exit music (for a life)

      Через несколько дней в Москве наступило бабье лето. Корни высаженных по обе стороны аллеи на западе города деревьев были покрыты хрустящими листьями и яблоками разной спелости, еще не успевшими размокнуть от дождей. Закат наступал всё раньше, но на короткое время улицы избавились от того мрачного настроения, с которым они встретили осень. Паша Григорьев не мог не воспользоваться этим даром природы, и на второй же день потепления в экстазе отправил Асе около сотни сообщений о том, что сегодня, часа в три-четыре на её усмотрение, он ждет ее в гости, потому что он купил инжиры и хурму, а еще из его окна открывается потрясающий вид на парк и заходящее солнце, и вообще, полное понимание о личности Паши можно обрести, только побывав у него дома. Ася посмеялась над его бешеным энтузиазмом, но приглашение приняла. Пока она задумчиво стояла перед шкафом, игнорируя вопросы соседок по комнате о том, куда это она намылилась, Паша впервые за полгода пытался разобраться, как сложить швабру, чтобы надеть на нее тряпку и помыть полы. Чтобы не сойти с ума от уборки, которую он ненавидел, наверное, больше всего в своей жизни, он поставил на фон подборку яндекс музыки, выкрутив настройки алгоритма на самое веселое и иностранное, что он мог ему предложить. Справиться со шваброй не получилось, и ему пришлось вручную оттирать пятна от краски, лапшичного бульона, кофе и других субстанций, которые определить ему уже не удавалось. Но дело шло на удивление бодро, и к половине четвертого в квартире блестели не только полы, но и все остальные поверхности и даже стёкла. Паша весь взмок и невероятно устал, но результатом остался крайне доволен: в основном потому, что его рабочие места — древнее фортепиано и не менее древний письменный стол — остались нетронутыми.       Трудно сказать, что именно так сильно изумило Асю, когда она, подождав в подъезде десять минут, пока Паша соизволит выйти из душа, по-хозяйски осмотрела его жилище. Она задала ему несколько вопросов: знает ли он вообще, сколько нынче стоят инструменты и квартиры, и как так получилось, что при таких средствах он стабильно раз в две недели находится в бедственном положении. Паша отмахнулся от нее и пригласил на кухню.       — Ну, рассказывай. — Паша вгрызся в хурму. На тарелку закапал сок, и парень расплылся в блаженной улыбке. — Как твои дела, что нового?       — Иногда мне кажется, что ты надо мной издеваешься, — Ася ковыряла ногтем кожуру инжира и разглядывала светлые стены кухни, неравномерно обклеенные постерами и открытками; то тут, то там в углах прятались небольшие корявые рисунки, — но, в общем, всё неплохо. Кстати, — Паша оторвался от фрукта и поднял на подругу заинтересованный взгляд, — я хотела тебе кое-что рассказать при встрече. Это может нам помочь, ну, с мюзиклом.       Пару дней назад Ася ехала в метро на ненавистные пары по экономике. Она катастрофически не выспалась: весь вечер она то тщетно пыталась заставить себя сделать хоть какой-то процент от домашних заданий, то листала ютуб в поиске контента, который был бы способен ее от них отвлечь, то Клим в очередной раз подсаживался ей на уши и, пока сама Ася бездумно черкала в своих конспектах, время от времени кивая или хмыкая, в самых ярких красках расписывал по фейстайму, какая «ебейшая девчонка» пришла к нему на татуировку. В метро она изо всех сил пыталась себя взбодрить, но на середине пути пролистала уже четыре десятка песен, не послушав из них ни одну, а повторение материала к парам в такой ситуации могло закончится клинической смертью. В этом состоянии она даже не заметила, как какая-то девушка села рядом с ней и дотронулась до ее руки.       — Ася?       Она резко выпрямилась и повернулась, только в этот момент осознав, что, ко всему прочему, забыла надеть линзы. Прищурившись, Ася узнала в размытых чертах девушки ее знакомую с танцев.       — Да, это я, — ответила она, улыбнувшись, — Рада тебя видеть.       Знакомую звали Лиза, и, насколько Ася помнила, на танцах она была одной из лучших — они вместе стояли в первой линии. У девушек завязалось то, что называют small talk: они немножко поговорили про погоду, немножко — про новые станции большой кольцевой линии, немножко — про университеты и про то, почему Ася перестала ходить на танцы. Несмотря на то, что Лиза была, в общем-то, неплохой, мило улыбалась и то и дело поправляла волосы, отчего-то Ася очень нервничала, когда им приходилось общаться. Возможно, дело было в едва уловимой, и, размышляла она впоследствии, вероятно, надуманной неестественности Лизы, из-за которой Ася сама пыталась выглядеть более привлекательно, чем человеку может позволить его природа. Случайно переведя взгляд на свое отражение в окне вагона, она ощутила сильный дискомфорт: абсолютно все в ее внешнем виде показалось ей неопрятным и помятым. Но Лиза все щебетала и щебетала, и Ася отвлеклась на ее голос, пока не настала пора выходить. Напоследок они обменялись профилями в инстаграме: Лиза пожала плечами и сказала, что давно пора было это сделать.       