окруженная дымом

             Она снова начала курить. Теперь уже электронки. Подсмотрела на работе, порой забегая в заполненные сладким дымом кабинеты, подсмотрела на улице, где случайные прохожие чуть ли не в лицо ей выдыхали фруктовый туман. И по пути домой Гермиона стала все чаще заглядываться на магазин с яркой вывеской и сладким ароматом, мимо которого постоянно проходила.       Вот теперь и окутывает себя фруктовым дымом. Долго не решалась зайти, оборачивалась постоянно, словно следил за ней кто-то. А потом сразу три с разными вкусами купила, не сумев определиться и уже тогда, глядя на смутно знакомую улыбающуюся блондинку, понимала, что погрязнет в этой привычке, как и в школьные годы.              Если не сильнее.              И плевать, что на вкус это обычная химоза, как и те кислотные лимонады, что так любила в детстве. Но все равно затягивает.       И ее затяжки все глубже были. Даже кашлять уже перестала. Привыкла настолько, что больше не смотрит на время.              Сидит теперь целыми днями перед ноутбуком в облаке белого дыма и монотонно насыщает свой организм никотином. Довольно быстро приловчилась одной рукой набирать текст и смотреть на экран сквозь белую пелену.              В верхнем ящике стола у Мио уже целый склад использованных одноразок. Яркие баллончики, которые хоть немного спокойствия дарили, теперь прячутся в выдвижном ящике, что вечно заедает и ранее был наполнен использованными ручками. Такими же яркими.              Наверное, что-то с Грейнджер не так, раз она так упорно хранит напоминания о том, сколько же времени убила на работе, спрятавшись в своем тесном кабинете за большим экраном ноутбука и стопками корявых расчетов. На полу, неряшливо сброшенные с рабочего стола, валялись вырванные из истонченного блокнота листки, где исправлений было больше, нежели правильно выведенных формул. Их Гермиона маркерами обводила, прежде чем выписать на новый лист и выбросить ненужный под ноги, в который раз тщетно напоминая себе, что стоит быть аккуратнее.              А после взгляд обязательно падал на календарь, напоминая, что сроки горят. И вскоре в стол летела очередная опустевшая одноразка.              Под конец дня Мио себя такой же опустевшей чувствовала.              И напрочь заполняла себя виноградным дымом, пока плелась домой. За весь день перенасытившись никотином, она шла медленнее обычного, ступая осторожно и совсем неуверенно из-за усиливающего головокружения, но не выпускала баллончик из замерзшей ладони, словно он ее продолжением стал.       Порой хотелось до самой квартиры вдыхать пьянящий дым, заполняя им лифтовую кабину, как прежде заполняла кабинет и себя.       Но вместо этого Гермиона старательно прятала очередной баллончик в недрах сумочки.              Никто не должен об этом узнать.              Повезло, что к ней в кабинет никто не заходит, а въевшийся под кожу сладкий — в основном виноградный — аромат Белла списывала на стеклянную карамель, которая у ее Мио по всем карманам раньше распихана была. Но сейчас девушка и не вспомнит, когда в последний раз заходила в тот небольшой магазинчик — променяла его на табачный.       Променяла леденцы на электронные сигареты и снова наполнила себя дымом.       Еще немного, и сама превратится в этот дым, а там однажды и исчезнет с легким порывом душного августовского ветра. Просто потеряется в своих расчетах, длиннющих формулах и еще более длинных кодах.       Ее на поверхности держат лишь бледные руки Беллатрикс. Ее крепкие, порой немного болезненные объятия, и глубокий бархат взволнованного голоса.              Снова причитает, что Мио не щадит себя, заработалась совсем, в своей каморке закрывшись, и даже дома не появляется. А ведь и вправду, Гермиона все чаще на работе ночует, не смотрит совершенно на время и не берет в руки телефон, перманентно находящийся в беззвучном режиме.       — Горели сроки.       Снова.              Короткий и привычный приевшийся ответ.              