Свеча и мотылёк

— Разве свечки жалеют мотыльков? — А разве мотыльки жалеют свечки, когда их задует ветром? Атрабет Финрод ах Андрет

— Брат, зачем ты звал меня? За окном тянулась к северу широкая лента Сириона, а в небе мелькали стрижи — ловили добычу среди высоких шпилей Минас Тирита. — Захотел увидеть. Попробуй, — Финрод кивнул на стоящий перед ними на столике кувшин. — Кирдан прислал, хорошее. Айканаро лишь покачал головой: — Я знаю тебя, мой государь и брат. Финдэ, зачем ты позвал меня? Младшего брата Финдарато не видел два года — мгновенье в долгой жизни эльда, даже здесь, в Смертных землях. По-прежнему непослушно лезли в лицо волосы цвета спелой пшеницы, дедовские серые глаза были спокойны, но вот между бровей поселилась черта-морщина, да и взгляд… Как у смертного. — А ты приехал к своему королю или… — Финрод легко снял с чела тонкий серебряный венец и положил рядом с кубком. — Или к брату? Аэгнор взял корону в руки, повертел. Это он сковал её, почти триста солнечных лет тому назад. Совсем недавно. — Давно, — возразил Аэгнор. Порой им вовсе не требовалось осанвэ, чтобы понимать друг друга без слов. — Ты — мой государь и без короны. Ты — мой брат и с ней. О чем ты хотел поговорить? Айканаро. «Ярое пламя» — назвала брата мама… Это ярое пламя ныне вздрагивало и металось — так горит костер в мокром осеннем лесу: то пригнётся под ударами дождя, то прянет в небо, пока хватает сухой растопки. Финрод почти слышал, как шипят в том огне крупные холодные капли. — Это правда, что ты полюбил смертную женщину? Серебро венца звонко ударило о столешницу. — Что? Как?! Откуда?.. Ангарато! Пламя полыхнуло, и Финроду пришлось сознаться: — Да. Он беспокоится о тебе. А теперь беспокоюсь и я. — Незачем! — Айканаро вскочил и заходил по комнате, как никогда похожий на мятущийся язычок свечи. Как только не вспыхивает расшитый многоцветными нитями гобелен на стене? — И я не просил ни его, ни тебя о заботе! Это лишь мое дело. Никого из вас оно не касается… Да оно вообще никого не касается! — Кто она, Айко? Вопрос был мягким, как рысиный пух. Айканаро посмотрел на своего брата и короля и начал заливаться краской — неумолимо, неостановимо: шея, уши, лоб. Еще одна черта, кроме вспыльчивого характера, что роднила его с двоюродным братом. Он вернулся к окну и вцепился в каменную резьбу, подставляя лицо теплому ветру. — Андрет. И было в имени том — всё. — Маленькая девочка с синими, как крылья бабочки-полуденницы, глазами, — вспомнил Финрод. — Дочь Боромира, сына Борона, внука Беорова? Младший брат лишь рукой махнул. До предков ли дело. — Она уже немаленькая девочка, Финдэ. Она давно выросла. Она — Андрет. Так не роняют имени с уст, так передают из рук в руки хрупкое и самое важное: птенца, что еще не встал на крыло, первую сотворенную ещё-не-мастером вещь. — Какая она? — тихо спросил Финрод. Добрая? Умная? Красивая? — Она… — брат словно впервые задумался. — Знаешь, у неё на левой щеке появляется ямочка, когда она смеётся. А на правой — почему-то нет… Финрод вздрогнул. Не осанвэ, лишь отзвук образа — а так больно. — Я бывал в доме Боромира, знал его семью, — продолжал Айканаро. Слова слетали с него, как с искры со свечи. — И Андрет знал. Ну, девочка, ну, дочка верного, что с того? А когда увидел в тот день… Ты же бывал там, на берегу Аэллуин! Почти белый песок и сосны, вода — прозрачная-прозрачная… И она стоит. Я ведь, когда Лютиэн рассказывала про Тингола и Мелиан, я тогда почти посмеялся — ну как так может быть, чтобы забыть обо всём? О Пути на Запад, о своих эльдар, которых ты ведешь, о брате и друзьях, которые ждут тебя? Разве такое возможно? Как?! Сказка, легенда, врут! А тут… сам. А она… Она ведь даже не сказала ничего, просто посмотрела и протянула мне ежевику на ладони. Ежевику, брат! — Ярое Пламя вскинулся, глядя воспалёнными сухими глазами. — Ежевику… они еще зелёными были, ягоды… Мелькнула тень у окна — пискнул, проносясь мимо, острокрылый стриж. Финрод молча налил вино в чаши, подвинул Аэгнору. Пил он быстро, будто костёр заливал. — Я трус, Финдэ. Назови меня трусом, я такой и есть. Мы часто виделись с Андрет тем летом… А потом пришла осень. Я ждал её на берегу, к вечеру поднялся ветер, он скидывал листья с ветвей — охапками, да так, что все зеркало Аэллуин было в них. Целый ковёр желтых листьев, а деревья — нагие, угасающие… Так быстро! А ведь и она угаснет, Финдэ! Она — человек, она — смертная, и её судьба — уйти так рано. Сколько? Сколько нам отпустят? Десять? Двадцать лет? Сорок?! Она умрет, брат, а я — останусь. Это проклятие Вторых детей… О, молчи! Я знаю, ты