На опушке где повязана берёза

Птица сидит за поляной и обвязывает крылья травами, что успел нарвать по пути сюда. К животу он уже примотал пару листков, и кровь действительно чуть остановилась. Жгучее ощущение до сих пор растекалось по всему телу, стоило ему мимолётно согнуться. Зубы чуть стучали, а в глазах заплывала дымка, из-за чего видел он весьма расплывчато. Он гулко вздохнул, когда услышал вскрик, доносящийся с родной поляны. Голос Серёжи был тихим, резким и обрывистым, больше напоминал рёв раннего зверя, вероятно, он ничего не произнёс, скорее болезненно простонал. Прижав посильнее руку к животу, он перекинулся и вгляделся, пытаясь разглядеть брата сквозь деревья. Серёжа продолжал сидеть там, на опушке, согнувшись в три погибели. Он гулко стонал от боли, а огонь уже наполовину охватил опушку, медленно подползая к хозяину леса и избе. Птица встал, мысли окончательно спутались, и действовал он, вероятно, на инстинктивном уровне. Хотелось ли бросить брата, убежать, скрыться и оставить умирать? Да, хотелось. Хотелось отомстить, покарать за непослушание, хотелось поставить на место, возвысив себя, громко прокричав «я— хозяин леса и никто более!». Но закрыв глаза, он видел не того Сергея, что почти убил его, с оборванными лисьими ушами и текущей изо рта слюной и кровью, он видел Серёжу, своего брата, милого, юного, красивого и доброго, того, кто любил его всем сердцем, несмотря ни на что. И Птица лишь сейчас смог понять, что сам растоптал того Серёжу, сам сделал всё, чтобы он стал таким. Его брат, в отличие от него, никогда бы не принёс ему вреда намерено. Сейчас он лишь защищался, на деле же делал как умел, ему хотелось говорить с Птицом, но он сам не захотел этого, вместо того начав эту бесполезную кроваво-огненную бойню. Подтянув крылья к спине и аккуратно их сложив, он сделал пару широких шагов, тут же выходя на опушку. Подойдя к брату он быстро подхватил его и ничего не говоря понёс в сторону за опушкой. Живот прошибло сильной болью из-за чего Птиц согнулся пополам и посмотрел на опушку. Огонь подбирался вплотную к ним, будто гоняясь за Серёжей или Птицей. Птиц одним рывков, несмотря на боль, убегает куда-то в самую гущу, где ещё парой минут назад прятался. Олег не видит дальше пары сантиметров. Это понятие несколько относительно — видеть он видит, однако не может понять и обработать эту картинку. В голове чуть мутит, кислорода вовсе не хватает, хоть лицо и закрыто футболкой. Перед глазами плывёт, смешивается в непонятные образы-пятна. Единственным пятном, что он различает, является огонь. От него он отшатывается и бежит в противоположную сторону. Олег цепляет за ветки, что будто падают на него, они царапают лоб и тычутся в грудь, больно хлестая по ней. Вероятно, останутся шрамы, хотя спину он разодрал ещё раньше, и болевой порог чуть ступился. Волков не знает, хотя, скорее не понимает, что заставляет его бежать и дальше: адреналин в крови, пульсирующий по всему телу, который появился из-за страха сгореть здесь или боязнь вернуться назад, пути к которому просто нет: деревья обвалились окончательно и из леса, как минимум его путём, выйти уже нельзя было. Он просто бежит пока может: пока ноги держат, пока в глазах не темнеет. Когда он успел стать таким сторонником крайностей? Пить — так из горла. Бежать — так до потери пульса. Любить — так королеву... Любить... Да, сейчас Олегу пожалуй не до лирики, не до красивых слов признаний, однако то чувство, из-за которого он и бежит — по-другому то и назвать нельзя. Любовь, преданность, обожание. Что ещё заставляет людей бежать сломя голову? Страх. Сейчас он есть определённо, но будто не на первом плане, где-то там, чуть справа, он быть может и маячит, а вот на сцене играет что-то иное. И это «иное» Олег боится узнать. Помнит, чем подобные чувства кончаются. Олежа