У Мио всегда сроки горят. А у Беллы руки в кулаки непроизвольно сжимаются, на лице желваки играют. Хочется накричать. Прижать к стене, за горло удерживая, и наорать, не щадя голосовые связки, чтобы не изводила себя так, не заставляла на стены лезть от волнения и душить подступающие слезы всякий раз, когда к ужину так никто и не притронулся, а пустая кровать слишком огромной кажется. Холодной, когда Мио рядом нет.              И всякий раз Белла останавливает себя — ее девочка и без того уставшая, на ногах еле стоит и доверчиво к груди льнет, не имея сил даже руки приподнять для ответных объятий.       Такую Гермиону, исхудавшую до неузнаваемости, необходимо просто на руки поднять и отнести в ванную. Молча набрать теплую воду и раздеть сидящую на стиральной машинке девушку.              Смотреть на острые плечи и нездорово выпирающие ребра физически больно — дыхание спирает и снова появляется желание отчитать ее, словно школьницу. Только слова в горле острыми шипами застревают, и Белла на негнущихся ногах выходит, оставляя шатенку одну. Разогревает заказанный из ресторана ужин, ведь в их маленькой семье так никто готовить и не научился, и старательно отгоняет навязчивые мысли, что так и лезут в голову.              Когда в последний раз они куда-то выбирались вместе?              А когда смотрели фильм, обнявшись, да так и уснув на диване?              Может, удастся вспомнить, когда душ вместе принимали…       Или когда прикасались друг другу без усталости в глазах?       Давно.              И никаких лишних деталей, чтобы хуже не стало.       Потому что обязательно станет и вновь в немой тревоге не получится уснуть до рассвета.              Они в последнее время лишь молча ужинали и падали в беспокойный сон, лишний раз даже не прикасаясь к чужой руке.              Белле страшно было, а Мио… она просто устала.              Лежала в теплой ванне и кроме усталости ничего не чувствовала. Спускалась под воду и лежала так, пока легкие от нехватки кислорода гореть не начинали, требуя на воздух вынырнуть. А после к своей косметичке тянулась, где среди помад прятался черничный под. Так беспечно хранить его здесь, но Белла никогда раньше к ее косметике не прикасалась, предпочитая более темные оттенки. Предпочитая молчать, когда они утром собирались на работу.       А Миона предпочитала сладкий дым, хотя в школе крепкую горечь любила, которая порой до слез доводила. И до скандалов. А ссориться не хотелось, спихнуть пропитавший кожу аромат на гель для душа и смотреть бесконечно, как дым вьется лианами вокруг мокрых рук, спадает вниз, стелится по воде и тянется вверх, пропадая в вентиляционной трубе.              И так по кругу с каждой новой затяжкой. Она и не вспомнит, когда начала прямо дома курить, взглядом прослеживая путь дыма. Он неизменно тянется вверх.              Гермиона лишь падает. Тонет в работе и отчаянно хватается за бледную ладонь, что больше не тянется к ней. Она точно знала, что Белла боялась что-то не так сделать. Гермиона не винила.       Она хотела большего. Как раньше утонуть в поцелуе и на кровать упасть, за собой утягивая. Или прямо на кухне, сесть на барную стойку и ногами обнять ее, не отпуская ни на дюйм, вплетая пальцы в черные кудри, целуя до головокружения.              Теперь до головокружения Гермиона только курила. Снова курила.              Обещала себе, родителям, друзьям, которые бросили ее так же, как она сигареты однажды, и даже Рону, что вечно называл ее пепельницей и вертел носом, отказываясь от поцелуев после сигарет. Она всему миру бросить обещала и более не брать в руки все, что никотином дымится.              А теперь прячется, как школьница, в ванной и молится на вытяжку, которая все хуже работает, потому в душной ванне приходилось задерживаться, чтобы точно весь дым улетучился.              Узнать реакцию Беллы было страшно. Она не бросит, нет, Мио уверенна в ней, но… не хочет разочаровать ещё и ее. Только не ее.              