the story about young but strong alfa and his small but older omega

Чонгуку было четырнадцать, когда родители отправили его учиться в Сеул, для надёжности попросив соседского сына, собиравшегося туда в колледж, взять его с собой. Парень хоть и был омегой, но старше самого Чона на два с лишним года, поэтому за целомудренность их совместной жизни родители не волновались. Чимин, пусть неохотно, — ещё бы, брать с собой ещё несозревшего альфу, да ещё и жить с ним в одной квартире, — но его взял, потому что все четверо родителей обещали хорошую квартиру, а конкретно его — ещё и присылать денег каждый месяц сверх необходимой суммы. Сборы мальчика были недолгими: старая гитара, подаренная отцом, рюкзак с одеждой и сумка с книжками. Гораздо дольше были проводы на вокзале, от которых он с удовольствием бы отказался, хоть и был очень чувствительным к таким вещам. Мама проплакала сначала ему в плечо минут пятнадцать, а затем, когда Чонгук, уже окончательно смущеный и рассерженный таким обращением, отошёл приветствовать хёна, переместилась к отцу. Чимин, впрочем, не ответил тем же на энтузиазм младшего, сначала крикнувшего ему жизнерадостное «привет, хён!», а затем подлетевшего к нему с горящими от счастья глазами. Его узкие глаза были прищурены, а пухлые губы сжаты в тонкую полоску, он был то ли зол, то ли расстроен, да и в целом выглядел так, будто не спал всю ночь. Что бы это ни было, но пыл Чонгука это слегка притупило, и он отступил, пропуская дорогу Паку. Тот сухо поздоровался с родителями тонсена (его родителей, кстати, поблизости не наблюдалось), а затем, прислонившись спиной к серой колонне, подпирающей потолок вокзала, уткнулся в телефон, вынуждая Чонгука сделать тоже самое за неимением других занятий — слушать по новой причитания матери ему не хотелось. В поезде обстановка никак не изменилась: омега сидел в телефоне, привалившись к оконному стеклу, и закинув одну ногу на другую, а Чонгук развлекался тем, что рассматривал его черты лица, пытаясь угадать его характер. До этого момента они почти не общались из-за разных возрастных категорий, интересов и увлечений, но сейчас-то им придется жить в одном доме, надо же узнать что-то друг о друге, верно? А так как хён на разговор был не настроен, Чонгук узнает сам. У Чимина всё лицо казалось чрезвычайно нежным. Он не был толстым или даже полным, наоборот, его худощавая фигурка заставила взволноваться заботливого по природе Чона, просто каждая из его черт была очень округлой и отдавала нежностью, не присущей его характеру. Пухлые губы, ровные брови, мягкий изгиб глаз — все говорило о том, что их обладатель очень чувствительная и ранимая персона, но своим поведением он показывал ровно противоположное: дерзкий, самодовольный, упрямый, и эта противоречивость заставила Чонгука ещё сильнее заинтересоваться в хёне. Он пообещал самому себе, что ещё узнает, какой Чимин на самом деле. В Сеул они прибыли уже под вечер, а пока искали нужный им адрес и этаж, и вовсе наступила ночь. В квартиру они завалились под чертыхание старшего и тихое сопение Чонгука, на которого за дорогу от вокзала до дома Чимин успел наорать раз десять — то за слишком громкую болтовню, то за опять развязанные шнурки, то за то, что попытался прикоснуться. Было видно, что омега очень устал, его страшит неизвестность, и ему по-прежнему не нравится перспектива жить в одной квартире с мелким альфой, когда ему хотелось самостоятельности и независимости. Позже, уже за полночь, разбирая вещи, Чонгук услышал, как он плачет в ванной. Квартира оказалась однокомнатной, с двумя одинаковыми кроватями у стен спальни, при виде которых Чимин истерично расхохотался, дрожащим голосом отметив: – Ну, хотя бы кровати отдельные... Спать он улёгся, демонстративно отвернувшись к стене, и заснул почти сразу же, а альфа ещё долго лежал, просто разглядывая его и потолок над ним, думал о том, что его ждёт дальше и как помириться с хёном. Ему казалось, что если проявить чуть-чуть доброты и сочувствия, то Пак растает и они смогут подружиться, к тому же сейчас омега просто переутомился, может, от этого и хамит. Но их отношения не улучшились ни на следующий день, ни через неделю, ни даже через месяц. Они виделись только с утра и поздним вечером. Омега целые дни пропадал где-то с друзьями, гуляя и возвращаясь лишь к ночи, а Чонгук почти всегда сидел дома, учась убираться в доме и готовясь к учебному году. Пару раз Чимин приходил в ночи пьяный, с размазанной подводкой у глаз или засосами на шее, неистово звонил в дверь, а когда заспанный Чон выходил ему открывать, мешком падал ему в руки, вверяя свою дальнейшую судьбу, и тогда альфе приходилось самому укладывать его, а наутро выслушивать очередные скандалы по поводу «Куда ты положил мою куртку, мелкое дерьмо?!» и хныканье Пака из-за похмелья. Собственно, это и были их отношения — Чимин кричал и ругался, Чонгук терпеливо слушал старшего, старательно запоминая, куда больше не наступать, чтобы не подорвать гнев омеги, однако каждый раз у Пака бомбило в новом месте, поэтому избежать вечных стычек не получалось. Шло время, старшему исполнилось семнадцать, Чонгуку — пятнадцать, но ничего не менялось. Правила морского боя только усложнялись. Всё изменила, казалось бы, простая вещь. Это был темный прохладный вечер в самом конце августа, и Чимин опять гулял где-то допоздна. Чон уже привык к таким поздним визитам, поэтому не удивился, когда в десять хён не вернулся. Но он не пришёл и в одиннадцать, и в двенадцать, и без пятнадцати час терпение Чонгука, как и его волнение, перешло границу, и он, накинув куртку, выбежал на улицу, на ходу начиная названивать хёну. Тот не отвечал, но обнаружился Чонгуком в каком-то закоулке, зажатый незнакомым альфой, который грязно его целовал, одной рукой сжимая запястья, не давая вырваться, а другой водя по талии и бёдрам. Вначале Чон подумал, что помешал чему-то очень важному и страшно смутился, но увидев, что по щеке омеги текут слёзы, а его ноги судорожно дрожат, почувствовал жуткий прилив злости и сил, от которого вздулись вены на предплечьях, зубы стиснулись, а разум помутнел. Позже он не вспомнит, что произошло, но когда сознание прояснилось настолько, что он вновь начал понимать, что делает, его окатил ледяной ужас. Перед ним без сознания