называешь это Даром! Какой же это дар? Я не знаю, куда они уходят, я не знаю, куда уйдет Андрет, я знаю лишь — я не смогу последовать за ней, пусть даже там пребудет вечное ничто. Мне придется отпустить её туда — одну, а самому остаться. Пусть Эру знает лучше, пусть даже это высший Дар… Но дар он лишь для них, для смертных, а для нас их смерть — Проклятье… Финрод пил вино и смотрел, как брат задыхается словами. Два года молчал, зачем же ты так с собой, hanno?! — Свеча и мотылёк… — произнес он едва слышно. — Но что же ты собирался делать? — Свеча и мотылек, — согласился Аэгнор. — Но я — упрямая свеча и буду гореть еще долго, а мотылёк с хрупкими тонкими крылышками, он ведь вспыхнет разом! Ты был прав, когда говорил, что у Первых и Вторых — разные судьбы, что не сплестись им вовек, ради только разве что Рока и тяжёлой судьбы. Я не хочу такой судьбы ей. Не хочу! — Ты ушёл. — Да. Финрод перевёл взгляд за окно. Там, отчетливо острые в ясный солнечный день, высились далекие отроги Криссаэгрим, пряча за своей суровой стражей долины и взгорья Дортониона, прозрачное озеро Аэллуин и смертную девушку с синими глазами. Спросил неожиданное, настолько, что Айканаро вздрогнул. — Тебе помогло? — Нет, но я искал лекарство не себе, — очень спокойно ответил Аэгнор. — У меня не вышло, я не забыл и не разлюбил, но разве это важно? У меня есть моё мастерство, есть мои эльдар и люди, которые клялись мне в верности, у меня есть война. Говорят, в Мандосе всем становится легче, вряд ли я буду исключением. — Мандос! — не сдержался Финдарато. — Ты говоришь о Мандосе, хотя ходишь, дышишь, пьёшь вино. Твоя Андрет жива, а ты… Ты слышишь себя, брат?! Ты хотя бы попрощался с ней? Айканаро покачал головой. — Нет. Пусть лучше думает, что я спесив и высокомерен, и в своей гордыне Перворожденного забыл не только о чести, но и о вежестве, — руки его, кузнеца и воина, не останавливаясь, крутили и вертели серебряный венец Нарготронда. Серебро бросало отсветы на темную столешницу из дуба. — Пусть лучше сердится на меня, пусть презирает, пусть… найдет другого! Пусть будет счастлива — даже эльдар способны разлюбить, а люди — они умеют, мне рассказывали. Она забудет меня, для неё я останусь туманом на озерных берегах, а она будет счастлива. — А если — не выйдет? Если она не забудет и не разлюбит? — Не может быть, — в серых глазах мелькнуло смятение. — Эру не может быть так жесток, он дал людям способность меняться куда быстрей нашего. — Уверен? Вряд ли ты говорил с Манвэ Сулимо о судьбах и способностях людей. — Что ты хочешь от меня, брат?! — выпрямился Аэгнор. — Хочешь дать совет — давай, но я не просил его. Хочешь укорить? Ты вряд ли будешь более жесток ко мне, чем я сам. Я виновен. Не в той первой встрече, никто из нас её не чаял и не ждал. Но я пришел — второй раз, и третий, и я хотел этих встреч. Я виновен, и отвечать мне, не ей! — Ты решил за неё. — Да. Я сильнее, мне и решать. — Сильнее? Ты только что признал в себе труса. Подожди, я не договорил! — рука Финрода легла на руку Айканаро, придавила и её, и серебряный венец. — Мне порой ставят в укор, что я слишком много вожусь со смертными… Возможно. Но я не «вожусь», я учусь, а учиться не зазорно ни у кого, пусть даже у мотылька. Однажды Беор рассказал мне историю о девушке, к которой посватался жених. Девица обрадовалась, побежала в погреб за кувшином молока, да и поскользнулась. Час прошел, второй идет… А девицы всё нет. Спустились тогда ее отец с матерью да с женихом в погреб. Видят, она на ступеньках сидит и горько плачет. Спросили они её, о чем она слезы льёт. А она и отвечает: помнилось ей — вышла она замуж, сына родила, попросила его молока принести из погреба, а он возьми да и поскользнись на ступенях, вот о сыне она и плачет… Послушал это жених, да и сбежал от такой суженой. — Брат… — Аэгнор медленно поднялся, пальцы впились в морёный дуб. — Если ты решил… — Не я решил, — встал напротив него Финрод. — Тебе решать. Вам. Он прошёл мимо готового полыхнуть брата и, откинув гобелен, отворил неприметную дверцу. Подал руку руку девушке с темной косой и синими, как крылья бабочки-полудницы, глазами. Подвёл её к столу и повторил: — Вам решать.

***

— Он нас убьёт. Точно. — Короля и брата? — дёрнул плечом владыка Нарготронда. — Сомневаюсь. — Это ты у нас король, я-то просто брат, — пожаловался Ангрод и оглянулся. — …глупый… — раздалось отчетливо из-за неплотно закрытой двери. — Глупый ты мой, любимый, а ещё князь эльфийский… Финрод и Ангрод посмотрели друг на друга и направились к лестнице. Венец Финрод нёс в руках — по-мальчишески крутя на пальце.