Потому насильно в себя ужин заталкивает, улыбается вынужденно, невесомый поцелуй на бледной щеке оставляет и спать валится.              А вскоре буквально вваливается в квартиру, на ногах еле стоит, третьи сутки без сна и на каких-то сухих бутербродах жила, из офиса не выходя совсем, ведь снова и снова последнее метро пропускала и новые отговорки придумывая, а Белла устало шутила, что Миона ей с работой изменяет. А Гермиона молчала, что на самом деле она с фруктовым дымом ей изменяет, виноградным чаще всего.              Но сегодня он закончился. И почти закончилось время. Ей еще немного осталось поработать, всего несколько дней, доработать, чтобы красиво все было, малейшие исправления внести… и за новый проект схватиться, чтобы совсем бесполезной не чувствовать себя.              Когда Беллатрикс ее на руки подхватывает, сбрасывая пальто прямо на пол, Гермиона себя совсем беспомощной чувствует. И любимой.              Лишь бы это не заканчивалось никогда.              Лишь бы и дальше можно было холодным носом в основание шеи ткнуться, втягивая любимый парфюм, что на коже Беллы по-особенному раскрывался, сладостно-горький, как и ее возлюбленная. И Беллатрикс словно мысли ее читает, не прекращая обнимать и прямо в одежде опускает ее в теплую ванную — ждала все это время или для себя приготовила? Если вглядеться в взволнованное лицо и тени под глазами, сразу понятно становится, что ждала.       Но Мио слишком устала.              У нее взгляд мутный и поцелуи смазанные. И мокрая одежда совсем немного мешает и на пол падает. Лишь бы после не упасть из-за нее. Но ведь Белла придержит? Она всегда придерживает, беспокоится, обнимает и целует. Впервые за долгое время так глубоко и жадно, впитывая каждый короткий вдох и сладкий привкус на языке — Гермиона снова курила по пути домой, но старшей этого знать не надо.              Ей достаточно под водой скользить руками по обнаженным бедрам. Мио похудела. Ужасно похудела, И Беллатрикс себе мысленную пометку делает, прямо на работу ей обеды заказывать. И завтраки начать делать. И поужинать хорошо, если Мио не уснет после всех ласк, которые женщина ей дарила.              Она как кукла совсем, поломанная такая, старая, но все еще любимая. Едва руками шевелит, за плечи обнимая и плечи целуя. И стонет тихо-тихо, навстречу льнет, колыхая остывающую воду. Ближе, ближе, ближе. Словно бродячая кошка, что ласку выпрашивает, так давно не зная нежности и любви.              Они тоже позабыли уже, словно заново одна другую изучая, лаская, лелея, вновь крепче обнимая. Новый первый раз, не идеальный как и тогда, прекрасный как и всегда, пропитанный ароматной солью для ванны и мелкой дрожью, что нарастала, по всему телу распространяясь, согревая. Играя, когда прикосновения то едва заметные были, то царапали острыми ногтями. Чтобы сильнее распалить.              Прижать ближе, в любимые губы впиваясь, обветренные и словно потерявшие краску. И теперь они наливались кровью и тихо хныкали, выпрашивая больше. Мио ерзала на коленях Беллы, толкалась навстречу, извивалась. Но по-прежнему медленно. Устало. Смотрела из-под светлых ресниц и тихо по имени звала, вновь к губам прильнула, оттягивая зубами, оттягивала волосы, чтобы шею открыть. Голодная, жаждущая. Нуждающаяся.              Возможно, Белла бы и поиграла с ней в другой день, но сегодня никак своей девочке отказать не могла, полностью подчиняясь, спуская руку к ее лону, волной лаская, выцеловывая шею, сминая грудь, жалея, что рук всего две, ведь так хотелось всю ее заласкать, обнимая, укрывая от всего мира. Нашептывая прямо в губы, как скучала, как любит, как хочет.              До безумия сильно.              Чтобы удовольствие током било, звонкий стон вырывая и ленивой негой окутывая словно туманом. И оставалось всего несколько поцелуев, всего несколько слов и ответные признания — и глаза закрывались, в сон погружаясь.              