лежал тот альфа с вывернутой под неестественным углом рукой и огромной царапиной на лбу, а в углу, сжавшись в комок, сидел прямо на холодной земле Чимин, смотрящий на него со странной смесью страха и признания во взгляде. Осознание того, что он избил какого-то незнакомого парня, заставило его отступить на несколько шагов назад, уперевшись в такую же стену, возле которой находился Пак, закинуть голову назад и закрыть глаза. В голове молотком пульсировало: «Я избил человека. Я избил человека. Я избил человека», но в какой-то момент его перекрыл другой голос, кричащий о том, что он спас омегу, более слабого Чимина, он защитил его. А надо было? Не попадет ли ему от самого Пака? – Спасибо. Он вздрагивает, услышав слабый голос старшего и открывает глаза, надеясь, что ему не показалось. Так и есть — омега смотрит ему в глаза, но в них нет прежнего холода и презрения, зато есть сверкающие капельки слёз, которые Чонгуку вдруг захотелось вытереть, и что-то ещё, похожее на то, что было в глазах у мамы, когда она обнимала его на прощание. – Прости меня. С этого вечера будто бы запустился какой-то механизм, с каждым днём сближающий их всё больше и больше. Хён действительно оказался милым и добрым, а не злой колючкой, которой притворялся вначале. У него были мягкие ручки, маленькие ладошки с короткими, по сравнению с Чонгуком, пальцами, и мелодичный, как перелив колокольчика, смех, раздающийся по квартире всякий раз, когда Чонгук вытворял что-нибудь смешное или просто щекотал его. Ему самому нравилась улыбка альфы с крупными передними зубами, хороший аппетит и большие руки, которые были больше его в полтора раза. Со временем хён похорошел: у него сильнее проявилась фигура, стали более покатыми плечи, он слегка пополнел в бёдрах, но от этого тонкая талия стала только заметнее, ушла окончательно подростковая грубость и жесткость, вместо нее появилась присущая омегам заботливость и нежность, благодаря которой количество их ссор почти ушло в ноль, а вместо тотального чёрного на волнистые пряди лёг светло-русый, превративший Чимина в подобие ангелочка, которого хотелось обнять, и больше никуда не выпускать. Но к шестнадцати годам Чонгук начал чувствовать, что хочет не только обнимать хёна, но и оставить руки на его груди или талии (о чем-то другом ему было стыдно думать), коснуться губами его веснушек на щеках, родинки на запястье и небольшого шрамика над ключицей, который был виден, когда омега носил кофты с низким вырезом, поцеловать его в мягкие губы, прижать к стенке в прихожей, заставить покраснеть... При таких мыслях он чаще всего просто встряхивал головой, отгоняя их, но очень редко он давал себе небольшое право продолжить эти фантазии, и тогда перед его глазами мелькали образы обнажённого взмокшего Чимина, который тяжело дышит и раскрывает рот в звонком стоне, и его собственные руки, заставляющие хёна подрагивать от каждого прикосновения. После ему становилось жутко стыдно смотреть омеге в глаза, но приятный жар внизу живота того стоил. А в это же время сам Чимин страдал от похожей проблемы. Он привык смотреть на альфу только как на послушного тонсена и хорошего друга, но как тут видеть в нем младшего братишку, если он уже выше его на голову, шире в плечах и запросто поднимает его в шутку. Детские черты лица стали более острыми, черные волосы приобрели вороной оттенок, который не достигнешь даже краской, а последние полгода он ещё и регулярно посещал зал, так что если вдруг Чонгук ходил по дому в майке без рукавов, Пак втайне заглядывался на его грудь и спину. А его накачанные плечи и руки вообще были пределом жалких чиминовских мечтаний, и порой, признаться, ему очень хотелось, чтобы эти руки что-нибудь с ним сделали. С каждым днём простой интерес с обеих сторон всё больше походил на симпатию, а затем и вовсе перерос во влюбленность, стремительно возрастающую крепость которой постоянно подстегивали различные неловкие ситуации, по типу того, когда Чонгук случайно зашёл в душ, когда там находился обнаженный омега, как раз собирающийся одеваться; или когда Чимин настолько из-за двери засмотрелся на переодевающегося младшего, что забыл про сердечки в глазах и приоткрытые в немом восторге губы. И конечно, после они уверяли друг друга, что все забыто, и что ничего не было, но оба прекрасно понимали, что ничего не забыто, что эти сцены остаются в снах и мечтах двух влюбленных парней, и что однажды неизбежно произойдет что-то, что наконец толкнет их в объятия друг друга. И это что-то наконец произошло, наконец у них хватило смелости попробовать разобраться со своими чувствами, пойти навстречу друг другу ещё ближе. Первым признался Чонгук. Заикаясь, предательски краснея и сжимая руку хёна в своей, а омега слушал пылкие слова горячей любви шестнадцатилетнего подростка, вытирая другой рукой слёзы — свои и его. Затем ответил и он, так же неловко, но очень чувственно, и в тот же вечер произошел их первый поцелуй, который для Чона был в принципе первым. Целовались они долго, будто стараясь насытиться друг другом на всю жизнь, а потом уснули в обнимку на одной кровати. Чимин никогда не забудет, как отчаянно за него цеплялись руки младшего, наконец дорвавшегося до своего омеги. Их отношения развивались просто идеально — и не слишком стремительно, но и не скучающе медленно, все было ровно в нужный и подходящий момент: рука Чонгука на талии старшего, лёгкие поцелуи во время просмотра фильма и незначительные касания бёдрами, которые они себе нередко позволяли, хоть и не разу не позволив себе зайти дальше до самого семнадцатилетия альфы, когда они впервые переспали. Это была поистине необыкновенная ночь для них обоих: для Чонгука — первый секс, у Чимина — пожалуй, самый лучший. Он не был девственником, но не отличался невероятной просвященностью в вопросах сношения, был немного зажатым вследствие нескольких домогательств и очень стеснялся своих пухлых щёк и маленьких ручек. А младшему было на это плевать, его интересовал только сам Пак, только его мягкие губки, узкая талия, округлые ягодицы и милые стоны на ухо. Все прошлые любовники омеги и рядом не стояли с напористым Чонгуком. У него хоть и не было никакого опыта, но он очень быстро учился, ориентируясь на реакцию старшего, сбавлял обороты, если видел, что брови