нервно дёрнул носом в попытке не заплакать. Тётя всё твердила «мальчики не плачут даже в таких ситуациях, нечего нюни тут распускать.» Может, если бы она была с бабушкой в хороших отношениях, то позволила ему плакать и сама бы рыдала, а на деле же лишь показушно вытирает «слезинки» с лица, стоит другим родственникам на неё взглянуть. Вся в чёрном, да больно её одеяния парадны для таких событий. Бабушка умерла ровно три дня и пять часов назад. Олежа считал каждую минуту, даже на часы не глядя. Старался концентрироваться, чтобы в действительности не разрыдаться. В голове цифры отбивали такт: «двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять, двадцать... Двадцать шесть.» Однако, мальчик сбивался каждый раз, когда смотрел в сторону гроба, глаза предательски начинали слезиться. Теперь его ждёт что-то до боли противное и ужасное. Никто из родственников его брать не собирался: то все слишком молоды, то бедны, то просто детей, а может лично его, терпеть не могут. Были баба и деда, которые растили его с десяток лет после смерти своей дочки, а теперь он и их потерял и уедет в детский дом. Он помнил как бабушка со своими подружками шушукались, что давно его туда забрать хотели, мол, бабушка, ну как она его прокормит. Отец, на которого бабуля так сокрушалась, скрылся ещё до его рождения и «единственными» родственникам были они. Пусть и финансов у них действительно было мало, но Олежа всегда был сыт, а от двоюродных братьев иногда даже брендовые, американские вещицы перепадали. И вот теперь это пришло сюда. Волков непроизвольно сморщил нос. Он давно перерос не то, что их смерть, даже детский дом где-то в воспоминаниях, но это кажется всё ещё ранит. Вечно так: все всё забыли, один Олег помнит всё и продолжает канючить над событиями давно прошедшими. Птиц торкнул брата в плечо и слегка потряс его, легко и даже будто незаметно. Говорить он почти не мог, при каждом вздохе становилось всё больнее, раны ныли с удвоенной силой. Конечно, брат Серёжи не хотел верить в то, что его лишь клюёт вина, от того и болят не раны, а сердце, при виде такой картины. Вина... Птица таким был, гордый вечно. Матушка учила именно так, учила быть высокомерным, быть гордым, быть холодным. Всё быть, но не являться, Птиц никогда на деле не был таким, при рождении был совсем другим, до смерти матери ещё каким-то, а сейчас и вовсе рухлядью непонятно чего, что даже описать не получится. Потому что нечего описывать, Птица ничего из себя не представляет. Зависть — вот почему он затеял всё это. Серёжа ведь и сын любимый, и хозяин леса, и силы у него хоть отбавляй. Птица всегда завидовал ему, но также всегда любил. А теперь? Неужто разлюбил, коль всё же решился на это. Разлюбил и решился навредить, забыл кто он и кто Серёжа. В кустах колыхнулось. Конечно, будь пернатый здоров, тут же убил того, кто мешает ему, но сейчас и хватку потерял, и реакцию, потому лишь услышал, а среагировать вовсе не успел. Сдаёт знатно. И куда в хозяева леса только метит? Олег выглянул из-за кустов и быстро оглянулся, прокашлявшись прямиком в маску-футболку. — Серёжа! — голос хрипел, срывался, скакал по слогам и был чуть ниже обычного. Волков сделал резкий выпад в сторону братьев. Тут Птица уже успел отреагировать и расправил чуть зажившие крылья, почти сразу он зашипел, стиснув зубы, боль всё ещё отдавалась по всему его телу. — А ну! Твоё счастье, что нет мне до тебя дела, уходи, смертный! — прикрикнул Птица. Его голос был не лучше. Тоже обрывался, он проглатывал половину окончаний, говорил быстро, с непонятной интонацией. — Я... — Олег осёкся. Подумал логически: выглядели они с Серёжей одинаково, у обоих длинные, рыжие волосы, только тот, что склонился над Разумовским, был крылат и чуть крупнее, явно старше. Стало быть - тот самый брат. Волков сглотнул и чуть