Сейчас Ася передвинула стул поближе к Паше, и они вместе изучали страничку девушки. На первый взгляд она казалась довольно обычной для ее типажа: чуть больше двух тысяч подписчиков, фотографии образов и завтраков, несколько рилсов про моду и одно или два селфи. В момент, когда Паша собрался поставить лайк новой прическе Лизы, Ася вырвала телефон из его рук и пролистала вверх. Под одним из актуальных можно было прочесть интригующую подпись covers.       — Нихрена себе, — искренне отреагировал Паша на две первых истории. Девушка не очень технично, но звонко и чисто пела какую-то незнакомую ему песню под фортепианный аккомпанемент. — То есть, я правильно понимаю, ты хочешь ее закастить?       — Я хочу, чтобы ты позвал ее на прослушивание. — Ася отодвинулась обратно на свою сторону стола и от греха подальше отложила телефон. — Ты ведь уже над ним думал? Когда писал Кириллу.       Паша замер в той позе, в которой сидел — скрючившись в три погибели над столом. Его взгляд выражал такой неподдельный ужас, что Ася тоже замерла, только ее руки сами собой продолжали ковырять инжир.       — Только не говори, что ты забыл.       — Бля-я-я… — запустив пальцы в волосы, протянул Паша, и, оправившись от шока, в своей обычной манере подорвался со стула и помчался в комнату, поскользнувшись на повороте коридора. Из-за стены послышалось копошение, потом глухой удар и короткий вопль — видимо, Паша ударился обо что-то, что впопыхах скинул на пол. Ася со вздохом последовала за ним, оперлась о дверной проем, скрестив руки на груди.       — Я просто не могу в это поверить, — скороговоркой повторял Паша, бегая туда-сюда по комнате в поисках, вероятно, своего телефона, — Ась, ты можешь в это поверить? Потому что я, честно, не могу.       — Я-то как раз могу, — Ася продолжала наблюдать за отчаявшимся Пашей. Тот сел на пол, убрал волосы с лица и похлопал себя по карманам. Конечно, телефон все это время находился там. Асе показалось, что она смотрит очень плохой скетч из КВН.       — Иди сюда, — Паша постучал ладонью по полу, — не переживай, тут все стерильно. Будем исправлять мою оплошность. Короче, я думаю начать с того, что верну ему деньги за нашу трапезу.       Пополнение на 90 RUB, счёт RUB Павел Г. Доступно 1482.0 RUB       павелитель: привет мой маленький рыжий друг! извини что пропал но вот возвращаю за обед. как твои дела?       Свет от экрана телефона пробил густую темноту комнаты Кирилла, сам аппарат чуть съехал по столу от вибрации. Парень с трудом оторвал взгляд от монитора и понял, что просидел перед ним почти три полных дня с перерывами на сон, чистку зубов, уборку и, с тем же монитором перед глазами, долгие завтраки на кухне, когда входная дверь запиралась на три поворота ключа. Он попытался расправить плечи, в позвоночнике что-то громко хрустнуло, и всей спиной Кирилл почувствовал острую боль и страшную усталость. У него выдалась тяжелая неделя: почти все пары перевели в онлайн, и у него исчезли причины лишний раз покидать квартиру, а дел становилось все больше; решившее почтить Москву своим присутствием солнце пыталось ослепить его бликами на экране, и он задернул шторы, обрекая себя на круглые сутки полумрака; разговоров с отцом он избегал, с тяжестью в груди вспоминая свои эмоции от их прогулки. Чувства Кирилла по поводу этого события из необъяснимой горечи плавно перетекли в злость на самого себя — он упустил шанс вернуть их с отцом отношения хотя бы на нейтральный уровень, но, сначала из-за обиды, а потом из-за стыда, игнорировал редкие вечерние стуки в дверь его комнаты и приглушенные пожелания спокойной ночи. При этом, как будто мук совести было мало, каждый раз, когда в наушниках в очередной раз проигрывалась сложная аккордовая последовательность, на задворках сознания начинали маячить «Двор Чудес» и этот странный Паша. Мысли о первом Кирилл просто задвигал подальше, потому что они порождали новую цепочку размышлений и подкрепляли чувство вины; второй же, уверял себя Кирилл, был нелепой случайностью. Он надеялся, — по крайней мере, пытался внушить себе надежду, — что Паша все-таки его с кем-то перепутал, или что этот разговор и все последующие события привиделись ему во сне, но главное — что Паша больше никогда не появится в его жизни и не нарушит ее установленный порядок.       