Чимина заломлены, а губа прикушена, и наоборот, прилагал больше стараний, если слышал поощрающий лепет и всхлипы удовольствия. В ту ночь они видели звезды не только за окном, но и перед глазами — от близости любимого человека. На одном разе они, естественно, не остановились, и с каждым разом Чонгук всё больше совершенствовался в том, чтобы довести омегу до экстаза, а Чимину оставалось только пошире раздвинуть ноги, чтобы тот мог приблизиться сильнее, и потянуться навстречу чужим губам за новым нежным поцелуем. Их счастье от того, что они вместе, затмило всю серость институтских будней старшего и бесконечных уроков Чона. Каждое их утро начиналось с ласковых слов в адрес друг друга, сладкого кофе, ароматно дымящегося в руках у Пака, и добродушного смеха альфы на его мило сморщенный носик, если жидкость в чашке оказалась слишком горячей. Вечером они либо отдавались природным инстинктам и полностью погрязли в вязком возбуждении, либо просто смотрели фильмы, готовили разные вкусные штуки, рецепты которых старший находил в соцсетях, или играли в настольные игры, где проигрыш Чонгука всегда ознаменовал звонкий смех омеги, радующегося, словно ребенок, а его победа — заваленным на пол Паком и горячим «теперь я могу получить свой приз», обжигающим ухо Чимина. Каждый из них любил и был любим, и их безмятежной жизни, казалось, не было конца, но все однозначно хорошее однажды должно смениться чем-нибудь тревожным или неприятным. Чонгук хорошо помнит день, когда они узнали о беременности Чимина. Они, естественно, предохранялись, но пару раз что-то шло не так: рвался презерватив (очевидно, от резвости молодого альфы), выявлялась аллергия Пака на эту марку, а времени бежать покупать другие уже не было, или они забывались в нескольких заходах, следующих друг за другом. В общем, иногда они халтурили, хоть и искренне пытались этого избежать. И видимо, один из таких разов без презерватива превратился в заплаканного Чимина, стоящего на пороге их общей квартиры, который мнется и молчит. Он не отреагировал, как обычно, на поцелуй в щеку, на принесённый торт, и на самого Чона, казалось, он просто застыл в каком-то отчаянии, что конечно, не ускользнуло от внимания младшего. – Что случилось, хён? Хён отвёл взгляд в стену, на которой висели множество их совместных фотографий, и вдруг разрыдался, через секунду оказавшись в объятиях Чонгука, гладящего по голове и ласково воркующего что-то на ухо. – Ну, котенок, ты чего? – его спокойный голос почти убаюкивает, а руки нежно прижимают к себе, даря ощущение безопасности и уюта. – Я... Б-беременный... – всхлипывает Чимин, уткнувшись носом в крепкое плечо. Если Чонгук его оттолкнет, он вскроется в следующие пять минут, без него он не протянет. Он сжимается в маленький комочек, — хотя куда уже меньше, — и ждёт ответа. Но ответа нет. Альфа не отпускает его, не перестает успокаивающе поглаживать, но молчит. Он глубоко потрясён — у них с хёном будет ребенок, настоящий, маленький ребенок; он будет кушать молоко из груди Пака, и у него будет, его, Чонгуков носик, или что-нибудь другое; он будет такой тепленький, прямо как хён с утра, если залезть к нему под одеяло; у него будут крошечные ручки и ножки, которые он сможет обхватить двумя пальцами; он будет плакать, но они же его утешат, правда? Все эти мысли проносятся в голове Чонгука буквально за пару секунд, что он целует рыдающего омегу в макушку и сжимает его руку. – Ты бы хотел мальчика или девочку? Альфочку, бету или может, омежку, как ты? Хён вздрагивает и отталкивает его от себя, но Чонгук не видит в его глазах злости или отвращения, один только страх и кажется, надвигающуюся истерику. – Почему ты так спокойно говоришь об этом?! Неужели ты не понимаешь, что мы натворили? Что я скажу твоим родителям?! На что мы будем его содержать?! Как мне дальше учиться?! Куда ты будешь поступать в универ теперь — с нами?! Как... Он не договаривает, всхлипывает и закрывает лицо руками. Его бьёт крупная дрожь наравне с рыданиями, хрупкое тельце сотрясается, будто тростинка на ветру. Чонгук поднимает его с пола, берет на руки, словно невесту, и относит в спальню, сразу же укрывая их одеялом. – Что же теперь делать?... – тихо всхлипывает Пак, прижав ручки к груди, и подрагивая от ещё не полностью отступившего волнения. – Все будет хорошо, любимый. Спи. Чимин ещё долго плакал, пока не заснул, обессиленный собственной истерикой. Несколько раз Чонгук вставал, чтобы сделать Чимину теплый чай, затем у хёна разболелась голова из-за долгого плача, потом он сходил за одеялом, потому что под пледом омеге было холодно. С наконец утихомирившимся Паком, прижатым сильными руками к его груди, он лежал и думал о том, что их ждёт впереди, через что им нужно будет пройти, но он уже уверен, что они справятся. Вместе — справятся. Как оказалось позже, родители Чонгука отреагировали лучше, чем они себе представляли. Вероятно, этому поспособствовали уверенные слова Чонгука о том, что квартира у них уже есть, сам он работает, а Чимин будет учиться из дома, и внешний вид омеги, никак не смахивающий на смазливого соблазнителя малолетних альф. Этого маленького испуганного котёнка с красными от слёз глазами хотелось только обнять и утешить, что, собственно, и сделала госпожа Чон в итоге. – Ну, что с вами делать, поступайте, как хотите, – заключил отец Чонгука, – А мы уж поможем, если будет нужда. Так что из родительского дома Чонгук вышел почти счастливым. Одно лишь омрачало их радость — Чимина вдруг затошнило, и все время, пока они ехали в метро, он стоял, уткнувшись лицом в грудь младшему и тихо скулил, пока тот укрывал его своей курткой и руками. Дома Пак сразу же, не раздеваясь, склонился над унитазом. Его рвало всю ночь, — сначала едой: утренним йогуртом, пирогом госпожи Чон, яблоками на обед, а затем желчью, что было в два раза хуже, поэтому вторую половину ночи он просто сидел и плакал от того, как сильно ему жгло изнутри горло и желудок, пока не заснул прямо на полу ванной комнаты, и Чон не отнес его в кровать. У младшего разрывалось сердце при виде побледневшего Чимина, сжимающело своими миниатюрными ладошками ободок унитаза. Он помогал, чем мог: приносил воду, таблетки (которые после третьей штуки он запретил пить, потому что иначе будет ещё хуже), убирал