Когда Белла относит Мио в спальню, та уже спит и не замечает, как женщина ее на подушки укладывает, одеялом накрывая и целуя обветренные губы. И возвращается в душ, по пути ненавидя себя, что все же возбудилась от вида столь уставшей и беспомощной девушки. Отвратительна сама для себя, но Мио обязательно накричит на нее за подобные мысли, ведь она тоже хотела, тоже возбудилась, позабыв об усталости.       Обо всем мире позабыв, ведь миром для нее являлась Беллатрикс.              Та самая Беллатрикс, что сейчас опускалась обратно в холодную воду и глаза устало закрывая, спуская руки к уже болезненной пульсации. Вспоминая, как всего четверть часа назад стонала ее девочка, выпрашивая больше. Белла бы тоже выпрашивала, но Мионе поспать надо, а сама она стимулировала клитор почти до боли и скулежа, хоть и привыкла к нежным прикосновениям, едва ощутимым, словно крыльями бабочек. Или бутонами цветов.              И когда-то Мио ласкала ее бутоном белой розы.              Когда-то они тонули в объятиях и неспешной нежности, что до утра тихим смехом и протяжными стонами тянулась, не зная усталости.              Теперь у них на двоих лишь усталость была.              А еще тоска дикая, от которой на стены лезть хотелось и выть где-то в углу, обнимая колени и раскачиваясь, как те сумасшедшие в фильмах. Белла себя как-то так и ощущала — обезумевшей от тоски. Словно собака, которую хозяин в доме запер и уехал примерно так навсегда.              И дома теперь невыносимо было находиться, ведь все о Мио напоминало, но самой ее не было. Она лишь в воспоминаниях жила и во снах. Улыбалась, тянула руки навстречу и под дождем танцевала. Такая же промокшая, как сегодня. И счастливая. Льнула навстречу, смеялась и шаловливыми ручками под кружевное платье Беллы пробраться пыталась. Прямо посреди дождливого парка, пока мимо них прохожие без зонтов пробегали, от дождя прячась, а у Беллатрикс любимая девочка сумасшедшая немного и ужасно счастливая. Да и сама она такая же.              Сумасшедшая. И уставшая. Трется о свои сплетенные руки и не замечает, как плакать начинает — всего две слезы, что высохнут, так и оставшись незамеченными, ведь сухое удовольствие накатывать начало, вынуждая сильнее зубы стиснуть и спину выгнуть, вновь выплескивая воду из ванной.              А после на автомате в мутно-белом тумане все: махровое полотенце, что не помогает согреться, спальня и спящая Мио, к которой страшно прикоснуться, чтобы не разбудить. Но так хочется… согреться и легкие ее ароматом наполнить, уткнувшись носом в пушистые волосы.              Уткнувшись в свою холодную подушку и перед объятиями Морфея пообещав изменить все. Хотя бы постараться. А на настенном календаре обведено воскресенье на следующей неделе — конец проекта, из-за которого Гермиона так себя изнуряет.              И перед самым рассветом тот самый неправильный сон снится, в котором удается дымкой черной магии окружить свою девочку и запереть ее в своем огромном темном замке, что цветущем станет, стоит Мио привыкнуть и обуздать всех монстров в голове Беллатрикс. И у этих монстров желания одинаковые. Неправильные. Украсть ее, светлую и юную, у всего мира и спрятать, чтобы этот ужасный мир перестал ее истощать. Чтобы не разбил хрупкий сосуд ее белой магии, иссушив до дна.              И когда через неделю Гермиона домой возвращается, вновь уставшая, дымом переполненная, но наконец-то довольная, со слабой улыбкой на лице и двумя закончившимися одноразками в кармане. Сегодня наконец-то отдохнуть можно было, прильнуть к Белле и глаза закрыть, на ее плече засыпая без лишних тревог.              Или тревожась, как только порог дома переступила. Свет везде включен, и в хаосе Белла металась, собирая что-то и рыча себе под нос:              — С меня хватит… хватит… надоело!              Это неправильно. Это опустошает мгновенно и стирает улыбку с лица. Гермиона у двери замирает, а Беллатрикс наконец-то оборачивается к ней, дышит тяжело и смахивает упавшие на лицо кудри. Смотрит внимательно, с ног до головы Мио изучает, задерживается на тенях под медовыми глазами и впалых щеках, тонкие запястья и обломанные ногти рассматривает и срывается неожиданно, вновь взглядом встречаясь:              — Я так больше не могу, Мио, слышишь? Не могу!              