попятился: страх нарастал с каждой секундой, с каждым взглядом на чудовище, что сотворило всё это. Олег нахмурил брови: нет, нельзя бояться, надо действовать быстрее, пока он ещё может спасти Серёжу. Хотя, как он поможет в такой ситуации, он не знает ничего об этом мире. — Я хочу помочь... Ему, — последнее он почти прошептал и сказал неуверенно, трепетно и с заминкой. Птица усмехнулся, показушно вскинув волосами. — Помочь... Ты тот самый, что выкрал его, а теперь помочь хочешь... — вероятно он подозревал вопрос, вот только и сам понимал, что человек ему не ответит. — Вспороть бы тебе глотку, да времени нет. Сгинь, пока можешь! Олег нахмурился сильнее, сглотнул и сделал один шаг. Один шаг, что выбивал почву из под ног. Казалось, внизу пропасть. Но под ногами за шелестели листья и трава, парень резво посмотрел в сторону братьев. Птица до сих пор выглядел опасно, не совсем готовый к нападению, но, вероятно, при случае, готовый отбиваться. Оба они были ранены — Олег это сразу подметил, эмпатию проявил лишь к Сергею. Даже не столько из-за того, кем был Птица, скорее и из-за того, что Волков банально не знал его и испытывать эмоций к нему не мог. Страх был не в счёт, в общем-то являясь напускной эмоцией, что как вай-фай передалась ему от Разумовского. В любом случае: думать нужно было меньше. Хоть то у Олега и без того получалось, на уровне эмоций он не думал ещё, казалось, с момента появления Сергея, перестать думать, а главное анализировать он не мог. Он сделал ещё один широкий шаг и стал ближе к братьям ещё сильнее, так, что они были на расстоянии вытянутой руки. — Отошёл! — прошипел Птиц. Неожиданно для обоих Серёжа в руках брата помялся и промычал что-то не понятное — Серёж... — Птица шептал невероятно тихо и не из-за своих ран, а из-за самого момента, боясь сделать больно даже словами или голосом. Волков напирал и, сделав ещё один, победоносный, шаг, опустился рядом и, положив руки на коленки, всмотрелся в лицо своего друга, рассматривая, что изменилась в нём за то время, когда они не виделись. Серёжа был красным, очень рвано дышал. Такого состояния у него не было даже там, в чужом лесу, сейчас было тяжелее в разы. Олег сглотнул который раз подряд: горло неприятно спёрло и защипало, казалось, что любой звук, даже не слово, может лишить его голоса вовсе. Горло пересохло и напоминало пустыню, резало по глотке и отвлекало от общей картины. Весь организм Волкова будто отрицал его здесь нахождение, всячески пытаясь помещать ему помочь. Но Олег не слушался даже себя. Он осторожно протянул руки поближе к Серёже. Тот вновь чуть пошевелился, повёл головой в его сторону. Птица изумлённо замер, не зная что делать и что сказать. Его глаза округлились и он, кажется, вовсе перестал замечать Олега. Олег, не заметив сопротивления, протянул руки и опустил их на макушку парня, очень осторожно и быстро погладив по ней. Неожиданно резко и крепко Разумовский ухватился за его ладонь и, притянув Волкова, втянул запах его тела. Из-за несколько странного и неудобного положения Птица отпрянул и отполз на пару шагов, продолжая наблюдать. Глаза его обманывают. Не может быть так, чтобы смертный смог сотворить такое. Олег, поняв, что пернатый ему не «помеха», подхватил Сергея за голову, кладя её к себе на колени и продолжая держать своё запястье у парня на лице. Уши Серёжи весело встрепенулись когда он всё же оказался рядом с Волковом, хвост тоже ели заметно начал шевелиться, выражая своё счастье и удовольствие от всего процесса. — З-запах... — запнувшись всё же сказал Птиц. Олег повернул на него голову, тот на него не смотрел, лишь гулко сглотнул и продолжил. — Он запомнил твой запах, а сейчас, в его звериной форме, запахи самое главное, они его у-успокаивают... Олег лишь угукнул сам себе и посмотрел вниз, стараясь разглядеть выражение