за ухо намокшие от ледяного пота волосы, чтобы не лезли в лицо, вытирал слёзы с щек и всячески старался поддержать любимого хёна. А потом, едва уложив его, вырубился сам. Он устал. Да, очень устал. И с беременным омегой в доме действительно тяжело, но на то ведь Чонгук и альфа, чтобы справлять с этим и помогать любимому, который порой становился просто невыносимым: – Айщ... Я так растолстел... Чимин сходит с весов, недовольно хмурясь. В последнее время ему кажется, что он недостаточно хорош для такого примерного и заботливого Чона: он постоянно хотел кушать; в любой момент мог заплакать из-за какой-нибудь мелочи; выпрашивал шоколадное молоко, печенье, и другие сладости, из-за покупки которых младшему приходилось ходить в школу и на работу пешком, чтобы экономить на метро и автобусах. Ему было очень стыдно за это, но он ничего не мог с собой поделать, беременный организм на третьем месяце хотел углеводов. А теперь он, оказывается, ещё и набрал четыре килограмма. Правда Чонгук, как только узнал о том, что старший собирается сесть на диету, страшно разозлился. Он помнил те времена, когда они только начали встречаться, и Чимин, стесняющийся пухлых пальчиков и щек, почти ничего не ел, мучая себя ради пары жалких килограмм, и младшему это очень не нравилось. – Если ты вздумал питаться одними салатиками, как тогда, то пожалуйста, я тебя не держу. Можешь прямо сейчас собирать вещи в больницу, готовиться, так сказать. А что? В прошлый раз ты почти дошел до анорексии, в этот раз надо преодолеть черту, верно? Если честно, то злогого Чонгука Чимин побаивается. Он сжимает челюсти, и его лицо становится почти каменным. Его орлиный взгляд направлен прямо в душу, поэтому Пак тут же отводит глаза. В такие моменты проявляется его альфья сущность, и так ведь и не скажешь, кто из них младший. – Ну я просто подумал, что я итак все круглее становлюсь с каждым днём... Может, похудеть немного? Совсем чуть-чуть, Гук~и? Но Чонгука это ни капли не размягчает. – Нет. Ты будешь есть ровно столько, сколько тебе хочется. Никаких диет, ты меня понял? Иначе я сам возьмусь за твоё питание. – Но это дорого — есть все, что я захочу! Ты и так экономишь на всём, что можно, чтобы покупать мне какие-то сладости. Альфа остаётся непреклонен, и Пак, на самом деле, это предвидел. С ним бесполезно спорить когда дело касается чего-то, что он уже решил. – Ничего страшного, если будет нужно, найду вторую работу или устроюсь на новую. Школы у меня больше нет, время работать — есть. Если ты думаешь, что я не смогу обеспечить твои желания и желания малыша, то ты сильно ошибаешься, – он слегка вскидывает голову, чтобы показать правдивость своих слов, а затем его лицо смягчается, – Я сделал тебе завтрак, иди поешь. Чимин чувствует, что вот-вот расплачется от осознания того, насколько ему достался прекрасный альфа, и стыда — за то, что он сам такой капризный. В последнее время Пак порой ведёт себя так отвратно, а тот его терпит, да ещё и при этом твердо убежден в том, что омега не виноват. Чимин будит его в два часа ночи и хнычет, что очень хочет клубнички и сливок — Чонгук встаёт и идёт в магазин; Чимин объелся баклажанов, и у него болит живот — Чонгук весь вечер сидит рядом с ним, гладит ему живот и слушает его нытье; Чимину вдруг холодно, хотя на улице лето – Чонгук самолично закутывает его в пледик и делает горячий чай или какао; Чимину жарко — включает кондиционер, и сидит мёрзнет; Чимин постоянно хочет кушать — Чонгук готовит ему без передышки; Чимин не смог что-то поднять с пола из-за округлившегося животика и разревелся — Чонгук поднимает упавший телефон, зарядку, носки, кружку, или что там ещё мог уронить его маленький неуклюжий хён, целует в лоб и говорит, что не нужно переживать. И таких примеров можно привести ещё с десяток, смысл один — младший потакает абсолютно всем его желаниям, только если они не превращаются в «Давай всю ночь будем сидеть на балконе, Гук~а?». В сексуальном плане он так же стал очень сложен: то на него накатывали дикие приступы возбуждения, то он превращался чуть ли не в импотента, поэтому альфе постоянно приходилось лавировать между крайностями, чтобы выловить для себя минутку на ласки от любимого. К тому же врач сказал, что анальный секс может вылиться для чувствительного Пака в нехороший всплеск гормонов, который может привести к осложнениям в дальнейшем, поэтому Чон ухищрялся как мог, чтобы удовлетворять омегу, а уж себя — ну как получится. Вот это «как получится» стало сопровождать их везде в отношении младшего, все свои силы отдающего на заботу о беременном Чимине, и о себе совершенно не заботящемся. И Пак постоянно чувствует жуткую вину за то, что происходит. – З-зачем, Гук~и... Я ведь не просил... – ну вот и все, Чимин уже ревёт, вытирая слёзы рукавом Чоновой кофты, которая ему велика на несколько размеров, поэтому из рукавов торчат только пальчики, – Зачем ты столько стараешься для меня... Он чувствует, как его берут за руку, притягивая ближе, заключают в крепкое кольцо из сильных рук, прижимают к самому сердцу и нежно целуют, после укладывая голову на своей груди. Он закрывает глаза, слушая размеренное дыхание Чонгука и стук его сердца, и невольно успокаивается. Сердце его альфы бьётся, а родные руки все так же теплы, значит, он в безопасности. – Я люблю тебя и хочу, чтобы ты ни в чем не нуждался, тем более, ты вынашиваешь нашего малыша, – на этих словах его рука оказывается на животе старшего, аккуратно поглаживая, – поэтому я забочусь и о нем тоже. Вы оба — два моих самых любимых человека, ради вас я готов надорвать спину или сойти с ума на самых тяжёлых работах, но я никогда вас не брошу, запомни это. И вот, вроде бы все хорошо, все наконец-то пришло в норму, но опять что-то пошло не так, и через два месяца Чимина положили в больницу. Это произошло абсолютно неожиданно: они были в гостях у друзей, отмечали день рождения Хосока, —их общего друга, жизнерадостного альфы, занимавшегося танцами вместе с Чимином — и ничего не предвещало беды. Они сидели на веранде в загородном домике родителей Юнги, — омеги Хоби — ели жареные на гриле мясо и овощи, Чимин пил виноградный сок, Чонгук следил, чтобы он не выпил его слишком много, Сокджин — очаровательный бета, предмет воздыхания Намджуна — играл на