От уведомления он ожидал чего угодно. Это могло быть очередное задание по гармонии в чате группы или сообщение от отца с вопросом, что сегодня купить на ужин, — но не то, что в итоге там оказалось. Безошибочно угадав, кто может скрываться под глупым, — нет, подумал Кирилл, всё-таки, довольно остроумным, — никнеймом, он протёр глаза руками. После всего, что произошло, и выводов, которые он из этого сделал, дальнейшая коммуникация представлялась ему если не невозможной, то определенно трудноосуществимой. Надежда на волшебное исчезновение этого человека — эксцентричного, сумасбродного и, как он помнил, чрезвычайно талантливого, — испарилась. Кирилл пробегал глазами по сообщению в строке уведомлений раз за разом, пытаясь найти в нем подвох или колкость, но не находил ничего, кроме исключительно идиотского обращения, коим так называемый «павелитель» решил начать пресловутую коммуникацию.       «Так, давай для начала попробуем обойтись без сложных слов во внутреннем монологе, — осадил себя Кирилл, — и решим, что с этим делать».       Когда парень зашёл в телеграм, все моменты, когда ему приходилось отвечать на электронные письма преподавателей, показались ему раем. Он не имел ни малейшего понятия, как вести диалог с этим человеком. Он попытался ориентироваться на то, что уже знает о нем, и вспомнить, как протекала их беседа. В какой-то момент он даже заулыбался, но вдруг знакомый звук заставил его молниеносно схватиться одной рукой за наушники на голове и повесить их на шею. В двери три раза повернулся ключ, послышалось шуршание пакетов, и Кирилл, громче, чем когда-либо до этого, услышал, как в тот злополучный день его отец, человек, вообще не терпящий каких бы то ни было девиаций в поведении, отзывался о Паше со странной теплотой. Парень почувствовал, что у него задрожали руки.       Сопротивляясь мыслям, к которым на этом отрезке своего жизненного пути он еще явно не был готов, Кирилл резким движением взъерошил волосы и отъехал от стола на кресле с колёсиками, чуть не врезавшись в барабанную установку в углу. Его ладони уже успели вспотеть, а корректный ответ на сообщение так и не сложился. В конце концов, с величайшим трудом, продолжая прислушиваться к шагам за дверью комнаты, он всё-таки решил по мере возможностей отпустить ситуацию.       кирилл: добрый вечер! спасибо за перевод. у меня всё в порядке. а ты как?       Критически пробежавшись по короткому и довольно сухому для неформальной переписки посланию, он, скрепя сердце, добавил:       кирилл: как там с мьюзиклом?       Ответ не заставил себя долго ждать — «павелитель» появился в сети почти сразу и тут же яростно — Кирилл был уверен, что именно так дело и было — принялся печатать ответ.       павелитель: слушай ну ты так спрашиваешь как будто я мог начать о чём то думать не дождавшись твоего абсолютного безапелляционного согласия!!!!!!!       — Последние четыре восклицательных знака были лишними, — заметила Ася, положив подбородок на плечо Паше и наблюдая за их диалогом с Кириллом. Ее жест был единственным, что могло заставить Пашу остаться в сидячем положении — от энтузиазма он стучал пятками по полу, его пальцы с поразительной скоростью летали по клавиатуре телефона.       — Ничего ты не понимаешь, — бросил он, пробегаясь глазами по экрану, — я считаю, что очень важно показать заинтересованность. Иначе он опять скажет, что ему это не надо. Ась, я щас реально взорвусь, — в подтверждение своих слов он повел плечом, все-таки встал, и принялся снова наматывать круги по комнате.       Кирилл, напротив, был скован тревогой и еще чем-то, что он не мог распознать. Он услышал, как на кухне льется вода, и еще раз перечитал сообщение.       кирилл: извини, но я ведь уже сказал, что, скорее всего, ничего не выйдет.       кирилл: если ты действительно знаешь моего отца, ты поймешь. еще раз прошу прощения.       Финальный колкий выпад был слишком пассивно-агрессивным и для него, и для не желавшего ему ничего плохого Паши, и Кирилл это прекрасно понимал, но не смог совладать с захлестнувшим его чувством, которое он никак не мог назвать, но только потому, что ему было противно от одного звучания слова «зависть». Он отправил сообщение, тут же вышел из чата и выключил телефон. Несколько минут он потерянным взглядом смотрел на потухший экран, пытаясь успокоить бешено колотящееся сердце, а потом снова зашел в телеграм. В глубине души он понимал, что последнее слово здесь будет не за ним.       — Какой-то он токсичный, — отозвалась Ася на последнее сообщение, которым Паша с открытым ртом тыкал ей в лицо. — Но если серьезно, то понять его можно.       — Да? — Паша, очевидно, понимать отказывался, — И что ты думаешь?       — Я думаю, он ревнует к тебе своего отца.       Паша от удивления снова сел на пол, в этот раз напротив Аси, и, сняв с руки резинку, собрал волосы в хвост. — То есть как? — озадаченно спросил он. — Ну, я не могу утверждать, может, у него просто много дел, — девушка пожала плечами, — но настроение последнего месседжа его выдало. Не стоило тебе обжиматься с Фроловым на глазах у всей Вышки.       — Да я не обжимался, мы всегда так здороваемся! — Вспылил Паша и снова принялся ожесточенно печатать, но на половине сообщения заметно смягчился, — неужели я правда мог его обидеть?       — Опять же, только мое мнение, но его обидел не ты, а его отец и он сам. Паш, я не понимаю, ты с ним разговаривал или я? Мне показалось, ты тогда в кафе так разумно рассуждал, — Ася выгнула бровь и снова отняла у друга телефон, — дай сюда. Я напишу так, как я бы сказала человеку в такой ситуации. Отправлять не буду, — она жестом остановила уже готового наброситься на нее Пашу, — только, пожалуйста, когда вы с ним будете все обсуждать, возьми меня с собой.       — Зачем?       — Не знаю. Чтобы ты глупостей не натворил. На, посмотри. — парень принял от подруги телефон и начал вчитываться, — просто, Паш, тебе не хватает дипломатии. И еще ты не можешь нормально жить с осознанием, что кому-то не нравишься.       — Так, — Паша оторвался от редактуры сообщений. Он понимал, что Ася права, более того — она, случайно или намеренно, залезла в те глубины его самосознания, от которых он всю жизнь искал спасения в учебе, творчестве и общении с другими людьми. Прожив на свете двадцать лет, он научился неплохо понимать людей и никогда не отказывался лишний раз помочь им разобраться в себе, обсудить волнующие вопросы, дать совет или просто поддержать, но когда дело доходило до него самого, он изо всех сил пытался свести разговор к чему-то менее болезненному. Быть экстравертом бывает тяжело, и заплатить за успех в этом деле Паше пришлось осознанием глубины собственных проблем.       — Сказал бедняк, — Ася поняла, что сейчас не время указывать другу на его недостатки, и попыталась вернуть разговор в прежнее русло, — да, так, мы говорили о вашей встрече. В общем, мне кажется, лишней я не буду, да и рано или поздно нам с Кириллом, скорее всего, все равно придется вместе работать.       — Хорошо, — кивнул Паша и начал по одному отправлять Кириллу тщательно составленные Асей фразы, — честно, я буду только рад. Ты очень поднимешь наши шансы на успех.       павелитель: ты меня извини, если я как-то задел или слишком агрессивно начал всю эту тему       павелитель: просто ты правда очень ценный кадр для нас       павелитель: если вдруг передумаешь, можем встретиться завтра где-нибудь, я хоть расскажу тебе что за мьюзикл       павелитель: окончательное решение конечно будет за тобой       павелитель: извини еще раз что побеспокоил       Кирилл не помнил, что происходило в его голове после этого, — то ли потому, что отец снова постучал к нему в комнату сразу, как только он отправил ответ; то ли потому, что, снова никак не отреагировав на стук, он попытался продолжить заниматься учебой, но символы плыли у него перед глазами — он нервничал, но не мог понять происхождение этого нервоза; то ли потому, что, когда он прилег на кровать подумать о произошедшем, моментально уснул. Как бы то ни было, на следующее утро он смотрел на переписку с Пашей так, как будто за него ее вел специально обученный человек. Оказалось, что он согласился на «деловую встречу» в кафе недалеко от его дома сегодня в пять часов вечера. Вздохнув, Кирилл поднялся с постели, втянул носом воздух и услышал запах чего-то невероятно вкусного. «Точно, сегодня ведь воскресенье», — вспомнил он и упал обратно на кровать, закрыв лицо руками. Мало того, что волнение из-за предстоящей встречи не прошло со вчерашнего вечера, так еще и придется объяснять отцу, куда он идет, и ни от этого, ни от совместного завтрака отвертеться у него уже не выйдет. Собраться с силами потребовало у него много мужества. Сердце стучало у него в висках, пока он чистил зубы и долго стоял с включенной в раковине водой перед дверью из ванной.       — Доброе утро, — поприветствовал Фролов Кирилла, когда он, наконец, пришел на кухню. — Как твое самочувствие?       