лица Серёжи. Тот был в действительности доволен: пусть он также горел и боль у него всё также не проходила, в данный момент, в данную секунду жизни, он, пожалуй, был самым счастливым существом во вселенной. Волков и сам невольно улыбнулся, стоило заметить как уголки рта рыжего паренька поползли вверх. Он так волновался, так бежал сюда и так желал увидеть его. Да, он любил Серёжу. Любил всем сердцем, по иному это не объяснить. Он любил его, хоть знал не так долго: было всё равно. Он любил его всегда, везде и в любом виде, форме. И, похоже, это было взаимно. Кажется, что Разумовский просто не может без него. Для Олега это было открытием, он не думал, что его, вроде как, мимолётные чувства окажутся взаимными. В тоже время Птица вообще не знал что делать, даже о чём думать. — Я сказал, что помогу ему, — зачем-то, скорее даже для себя, произнёс Олег и чуть опустил голову к Серёжиному лбу, мелко коснувшись его. — Я... — беспомощно прошептал Птица и, собрав волю в кулак, подполз ближе, также склонившись над братом. Момент своеобразной идиллии прервало упавшее, горящее дерево и последующий после этого оглушительный крик Серёжи. Хорошая новость: он очнулся, плохая: боль во всём его теле лишь усилилась, ведь огонь почти сжёг весь лес, а значит и его. — Серёжа! — сорвав голос окончательно прокричал Волков, тут же схватившись за горло. Птица, ничего не говоря, провёл руками около брата, не зная, может ли он к нему прикоснуться. Мозг прошибло виной. — ... лег. — хозяин леса сжевал имя парня и, кротко посмотрев в его глаза, обернулся на лес. — Мне... Я должен принять его, — неожиданно резво произнёс Разумовский не смотря ни на одного из парней, наблюдая за пылающем лесом. — ... Что? Нет. Нет, Серёж, нельзя, прошу, не надо! — Птица понял всё раньше Олега, потому тут же бросился к брату, позабыв про раны. Адреналин слишком бил по голове — Ты ранен, ты не справишься. — Должен, — игнорируя его возгласы, твёрдо продолжал Разумовский. Несмотря на напускную серьёзность и стойкость, Олег заметил как его кулаки дрожали, а плечи то и дело вздымались в немом желании заплакать наконец. — Олег, я... — он не оборачивался. Он знал, что это бы доставило ему больше боли, теперь уже душевной, а не физической. Он знал, что может умереть и даже, отчасти, желал этого. Лишь бы сохранить Олегу жизнь, лишь бы спасти его. — Я должен, понимаешь... — договорить ему не дают. Птица подрывается, что-то кричит, из его глаз начинают течь слёзы. Серёжа замирает: он никогда не видел его слёз и сейчас это случилось... А Олег? Олег не знает как себя чувствовать, что чувствовать. До него уже начало доходить, что Серый имеет ввиду под «принять», но хочет, очень хочет, ошибаться. Но, нет. Он прав. — Это единственный выход, — обрывает брата Сергей. Птица и вправду замирает, смотрит с пару секунд и падает на колени. Он мелко шепчет «не надо» и уже в открытую рыдает, задыхаясь в всхлипах. Серёжа же оборачивается через плечо и смотрит на Волкова пытаясь улыбнуться. Но Олег ведь видит — в уголках глаз залегают слезинки и мелко катятся по щекам. И у Олега тоже начинает щипать в глазах, он часто смаргивает: всё вдруг начинает мешаться в пятна, вновь, всё становится нечётким. Лишь Серёжин силуэт алеет где-то и далеко, в то же время близко, возвышается и остаётся недосягаемым. — Я люблю тебя, — слова, будто выстрел, пронзают насквозь, застревая пулей прямо в теле. Олега тут же начинает мутить: тело трясётся, мысли всем роем останавливаться и общей массой давят куда-то на затылок. Он и не замечает, как Серёжа всё же шагает прямиком в огонь, как Птица тут же подскакивает к нему и накрывает крыльями, он не понимает его действий, ведь не слышал как Серёжа своей последней просьбой обозначил «спаси его». А потом — темнота и яркий свет, что редко прерывают друг друга, будто