гитаре, в общем — такое домашнее празднование, всем легко и весело со старыми друзьями. Фурор, конечно, произвёл уже немаленький животик Чимина, особенно на Намджуна — альфу, когда-то предрекавшего его с Чонгуком совместную сладкую жизнь. Несколько секунд после того, как он увидел беременного друга, он просто стоял с отвисшей челюстью, которую ему потом любезно поправил своим изящным пальцем Сокджин, а затем, оправившись от первого потрясения, прокашлялся, и почти ехидно произнес: – Ну собственно, на молодчину Чонгука похоже. Вполне в его стиле НАСТОЛЬКО перевыполнить поставленную задачу, чего это я так удивился? Чимин тихо засмеялся первым, кладя руку на плечо слегка покрасневшему альфе, а за ним — и все остальные вышли из оцепенения, разразившись дружным смехом. Разговоры и вопросы на тему округлившегося Пака продолжались и за столом, и после, наравне с поздравлениями старшему Чону. Естественно, когда ваш друг, едва минувший порог совершеннолетия, скоро должен стать отцом, — настоящим отцом, а не чурбаном, настрогавшим с десяток малышей бедным залетевшим от него омежкам, — это такое же важное событие, как и день рождения. Поэтому после застолья Намджун, Хосок и Тэхён — всеми обожаемый альфа со странностями, влюбленный в младшую сестру Сокджина Дженни, за что тот его частенько подкалывает — взяли в оцепление Чонгука, с ходу задавая всех одинаково волнующие вопросы. – Как же ты умудрился Чимин~и ребёночка заделать? Он до тебя ни одному альфе не дал, всех послал, до единого, – напирает Тэхён, многозначительно подняв бровь. – Никому не дал, а мне дал. Тебе какое дело? – Чонгук огрызается, он абсолютно не хочет обсуждать их с Чимином половую жизнь с Тэхеном, у которого язык без костей и никакого ощущения личных границ. – Что родители сказали? – Вы же вместе у него живёте, верно? – Работаешь, Чонгук~а? Их интересу, казалось не было предела, как и интересу Юнги, Дженни и Сокджина, так же окруживших Чимина на другом конце стола, правда их напор был гораздо слабее, а вопросы — более мягкими и непринужденными. Джин первым смущённо попросил показать животик, выглядывающий из куртки, и когда Пак приподнял свитер, оголяя его, все трое радостно ахнули. – Вааай, какой кругленький... – выдыхает Сокджин, с завистью глядя на беременного тонсена. Он вот все ждёт и ждёт, пока Намджун, тупоголовый в любовных делах, сделает первый шаг и позовет его куда-нибудь. Однажды он как-то попытался намекнуть ему, что хотел бы провести с ним где-нибудь время, но обладатель гениального мозга понял все так, что они давно не собирались все вместе, и в этот же вечер вся компания сидела в кафе, а Сокджин остался дома, расстроенный неудачей. Так что с тех пор ему остаётся только надеяться, что Намджун, вроде бы как влюбленный в него, увидит и его чувства. – Можно потрогать? – получив ответ в виде кивка от улыбающегося Чимина, Дженни медленно, будто заворожённо, подносит и прикладывает ладошку к тёплой упругой коже, – Тяжело с ним? – Иногда бывает тяжеловато, но в целом — ты знаешь, что там растет твой малыш, поэтому все готов ему простить, – к концу фразы голос омеги слегка подрагивает, вызывая у друзей дружное восхищение. Когда небо над ними начинает темнеть, все трое успевают вдоволь наговориться о всех прелестях и сложностях беременности, осторожно погладить живот Пака и зауважать Чонгука, после рассказов Чимина о его благородстве и мужестве. Самого альфу, потрепанного и явно уставшего от бесконечного допроса старших, притаскивает за локоть Намджун, швыряя на стул рядом с Чимином, и торжественно объявляя: – Ну что ж, давайте порадуемся за молодых и поднимем бокалы за их благополучное будущее! – а затем добавляет, обращаясь уже к самим «молодым», – Предлагаю вам поцеловаться, чтобы закрепить тост. На случай отказа прямо за спинами виновников данного внепланового поздравления стоит сегодняшний именниник и держит ладони на их затылках, чтобы в случае чего столкнуть их лица в принужденном поцелуе. Чонгук, по природе застенчивый интроверт, смущается, заливаясь краской — идея целоваться с хёном у всех на виду ему не очень нравится, а Чимин, наоборот, почему-то бледнеет, хоть этого никто не замечает. Слегка подпивыпившая с разрешения брата Дженни, которая кстати, уже выпросила должность крестной, почти вскакивает на стол, опираясь на него обеими руками, и во весь голос начинает отсчитывать: – Три! Два! – здесь к ней уже присоединяются и Намджун с Сокджином, и Юнги, выглядывающий из-за Хосокова плеча, и Тэхён, решивший воспользоваться возможностью и положить руки на стройную талию младшей Ким (за это он потом получит и от нее самой и от Джина), – Один! И как только общее громогласное «один» затихает в вечернем воздухе, Пак кашляет и подаётся вперёд. Но поцелуя не происходит, вместо этого он безвольной куклой сваливается в объятия едва успевшего его подхватить Чонгука, а на рукаве, которым он прикрыл рот во время кашля, сверкает яркая алая капля, расползающаяся по мягкой ткани. Несколько секунд все ошарашенно молчат, пока Сокджин дрожащим голосом не произносит: – Черт возьми, Чон, что же ты сидишь, как будто ног нет?! А вы что стоите, придурки, вызывайте скорую! Намджун тут же хватает телефон, набирая номер скорой помощи, пока Чон пытается привести в сознание упавшего в обморок омегу, тряся его за плечи и отчаянно зовя его по имени. Он не видит сейчас ничего, кроме побледневшего лица Чимина и его закрытых глаз, и даже не сразу чувствует мягкое прикосновение Джина, принесшего ему теплый плед. – Укрой его, а то становится холодно. И нужно отнести его к выходу, справишься? Чон слегка заторможенно кивает, по-прежнему не отрывая взгляда от любимого, закутывает его в плед, особенно трепетно прикрывая живот, и несёт на улицу. Все остальные молча направляются за ним, одинаково потрясенные неожиданной неприятностью. Даже Юнги, которого так просто ничем не пробьешь, выглядит напуганным и держится за жилетку своего парня, будто бы боясь потерять какую-то опору и самому упасть без сознания. Несколько минут в ожидании скорой кажутся часом для взволнованных друзей, а уж для Чонгука и вовсе — вечностью. За это время на улице успевает окончательно потемнеть. Но даже вечность не бесконечна, и вот уже врачи в синей одежде забирают у него из рук