Здесь было непривычно ярко, и пока глаза парня привыкали к свету, ему показалось, что он видит что-то давно забытое. Захотелось стать меньше, веселее и безответственнее, босые ноги приятно откликались на нагретый солнцем пол, вкусный запах усилился, и у Кирилла немного закружилась голова. Отец стоял у той части кухни, которая была ближе всего к окну, и свет мягко ложился на его силуэт, отчего он казался гораздо моложе, чем есть на самом деле. Но видение прошло так же быстро, как и появилось, и Кирилл, смущенный сентиментальностью своего подсознания, сел за сервированный стол спиной к отцу. Тот тут же поставил перед ним тарелку с запеканкой; в разрезе виднелась ягодная прослойка, сверху кусочек был посыпан сахарной пудрой и корицей. Такие завтраки по выходным были делом привычным — отец очень сильно любил готовить, и уделял на это много времени в редкие свободные дни, — но сегодня уязвленного событиями последней недели Кирилла почему-то до глубины души поразило стоящее перед ним блюдо. Он огромными глазами смотрел в свою тарелку, прислушиваясь, как внутри него что-то трепещет и болит.       Фролов, садясь за стол со своей порцией, свободной рукой легонько дотронулся до плеча Кирилла, напоминая о своем вопросе. Обезоруженный, он поднял на него глаза.       — Все в порядке, — отводя взгляд и нерешительно беря в руки вилку и нож, ответил он, — только устал. И ночью было душно.       — Ты несколько дней даже на улицу не выходил, — ровным тоном сказал Фролов и обхватил ладонью чашку с кофе. — Постарайся, пожалуйста, больше так не делать.       Кирилл кивнул и принялся за еду. В его голове снова появилась шкала, на этот раз отражающая общее настроение их беседы. Пока что она колебалась между нулем и минус единицей, поднимаясь чуть выше, когда Кирилл в очередной раз внутренне отмечал, какая же потрясающая вышла запеканка. Когда он собрал вилкой последние крошки, ему вспомнилось, что у него есть для отца новости. Парень кашлянул, обращая на себя внимание.       — В общем, пап, — начал он, не поднимая глаз, — я сегодня встречаюсь с Пашей. Он предложил мне кое-что. Я пока не знаю, буду ли участвовать, но… М-мне показалось, от одной встречи хуже не будет.       Фролов закончил есть и потянулся за салфеткой. Промокнув губы, он сжал ее в руке, и Кирилл замер: всю жизнь, сколько он себя помнил, в подобной ситуации отец всегда педантично складывал салфетку до маленького квадратика.       — Хорошо, — просто ответил он. Кирилл неверяще посмотрел на него: тот, похоже, сам удивился скомканной салфетке и поднялся из-за стола, чтобы ее выбросить.       — Ты не против? — уточнил Кирилл, повернувшись.       — Нет, — отец подошел к раковине и включил воду, и этот звук немного отрезвил Кирилла, — конечно нет. Хорошо вам провести время.       И больше ничего, никаких дополнительных вопросов, серьезных взглядов из-под бровей, повышенного тона и разговоров об учебе. Кирилл поставил тарелку рядом с раковиной, рассеянно поблагодарил отца и вернулся в свою комнату. Что-то странное творилось вокруг него, что-то изменилось, что-то неумолимо движется вперед, и он не может ничего с этим сделать или хотя бы это осознать, потому что находится в самом центре. Он немного постоял посреди комнаты, не зная, что ему делать, а потом взъерошил волосы, открыл шкаф и достал оттуда красный свитер.       — Всё как обычно, — пробормотала Ася, когда они с Пашей бегом поднимались по лестнице из метро. Как два ярких представителя студенческого общества со сбитым режимом, они просидели за разговорами до такой степени долго, что темное небо за Пашиным окном подернулось предрассветной дымкой. Неудивительно, что спали они до победного, даже до неприличного — когда Ася проснулась от того, что Паша закинул на нее половину своих конечностей и громко сопел, видимо, находясь в четвертой фазе сна, стрелки икеевского будильника показывали половину второго. Три часа ушло на то, чтобы растолкать Пашу, который от любых попыток его разбудить первое время начинал сопеть еще громче, легкий завтрак, составленный из того, что завалялось в холодильнике, сборы, шутки и переругивания. В общем, все действительно было, как обычно, и теперь из-за этого ребята со всех ног неслись по улице к кафе, в котором Паша назначил встречу.       