кто-то клацает пультом телевизора. Когда он открывает глаза — видит лишь огонь. Оранжевое зарево везде, всё охвачено им. Становится жарко, но не жжёт: крылья Птицы укрывают хорошо, полностью, сверху них небольшой слой земли, для надёжности. Птиц не стал бы так поступать, не стал бы охранять человека, но это было последней просьбой брата. Он не выполнял тысячу других, мелочных, что он просил раньше, так пусть выполнит хоть одну, пускай — посмертно. То, что Серёжа умрёт после этого — факт, при том факт неоспоримый. Принять силу огня, проглотить её, заглушив в себе — Птица не смог бы сделать так, даже если бы был здоров. Он не уверен, смогла бы так сделать мама, хотя, она скорее всего мыслила бы здраво, ведь этот поступок — чистой воды самоубийство. И от этих мыслей Птице хотелось не то, что плакать — орать от боли и несчастья. Он потерял мать и только оправившись от этой потери теперь потерял брата. Сам погубил его, чего уж там. Единственное, что останется от него — этот смутно знакомый парень, но что он. Его Серёжа любит, не Птицу, не родного брата, а человека. Когда они стали так далеки друг от друга? Наверное, со смерти Яги всё и пошло под откос. Олег раскрыл глаза: их тут же защипало, но он продолжал смотреть, пытаясь рассмотреть Серого на рыжем фоне. Но ничего видно не было — в лицо тут же бил дым, заставляя и так нечёткую картинку расплыться окончательно. Однако, он заметил — на толику секунды, на один, чёртов момент, но заметил. Заметил, как Серёжа выворачивается под натиском огня, как он отдалённо кричит, будто без звука, как горит в самом пекле. Олег не знает почему и как он смог выбраться из под крыльев. Не знает и почему Птица его отпустил: может не успел, а может не захотел. Обожгло его тут же: огонь был везде, палил всё что было на Олеге и его самого: отдельные участки кожи тут же покраснели и покрылись волдырями. Останутся шрамы. На покойнике шрамы, должно быть, красиво. Он прошёл не далеко: на его счастье Разумовский был рядом. Он присел и схватил его, как смог, но всё же, утянув вниз и прижав, пытаясь огладить, пытаясь вернуть в себя. Серёжу било дрожью, он в действительности выворачивался, извивался, мелко потрясывая руками. Дрожащие, почти не сгибающиеся пальцы застыли над головой Олега, он больше не мог. Но Олег считал по-другому. — Люблю, — единственно здравое и первое, что пришло на ум, такое простое, но такое важное именно в этот отрезок времени. Олег смог выдавить именно это тоже не без труда, но смог. Чтобы Серёжа знал, только поэтому. Серый замер. Всё замерло, даже огонь перестал хлестать необузданной плёткой по спине. А дальше — Олег услышал пение птиц, а ещё увидел что-то синее, он не мог разобрать, но отчётливо видел — голубой, какой-то небесный свет. Такой чистый, будто родной, знакомый и приятный. Глаза сами собой расслабились. Вот только руки очень больно сжали. Лишь позже он понял зачем — Серёжа делал всё, чтобы он не упал в обморок, его ожоги были огромны, он пытался залечить хоть малую их часть, позволив ему буквально жить. Как и обещал. Пару секунд они лишь смотрели друг на друга, не замечая ничего и никого. Им нужна была тишина, спокойствие и покой. Они это заслужили. Олег увидел, что когда-то длинные рыжие волосы Серого стали короткими, под каре, а концы и вовсе почернели, словно обмазанные углём. О своём внешнем виде он старался не задумываться, старался думать лишь о Серёжи. Своём Серёже. — Я люблю тебя, — прошептал Серый, заглядывая тому в глаза. Он ждал ответа, хоть и знал его, помнил и чтил, но хотел слушать это вечно. — Я люблю тебя, — Олегу не жалко это повторять: он скажет это ещё с тысячу раз, ведь он полностью оправдывает эти слова, он в действительности любит, ни на минуту не задумываясь. Не важно кто они, где и зачем — они это они, и они любят друг друга.