Чимина, без которого вдруг становится так холодно и одиноко, и увозят по ночной дороге на машине с сиреной, перед этим сообщив, что у омеги, скорее всего, язва желудка, или другое серьезное повреждение пищеварительного тракта. Как только режущий уши воющий звук, оповещающий о том, что Чимину там, внутри машины, очень плохо, исчезает где-то вдалеке, Чонгук вдруг падает на колени, прикрывает лицо руками, и плачет. Громко, навзрыд, не успокаиваясь ни через пять минут, ни через десять, ни тогда, когда Сокджин начинает успокаивающе гладить его по голове, другой рукой легонько сжимая ладонь Намджуна, затем многозначительно указывая взглядом на рыдающего альфу и остальных, замерших в нерешительности. Намджун кивает ему и отходит к Тэхену. Тот приобнимает за плечи трясущуюся от волнения и выпитого алкоголя Дженни, на что та, к удивлению, никак не реагирует, рассматривая землю у себя под ногами. – Езжай домой, Тэхён~а. Мы либо оставим Чонгука здесь, с Юнги и Хосоком, либо отвезем его к Сокджину. Ему сейчас нужно хорошенько проплакаться, а потом поспать. Сам понимаешь, Юнги или Джин смогут о нём позаботиться лучше нас с тобой. Видно, что Ким колеблется, и Джун знает почему: ему хочется ещё немного побыть со своей возлюбленной, к тому же плачущего тонсена ему тоже не хочется оставлять. Но Чонгуку действительно нужно успокоиться в тишине, поэтому он идёт на то, за что ему потом, скорее всего, попадет от хёна. – Джен, поедешь с Тэхеном? Девушка вздрагивает, будто только сейчас увидела Намджуна, и абсолютно безэмоционально кивает. Ее можно понять — только что у неё на глазах увезли в больницу бессознательного омегу, который, буквально полчаса назад сидел рядом с ней и смеялся, щуря глаза-щелочки, над несмешными шутками оппы. Для ее юного возраста это сильное потрясение. Через пару минут они уезжают на машине Тэхёна в том же направлении, куда до этого уехала скорая с Чимином, и их остаётся на два человека меньше. Юнги с Хосоком понимают всё без слов, и тоже уходят, но недалеко — в дом. Намджун возвращается к Сокджину, по-прежнему согнувшемуся над младшим Чоном, и наклонившись к его уху, тихо произносит: – Дженни уехала с Тэхеном, так что за нее можешь не волноваться. Сокджин слегка шлёпает его по предплечью свободной от поглаживаний головы Чонгука рукой, злобно шипя при этом. – Если ты думаешь, что я так легко прощу тебе то, что ты отпустил мою сестру с этим... озабоченным... – он замолкает и краснеет, чувствуя, как пальцы Джуна ложатся на его щёку. – Успокойся, хён, тебе не идёт злиться, – он слегка усмехается и убирает руку, напоследок легко скользнув пальцами по нежной коже беты. Он удивлён и заворожён собственными действиями и храбростью, потому что уже даже не помнит, как давно хотел сделать это — прикоснуться к лицу Джин-хёна, которое сейчас искажено смесью злости, переживаний и смущения, но от этого не менее прекрасное. – Мы ещё поговорим с тобой об этом, – отрезает Сокджин, поворачиваясь обратно к Чонгуку, – Гук~а, ты слышишь меня? – получив ответ в виде кивка, продолжает, – поедем сейчас ко мне, ты поспишь, а завтра с утра к Чимину в больницу, хорошо? Голос самого старшего из трёх Кимов звучит достаточно убедительно, особенно на словах «поспишь», «утро» и «Чимин», поэтому Чон встаёт, едва держась на трясущихся ногах, и судорожно втягивает воздух покрасневшим носом. Ему немного стыдно перед друзьями за такое обильное количество слёз, но Чимин так внезапно исчез, будто бы выскользнул из рук, и ему наверное, больно и страшно... А если с ним что-то случится? Что-то страшное и непоправимое, из-за чего он потеряет его навсегда? От этих мыслей в носу снова начинает щипать. – Он сейчас опять заплачет, нужно поторопиться. Они оперативно садятся в машину Сокджина, хотя оперативен здесь лишь он сам, Чонгука же приходится подталкивать в нужном направлении и помогать с ремнем безопасности, он почти не соображает. Намджуна он хватает за куртку и молча волочит к двери переднего пассажирского сиденья, не чувствуя никакого сопротивления. В последний момент, когда Джин уже садится за руль, из коттеджа выходит Хосок в домашней футболке и шортах, с небольшим пакетом в руке. Ему прохладно, и он не хочет надолго задерживаться на улице, но он все же подходит к машине и через опущенное стекло отдаёт Сокджину вкусно пахнущий свёрток. – Юнги сегодня с утра испёк блинчики, он попросил вам отдать. В его голосе сквозит невероятное тепло, когда он произносит имя своего омеги, видно, как он гордится тем, что у его с виду с холодного и угрюмого парня такое доброе сердечко, в котором есть место для каждого из его друзей. У двух альф, сидящих в машине, одновременно защемляет сердце: у Чонгука — чуть сильнее, от осознания того, что его любимый сейчас лежит на больничной койке или на холодном операционном столе, совсем один, и его, Чонгука нет рядом, чтобы обнять, утешить, согреть; Намджун же просто приунывает, потому что за этот вечер Сокджин успел отшить его раз двадцать, ни разу не улыбнулся и даже не обнял, когда все здоровались. – Передай ему от меня «спасибо» и самые теплые обнимашки, хорошо? Это нас здорово выручит. Ну, мы поехали, хорошо тебе провести остаток дня и ещё раз с днём рождения! Оконное стекло скользит наверх, отделяя Хосока от них, блинчики отправляются назад, к задремавшему Чонгуку, и машина трогается. Краем глаза Джин успевает увидеть, как на пороге дома, замёрзшего Чона встречает хрупкая фигурка Юнги, распахнувшая худые руки. Они всегда так контрастно, но в тоже время гармонично смотрелись — хоть и почти одного роста, но загорелый Хосок гораздо крупнее засчёт крепкого танцевального тела, а Мин — худенький и бледный. Он им завидует, как и Чимину с Чонгуком, и всем остальным его друзьям, разбившимся на парочки. У него никогда такого не будет, ни с Джуном, ни с кем-то другим. Он — бета, у него нет идеальной фигуры, сладкого запаха или чего-то ещё, что привлекло бы альфу, но и сам он на альфу не похож, всё-таки слишком мягкий, без горы мышц и тестостерона, с нежными чертами лица, так что и омеги на него не посмотрели бы. Слова Тэхёна о том, что Намджун в него влюблен, с каждым днём казались всё больше похожими на неумелый розыгрыш, а надежды самого Кима — на оплывший огарочек, нежели на свечу. Он слегка