Кирилл ждал у входа уже порядка двадцати минут, то и дело оглядываясь и проверяя время. Грешным делом он уже успел трижды подумать, что предложение было всего-навсего глупой шуткой, четырежды предположить, что Паша проспал или забыл, и дважды пожалеть, что вообще пришел. В десять минут шестого он мерил шагами пространство от ступеньки кафе до бордюра и не заметил, как за его спиной появились запыхавшиеся Паша и Ася. Обернувшись на их попытки отдышаться, Кирилл встал, как вкопанный. Во-первых, Паша выглядел так, будто воспринял формулировку «деловая встреча» буквально: из-под расстегнутого плаща виднелся красивый темно-коричневый костюм в тонкую белую полоску. Во-вторых, девушка, стоявшая рядом с ним, не была знакома Кириллу, а Паша не удосужился уведомить его о том, что с ними на «деловой встрече» будет присутствовать кто-то еще.       — Кирюша, прости, Христа ради, — в обход приветствий начал Паша, тяжело дыша, — меа кульпа. Больше такого не повторится.       — Все в порядке, — успокоил его Кирилл и подошел чуть ближе, стараясь не смотреть на таинственную незнакомку.       — Привет! — Внезапно обратилась к нему она и протянула руку. — Меня Ася зовут. Очень приятно наконец с тобой познакомиться.       — П-привет, — ответил парень, от смущения сперва не заметив ее ладонь и спохватившись только тогда, когда Ася уже собиралась ее опустить, — Кирилл. Взаимно. — Он посмотрел на девушку и попытался вежливо ей улыбнуться, и тут же поймал себя на мысли о том, что знакомство действительно было приятным. Шум оживленной улицы стих, а время замедлилось, когда он осторожно сжал ее пальцы. Он не знал, зачем Паша позвал свою подругу, которая, вероятно, была той самой единственной артисткой, о которой он упоминал в столовой, но точно знал, что рука у нее была теплой, чуть меньше его собственной, а лицо — очень добрым и оттого красивым, как рассвет. Наконец пришедший в чувства Паша выразительно покашлял, и Кирилл поспешил убрать руку в карман.       — Мне тоже очень приятно, — заявил Паша, открывая дверь в кафе, — но дела, сами понимаете, не ждут. Обсудить нам нужно ой как много.       В кафе, которое Паша выбрал для брифинга, выражаясь Асиным полупрофессиональным языком, не было ничего особенного: простенький приятный интерьер, сравнительно небольшой выбор напитков и достаточно много места, чтобы можно было разместиться в отдалении от редких посетителей. Ребята сели за круглый столик у окна: Ася — на подоконник, оформленный под низкую лавочку, Паша и Кирилл — на обитые зеленоватой тканью стулья. Точнее, Паша занял свое место только номинально, повесив на спинку стула свой плащ так, что полы неизбежно подметали светлую плитку.       — Будете что-нибудь? — спросил он, копошась в карманах в поисках бумажника. Ася попросила его взять ей флэт-уайт, пообещав перевести за него двести рублей, но Паша отмахнулся от нее со словами «оставь себе свои грязные деньги». Кирилл внимательно изучал столик, насчитав на сделанной под мрамор поверхности уже как минимум три крошки от выпечки и один темный круг от кофейной чашки. Ему было неловко: в голове крутились слова отца о «таком товарище», и изо всех сил он пытался вспомнить в образе Паше что-то, что можно было назвать недостатком. Грязная обувь, растрепанные волосы, не глаженая рубашка. Обсценная лексика и фамильярность. Сияющие глаза. Что-то здесь не складывалось с его ощущениями, что-то выходило за рамки его привычных норм. Что-то, что, помимо безосновательной неприязни, заставляло его восхищаться этим человеком.       На Пашин вопрос он помотал головой, не отвлекаясь от своего занятия.       — Я не пью кофе, — объяснил он свой отказ.       — Здрасьте-приехали, — всплеснул руками Паша, — что ж ты мне раньше не сказал? — На секунду он расстроился, но тут же кивнул и уверенным шагом направился к кассе.       — Ты прости его, что он такой, — после нескольких минут неловкой тишины сказала Кириллу Ася, — я вижу, что ты волнуешься, но он сам без понятия, как построить разговор. Поэтому будь к нему снисходительнее, хорошо?       На столике кончились вещи, способные захватить внимание Кирилла, и он растерянно покивал на слова девушки. Смысл всей фразы дошел до него не сразу, а когда это все же случилось, он растерялся еще сильнее. Это была всего вторая вещь, которую он услышал от Аси, — интересно, какое у нее полное имя? — и звучала она так внимательно и заботливо, — наверное, она ждет от меня какого-то ответа? — как не звучало ничего, что было сказано Кириллу — кажется, у меня краснеют уши, — за всю жизнь, которую сейчас он мог припомнить. Он не нашелся с ответом и, как дурак, покивал еще раз, все так же сверля взглядом проклятый столик. На его счастье в этот момент Паша вернулся с чеком и улыбкой до ушей.       — Нам все принесут, — объявил он и оценил обстановку за столом, — вы чего замерли?       — Тебя ждем, — ответила Ася с легким раздражением, и достала из сумки телефон.       — Ясно. Ребят, мы так с вами каши не сварим. — Паша положил обе руки на стол. — Короче, Кирилл, приготовься. Сейчас ты услышишь о самой амбициозной попытке пропащего человека прикоснуться к звездам.       Паша начал издалека. Несколько лет назад, — больше, чем он назвал, потому что осознание своего третьего курса до сих пор доходило до него с трудом, — он серьезно увлекся драматургией. До этого у него уже было несколько подобных увлечений: la littérature et la musique, но хотя первое основалось в его жизни довольно прочно, второе сошло на нет после выпуска из музыкальной школы, где он был лучшим в классе вокала, но которая, как ему тогда казалось, навсегда отбила у него желание в свободное время садиться за фортепиано или напрягать связки. Однако с театром вышло иначе: его отец, который, впрочем, принимал минимальное участие в воспитании сына, вынужденный работой поселить его с бабушкой, был известным в узких кругах драматургом и писателем. Фигура отца и род его деятельности были для Паши далеким сверкающим идеалом, поэтому его страсть медленно росла с самого детства вместе с ним, а своего апогея достигла в восьмом классе, когда он случайно попал на «Горе от ума». Ему очень запал в душу Чацкий, — в этот момент Ася не сдержала короткого смешка, на что Паша ответил ей, что если ее в школе научили примитивно воспринимать этого героя, то это еще ничего не значит, — но еще больше впечатлило то, что это был спектакль в стихах, и как проблема эпохи и человека, его стремления что-то изменить и сила, которая ему мешает, могут быть переданы вот так, на расстоянии вытянутой руки, на нескольких десятках квадратных метров сцены, в диалогах и движениях. С тех пор он плотно занялся изучением драмы и даже выступил с проектом на какой-то школьной конференции, к десятому классу утвердившись в своем стремлении поступить в какой-то из пятерки главных театральных университетов столицы на режиссера-постановщика или сценариста. В том же десятом классе театр обрел для него новые краски: в него вошла музыка, и Паша, по его словам, «охуел от этого величия еще больше», на протяжении двух лет выделяя два или три вечера в месяц на двухчасовые записи постановок, с остывшим чаем на краю стола и исписанной тетрадкой перед собой. В тот период, вспоминал он, его пальцы вечно были в чернилах, а вдохновение невозможно было постичь, он вернулся к музыке, постоянно звал бабушку в свою комнату, чтобы похвастаться новой песней, которую он подобрал и выучил, прочитал бесчисленное количество книг и вообще был в самой яркой точке своего творческого пути. Но в самый решающий момент something crossed his mind: ему захотелось получить фундаментальные знания о том, как человек может вместить в слова всю красоту и боль этого мира, и что нужно сделать, чтобы мочь так же. В театральных университетах был непомерно большой конкурс, а Паша к тому времени уже более-менее оформился как личность, и единственный раз в своей жизни рационально подошел к решению проблемы. Изучив возможные специальности, которые могли помочь ему в достижении цели, он остановился на филфаке ВШЭ. Первые месяцы он был в восторге: вокруг него было множество интересных людей и дисциплин, всё получалось с первой попытки, он переехал в собственную квартиру и его запал продержался достаточно долго, чтобы получилось сформировать свою главную задачу на ближайшие годы: написать и поставить музыкальный спектакль. Потом, постепенно, как это бывает, когда фитиль еще горит, но воск уже почти расплавился, времени на полеты фантазии становилось все меньше, и он сузил свою амбициозную идею до постановки чего-то, уже созданного до него — благо, произведений, которыми он искренне восхищался, было полно, и на этой задумке он продержался еще некоторое время; потом было лето, проведенное на практике и со списком литературы, затем изматывающий второй курс, когда Паша впервые задумался о том, на своем ли он месте. А затем наступил мрак. В тот тяжелый период, начавшийся весной второго курса и наполненный домашними заданиями, усталостью и одиночеством в внезапно ставшей огромной для него одного квартире, его спасали только люди, которым он доверял всего себя и свои идеи, но от которых получал в ответ только поверхностные разговоры и неоправданные ожидания. И, иногда, секс, если человек был достаточно привлекателен, чтобы заполнить пустоту, выгрызавшую в Паше черную дыру, в которой пропадали юношеский запал, жизнерадостность и все его надежды. В один из вечеров, когда он снова столкнулся лицом к лицу со своим упадком, он встретил Асю. Потом они встретились снова, и Паша вспомнил про свою любовь к творчеству и сумасшедшую мысль, которая заставила его заново поверить в свою осуществимость. А потом череда невероятных совпадений привела его в это кафе, где, как он думает, решится судьба его проекта, потому что в Кирилле он видит потрясающий потенциал и большое сердце, которое не позволит ему отказать Паше в его маленькой просьбе — сделать мечту реальностью.       