Хроники Тартара

Виктору Шилову шестнадцать лет. И на один из праздников — кажется, день Самоопределения Тартара, — Лигул присылает ему стопку потрёпанных лопухоидных журналов. Первое печатное слово за последние шесть лет. Виктор набрасывается на журналы жадно, как вконец оголодавший человек на еду. Прочитывает от корки до корки, не пропуская ни реклам, ни адреса издательства. Недоверчиво ощупывает тонкую бумагу. При тусклом тартарианском свете подолгу разглядывает яркие глянцевые картинки. Знаменитости в особых (как пишут в журналах, "брендовых") одеждах. Дорогие автомобили. Роскошные дома со всеми удобствами. Тысячи кулинарных изысков. Там, наверху — прекрасный, беззащитный мир, в котором есть все блага цивилизации. Вода без привкуса серы. Еда, ради которой не нужно рисковать жизнью. Технические приборы, облегчающие любой труд. Воздух, которым можно дышать без ощущения, что кислорода как-то маловато. В общем, всё то, чего лишён Виктор. Тоска по лопухоидному миру обрушивает его душевное равновесие ко всем чертям. Холодными пальцами сжимает за горло, унылым душным облаком вползает в лёгкие, колючим бешенством накатывает на мозг. Виктор бездумно открывает флягу с тартарианской огневухой, но в последний момент пить передумывает. Словно бы никогда не дремлющий инстинкт самосохранения упрямо нашёптывает ему, что стоит его бдительности ослабнуть, как кто угодно сможет к нему приблизиться или даже на него напасть. И тут же Виктор кривится от нового приступа злости. Человек ли он, в самом деле, или бездушная машина, если его самоконтроль перевешивает всё? Почему все эти, — Виктор встряхивает журналы, — почему все эти человеки могут просто жить, а не выцарапывать своё существование каждый день?! Почему у них есть всякие там э-лек-три-чест-ва, ки-но-те-ат-ры и кон-ди-ци-о-не-ры просто так, а он сражается с тартарианцами за кусок дохлятины?! Почему чья-то жизнь такая лёгкая и красивая, а он, кто, несомненно, лучше, достойнее и сильнее, годами сидит в этой идиотской громадной песочнице?! Виктор вскакивает и садится, вскакивает и снова садится. Бессильно расхаживает по собственноручно вырытой землянке, время от времени пиная набитый звериными шкурами мешок. Долго ругается отчаянной тартарианской руганью. Затем и вовсе проваливается в какое-то странное оцепенение, по окончании которого обнаруживает, что расцарапал себе руки, плечи, шею и спину — то есть, всё, куда смог дотянуться. Ар с интересом косится на хозяина умным жёлтым глазом из своего угла. Наблюдает, как тот "вышибает из себя дурь" сотней-другой отжиманий, вновь и вновь подбегает к столу и изучает какие-то бумажки, разговаривает сам с собой. Наконец хозяин вспоминает и про него. Подходит, с размаху плюхается рядом и обнимает его за шею. Страус с недоумением тыкается клювом в его плечо: такие нежности вовсе не в характере хозяина. Хозяин резко вскакивает — и чего он сегодня такой нервный? — и тащит Ара наружу. Вероятно, сегодня они будут охотиться, предполагает страус, но после какого-нибудь часа бега хозяин поворачивает к их приюту с пустыми руками. Зато чуть более спокойным. После трёх дней сплошной нервотрёпки Шилов пускает журналы на растопку. Всё равно, всё, что там было, он уже успевает выучить наизусть. А когда-нибудь, — обещает себе Виктор, — он тоже очутится Там. И тогда берегитесь, лопухоиды, он возьмёт то, чего был лишён все эти годы!