сжимает кулаки на руле и понимает, что ему нужно как-то выместить злость и боль, иначе он сейчас и сам расплачется. – Мы не закончили насчёт Дженни. Какого черта ты решаешь, с кем и куда едет моя сестра?! Клянусь, если Тэхён залезет к ней в трусы, я оторву ему член! Тихое, усталое джуново «хён» пробирается ему под кожу до самых костей, рассыпается в голове на тысячу маленьких капелек, заставляя сердце пропустить несколько ударов. Как же он влюблён. И как давно. – Она уже давно не такая маленькая, как тебе кажется. Ей уже шестнадцать, а ты так отгоняешь от неё альф, будто бы ей одиннадцать. Я понимаю, что ты пытаешься заменить ей внимание родителей, но с того момента, как вы остались одни, прошло уже достаточно времени, она выросла. Ты заботился о ней всё это время, теперь дай позаботиться Тэхену. От слов Намджуна не становится легче, теперь он чувствует вину за гиперопеку над сестрой, и жуткое, отвратительно липкое чувство собственной ненужности. Его маленькая сестрёнка, в чью жизнь он вложился весь, с головой, была единственным существом, которому действительно была нужна его забота, нужен был он сам. Он всегда помогал всем, кто нуждался в этом, но друзья могли принять кого-то на его место, начальник мог так же найти ему замену, Намджун... Намджуну он никогда и не был нужен, а для Дженни он был единственной опорой для детских неумелых рук, любимым старшим братом, он был незаменим. А теперь и она уходит от него. Теперь он никому не нужен. – Я её брат, а Тэхён — никто. Не думаю, что он сможет позаботиться о ней лучше меня. Его начинает тошнить от того, насколько собственный голос надломленный и неубедительный, и он понимает, что альфа не то, что не воспринял его всерьёз, но и скорее всего, усмехнулся на жалкие слова жалкого беты. – Приехали. Чонгуки, просыпайся. Он выходит из машины самым первым, хлопает дверью, другой рукой вытирая подступившие слёзы. Сейчас он должен помочь своему тонсену, должен побыть сильным, даже если завтра все об этом забудут. Буквально за полчаса он заходит в квартиру, стелит Чонгуку постель, самого Чонгука отправляет в душ, разогревает юнгиевы блины, успевает опять наорать на Намджуна, попытавшегося уговорить его не злиться на сестру и друга, и чуть не расплакаться от того, что на телефон приходит сообщение от «белочка Дже♡», в котором фотография стоящего у плиты Тэхёна без футболки и немногословная подпись: «Оппа, не обижайся на Тэ, он классно готовит». – Хён, я... Помылся... Сокджин забирает у спящего на ходу макнэ мокрое полотенце и кладет руку ему на плечо, слегка подталкивая к стоящему у стены дивану. Тот ложится на уже застеленную постель, сразу же накрывается по самый подборок и закрывает глаза. Как же он устал. К ужасу от увезённого в больницу Чимина прибавилась накопленная за последние пять месяцев усталость, и он буквально проваливается в глубокий, но невероятно тревожный сон, в котором Чимин уходит от него, спокойно и невозмутимо, садится в Тэхёнову машину с мигалкой, захлопывает дверь, и из щели между корпусом машины и дверью начинают литься красные струи крови, слышится громкий детский плач, постепенно перерастающий в голос Чимина. «Всё хорошо, Гуки, я рядом, все в порядке». И он успокаивается. Его дыхание становится размеренным, грудь ровно вздымается, а ресницы перестают беспокойно дрожать. Сокджин наконец убирает руку с взмокших волос Чонгука, переставая нашептывать успокаивающие мантры. Он встаёт с дивана и подойдя вплотную к стоящему в дверной проёме Намджуну, и кладет голову ему на плечо. Он знает, что сильно озадачит этим Кима, он и сам себя этим озадачил, но ему нужен какой-то глоток свежих сил, а их он может получить только рядом с этим альфой. – На него так рано свалилась эта ответственность... Ты подумай, ему всего восемнадцать, а он пашет на работе так, как некоторые взрослые не пашут даже на повышение... Намджун кладёт руку ему на макушку, второй притягивая к себе, и тяжело вздыхает. Сокджин слегка вздрагивает от ощущения чужой руки на своей талии, но потом неуверенно обнимает в ответ, прижимаясь сильнее. Это первый раз, когда они обнимаются вот так — только вдвоём, не для дружеского прощания или приветствия, и Сокджину это нравится до безумия. Чувствовать себя в тепле и уюте, чувствовать себя нужным... – Хён, ты весь горишь, – в голосе Намджуна явно слышится усмешка, но она отнюдь не злая. Сокджин слишком разнежен сейчас, чтобы ругаться и возражать, поэтому просто вяло тыкает того кулаком в живот, просто чтобы не принимать поражение. – Пойдем тоже спать. В ответ ему раздается лишь унылое мычание, означающее, что старший полностью согласен. Заснули они хоть и на разных кроватях, но проснулись на одной, ибо в ночи Джину стало слишком одиноко, и чтобы притупить боль в сердце, он укладывается в постель к Намджуну, устроившись сбоку. Тот, как выяснилось позже, был совсем не был против, и смелый порыв беты принял одобряюще, обняв и прижав к себе. Оба сердца стучали так, что наверное даже Чонгуку в соседней комнате было слышно, а сами они боялись хоть чуть-чуть пошевелиться, чтобы не спугнуть этот чувственный момент. Да, через месяц они начнут встречаться, но к сожалению, радость от их начавшихся отношений и появившейся новостью о планах Юнги и Хосока на их свадьбу, была сильно омрачена так и пребывающим в больнице Чимином. Его беременность уже подходила к концу, а он так и не вылез из палаты на сохранение, и все ещё редко вставал из-за постоянных обмороков. Его роды были очень тяжёлыми. Потом врачи говорили, что это были одни из самых сложных случаев, не считая тех, что закончились летальным исходом омеги, и ему очень повезло, что он уже находился в больнице под наблюдением, иначе его могли бы не спасти. Для самого Чимина это и вовсе были самые ужасные часы во всей его жизни, и он предпочел бы полностью забыть весь этот кошмар, когда очередной порыв боли сковывал всё тело, не давая нормально вздохнуть. Но Чимин уже даже почти её не чувствовал, настолько он устал корчится в попытках вытолкнуть из себя ребенка. Дорожки слез, не прекращаясь, текли по бледным щекам на ткань подушки, и так уже насквозь мокрой, пальцы до побелевших костяшек сжимали край простыни. – Давайте, господин Пак, ещё раз, ребёнок уже на подходе. Чимин сжал зубы, зажмурив