И она искренне не хотела повышать голос, не хотела кричать и срываться, но отчего-то не получалось иначе. Словно Гермиона по-другому не услышит ее. Она ведь не раз говорила это… шептала, за плечи обнимая, но Мио не слышала…              — Я устала от этого! Видеть тебя… такую!              Она вновь разворачивается и летит куда-то, с поля зрения скрываясь и все продолжая что-то кричать. Доводит до слез и не может остановиться, пусть Гермиона и не понимала более, что та говорила, лишь сжимала лежащие в кармане одноразки и ужасно хотела убежать, как когда-то давно, еще в школе было. Убежать в парк или на крышу и курить, пока стоять не сможет, а перед глазами все густым дымом не затянется, чтобы больше ничего не тревожило, чтобы хотелось ветром стать или морем, не чувствуя границ своего тела.              Не чувствуя, как Белла ее за локоть хватает и дергает на себя, вынуждая взгляд поднять и на мягкую улыбку посмотреть. Она не кричала больше, помогла пальто снять и по щеке гладила осторожно. Извиняясь.              — Я уже все решила.              Стирает слезы и целует в уголок губ, притягивая в свои объятия, пряча в своих руках, на пределе слышимости извиняясь, что сорвалась. И начиная лепетать довольно:              — Билеты уже куплены, вещи собраны, все твое самое любимое я взяла, одноразки тоже по всем углам пособирала, новые на месте купим, подарки и шампуни там же.              А Гермиона все понять не могла, о чем она, о каких билетах и вещах говорит и почему в квартире бардак. Почему ее не отчитывают, как прежде, а по спине гладят, плечи целуя.              — О чем ты? Белла, я… — голос срывается, хрипом долгого молчания отдавая, — Я не понимаю тебя…              Но послушно идет в глубь квартиры, падает на диван вслед за Беллатрикс и к ее груди льнет, глаза закрывая и вслушиваясь в ее негромкие слова, до конца не понимая их, но доверяя, позабыв о тревоге и сигаретах, за которые отчего-то никто не ругал.              — Ты ведь хотела познакомиться с Энди, помнишь? Вот завтра и познакомишься.              Белла ее веки целует и обнимает крепче, не позволяя и на дюйм отстраниться, все еще желая запереть в своих владениях, украв свою милую девочку у всего мира.              — Завтра?              Такая умная, но все никак понять не может. Запинается, немного боязно взгляд поднимает и разом тысячу вопросов задавая, на которые Белла отвечает коротко и уверенно:              — Мы летим в Айову.              — Но…              — Никаких «но», солнце. Это всего две недели. — новый поцелуй в кончик носа, чтобы расслабить поскорее и вернуть улыбку. — Когда ты в последний раз отпуск брала? — и не даёт времени ответить, — Вот сейчас и возьмешь, проект ты наконец-то закончила, а я уже все приготовила, неделя в отеле, неделя у Энди и домой, — а дальше голос понижает и чуть усиливает объятия, — Прости, милая, что без тебя все решила, но так действительно лучше будет.              — Спасибо.              Так коротко, но на большее Мио не способна сейчас, лишь выдохнуть и наконец-то расслабиться в теплых руках, почти засыпая. Все потом. Ужин, ванна и вопросы, что до сих пор в мыслях клубились, но больше не тревожили до дрожи, а просто интересными стали.              Ужасно интересными, что уснуть не дадут.              — А когда… — Гермиона все еще хрипит немного, все никак над голосом совладать не может, — когда ты узнала про одноразки?              — Не помню. Где-то месяц назад, — почти сразу, — когда у тебя тушь решила взять.       — И все?.. — она обязана услышать, что Белла не винит ее ни в чем. Уже знает об этом, по глазам читает, но услышать…              — Банан ужасно сладкий, не понимаю, как ты его куришь.       Услышать и рассмеяться искренне, обещая в следующий раз банан с молоком купить, чтобы у Беллы точно зубы от сладости свело.