глаза и, глухо рыдая, безуспешно начал тужиться в который раз. Нет, он, конечно, знал, что рожать — сложно и больно, но не настолько же, чтобы он был готов всадить хирургический скальпель, лежащий на столе у врача, себе в горло, лишь бы это всё закончилось. – Я... Не могу... Перед глазами начало темнеть, боль между ног стала ещё более невыносимой, хотя казалось бы, куда уж хуже; Чимин чувствовал, как искусанные кулачки безвольно разжалтсь, а тело дрожит в бессильной судороге. – Прости меня, Чонгуки... Опухшие от слез глаза закрылись, несмотря на крики врачей и угрожающий писк приборов. Он не смог. Отступил. Сдался. Сдался. Сдался. Сдался. Пак Чимин, который вроде бы обещал себе не сдаваться. Но черт возьми, он должен был. Должен был дать жизнь этому ребёнку, своему ребёнку, даже если ценой своей жизни. И он снова, стиснув зубы, напрягся из последних сил, лишь бы он смог выйти, лишь бы всё получилось. Кричал, когда снова становилось слишком больно, чтобы продолжать кусать щеку, плакал, обливаясь ледяным потом, слезами отчаяния, а между ног ещё и кровью, стекающей по фарфоровой коже алыми струйками. Хрупкое тельце извивалось на больничной койке, билось в конвульсиях, но не сдавалось, упорно трудилось ради нового человечка, так сильно не желающего покидать тело родителя. – Ещё немного, господин Пак, ещё совсем немного, и мы сможем его вытащить. Чимин сделал последний рывок, и упал назад, отрывисто дыша. Он уже ничего не чувствовал, кроме полной опустошенности и жуткой, просто жутчайшей усталости. Но последняя мысль всё же билось ключом в воспаленном сознании: РЕБЁНОК. Омежьи инстинкты никуда не делись, и Пак разлепил глаза, одними губами пытаясь прошептать: – Д-дайте мне его... Пожалуйста... Несколько минут ожидания, во время которых Чимину каждые тридцать секунд приходится одергивать себя, чтобы не отрубиться окончательно, длятся будто бы вечность, поглаживания впущенного в палату Чонгука, нежные и приятные, немного снимали боль, позволяя расслабиться. И вот в руки омеге дали крошечный комочек, завёрнутый в белую пеленку и так жалобно попискивающий без запаха своего о-ма. – Вот ты какой, сыночек... Прости, что заставил тебя так долго мучиться... Чимин улыбнулся сквозь пелену слез, смотря на маленькое чудо, целых девять месяцев росшее внутри него, а теперь копошащееся у него на руках, и не поверил своему счастью. Вот он, его малыш. Их с Чонгуком ребенок, плод их любви, пусть рано и незапланированно, но так правильно. А Чонгук так и стоял рядом с ним, не решаясь попросить младшего дать ему малыша тоже, но омега всё сделал за него: развернулся к нему и мягко взял за руку, поднося её к ручке младенца. Крошечный кулачок тут же сжался вокруг пальца альфы, и Чимин расстрогано всхлипнул, глядя на то, как малюсенькие пальчики не могут обхватить даже трети пальца Чона. Сам же Чонгук сел рядом с Чимином, второй рукой осторожно касаясь плеча омеги. – Можно? Получив в ответ неуверенный кивок, Чон обнял старшего, нежно прижимая его к себе, вместе с ребёнком. Глядя на заплаканное лицо юноши, Чонгук и сам вдруг почувствовал солёные капельки, упавшие на собственные колени. Не в силах больше сдерживать чувства, заигравшие вдруг так ярко, Чон придвинулся настолько близко, насколько позволила неудобная поза омеги, и поцеловал, аккуратно, нежно сминая чужие губы своими, рукой продолжая прижимать омегу к себе. – Гуки, ты что, плачешь? Ты что, такому грозному альфе нельзя плакать! – Эй! Чимин засмеялся, по крайней мере, сделал попытку, ибо не стоит забывать, что он только что ребёнка размером с небольшую тыкву родил. Он погладил малыша по мягкой щечке, а затем чмокнул в лоб сначала его, а потом и Чонгука. – Спасибо, малыш Чиминни... Всё то время, пока Пак кричал и мучился в родильной, альфа был в отчаянии, ему казалось, что если он потеряет одного из его любимых людей, его жизнь просто разрушится. Он так сильно волновался за Пака, что за несколько дней до родов перестал спать, и в какой-то момент провалился в сон прямо на скамейке в коридоре. Его разбудили врачи, сообщив, что Чимин уже родил, и он может пройти к нему. На пути к палате его сердце колотилось как бешеное, все его мысли были заняты тем, что «а вдруг он не справился, вдруг одного из них сейчас нет?!». Но небеса сжалились над ним, и оба его омеги — один бледный, измученный родами, со слабой улыбкой на искусанных от боли губах, а второй совсем крошечный, с красными щёчками, завёрнутый в белоснежную простынь — лежали на больничной кровати под одним одеялом, под которым они вскоре оказались все втроём. Чонгук был счастлив, невообразимо рад. Да, ему только исполнилось восемнадцать, но у него уже есть самый заботливый и нежный в мире омега, который подарил ему прекрасную, светлую любовь и их драгоценного Югёма. Впереди их ждут долгие-долгие годы совместной жизни, в каждый день из которых они будут счастливы все вместе. После не очень пышной, но очень уютной свадьбы, Чонгук успешно закончит финансовый факультет, и поступит юристом в крупную корейскую фирму, так что проблем с деньгами, как это было вначале, не будет, а Чимин будет в спокойном темпе учиться из дома, параллельно занимаясь специальной гимнастикой для только что родивших омег, чтобы вернуть себе мышечную массу, утерянную за время пребывания в больнице, и подорванное здоровье. Они будут ездить в Пусан к родителям, занимая отдельное купе, чтобы малыш мог спокойно спать, и Паку никто не мешал его кормить. Будут зимой гулять в большом городском парке, целуясь красными от мороза губами, и катая коляску по заснеженным дорожкам. Будут по очереди укладывать сына, напевая колыбельные, а затем в обнимку засыпать на уже большой двойной кровати, а не на сдвинутых одинарных, как раньше. Будут радостно пересматривать раз за разом записи с чонгуковой камеры, где младший омежка учиться ходить или держать ложку. Будут ходить в магазин сладостей уже не только ради Чимина, но и потому что у Югёма в садике праздник, и все детки приносят от себя угощение другим. Будут вместе отмечать годовщину свадьбы, свои дни рождения и день рождения их малыша. И не будет ни одного дня, когда они бы пожалели о том, что так им так рано пришлось стать родителями. Все случилось так, как должно было быть. Их любовь справилась со всем.