Когда Паша закончил и сделал паузу, чтобы перевести дыхание, Кирилл еле оторвал от него потрясенный взгляд и обратил внимание, что перед ним стоит большая керамическая кружка с чаем. Запах напитка отдавал имбирем и апельсином.       — Это… это очень впечатляет, — искренне сказал он, сам не до конца понимая, что он имеет в виду — историю или чай, — и я очень понимаю траекторию твоего жизненного пути. — И он действительно имел это в виду. Ему стали понятны многие вещи, которые изначально не складывались в его голове, потому что больше рефлекторно, чем осознанно, он перенес Пашину историю на себя. В ней было две ключевых детали, которых в его жизни всегда недоставало. Первая — ничем не омраченная радость от самого факта, что ты жив. Вторая — в его голове всплыли утреннее образы, запахи, звуки, тактильные ощущения, и он на время заставил свои мысли замолчать.       Асе были известны детали Пашиной биографии, но тон его повествования побудил ее податься вперед. Парень весь будто искрился: она знала, что эту речь он готовил с величайшей ответственностью большую часть прошлой ночи, не дав ей принять участие в процессе, сказав, что должен сделать все сам. Сейчас, когда он закончил, она не придумала, как отреагировать. С одной стороны, ее реакция вообще была необязательной, но с другой, заново рассказанная история вдруг помогла ей что-то понять. Вероятно, дело было в обстоятельствах: видя, что одна судьба в эту минуту непосредственно зависит от того, насколько красноречиво Паша подаст информацию, Ася представила, что было бы, если бы на месте Кирилла сидела она сама. Руки нашли оставленный на столе телефон, и почти неосознанно она набрала в строке поиска браузера «заявление на отчисление ранхигс». Открыв файл, она пробежалась по нему глазами и невольно улыбнулась. Все было так просто. В одно мгновение она вдруг поняла, что ей делать. Пока Кирилл думал, что сказать, она зашла в телеграм и начала печатать сообщение тренерке по танцам: отправит она его позже, когда соберется с мыслями. Быстро набросав черновик, она краем глаза заметила интригующее сообщение от Лизы, о которой рассказывала Паше вчера, но все-таки вернула телефон на прежнее место. Ей вдруг стало невероятно интересно, какие процессы запустил Паша в рыжем мальчике, сидящем напротив него.       — Я хотел спросить… Две вещи, — начал тот, и Паша встрепенулся, до этого явно немного вымотанный своей исповедью, — во-первых, почему я? Как я понял, — было заметно, что он очень сильно старается над подбором подходящих формулировок, — у тебя много знакомых, и н-некоторые из них занимаются музыкой тоже. Почему ты… почему ты принял такое решение? Насчет, — он нервно сдирал кутикулу с большого пальца, — меня?       — Кирилл, если ты еще раз задашь мне этот идиотский вопрос, я выйду из себя, а я, уж поверь, в гневе страшен, как никто, — погрозил ему пальцем Паша и откинулся на спинку стула, очевидно, наконец почувствовав себя в своей тарелке.       — Он хочет сказать, — вмешалась Ася, понимая, что Паша грозится снова испугать Кирилла резкостью выражений, — что ты правда очень талантливый музыкант. Не знаю, знаешь ли ты, но я слышала твое выступление во «Дворе чудес», и потом брат сказал мне, что пригласил тебя на лейбл.       — Брат? — ошарашенно спросил Кирилл, но головы не поднял. Для того, чтобы всецело внимать голосу Аси, ему это было не нужно.       — Сейчас не об этом, — девушка поморщилась, — но, в общем, он очень редко такое делает, особенно в последнее время. Это просто чтобы ты понимал, насколько ты крутой. Не при Паше будет сказано, — она наклонилась к Кириллу с легкой улыбкой, — но у тебя одни из самых сильных высоких нот, что я слышала. Паша говорил, что у тебя есть музыкальное образование, но дело здесь, услышь меня пожалуйста, вообще не в нем. Дело в тебе, Кирилл. И мы были бы очень рады, — она выразительно посмотрела на Пашу, — если бы ты принял участие в мюзикле.       Кирилл услышал тонкий аромат цветочных духов и невольно отшатнулся, несильно, но достаточно, чтобы Ася вернулась в прежнее положение, не отрывая глаз от Паши.       — Я полностью согласен, — выпалил он и в ответ на Асин взгляд под столом показал ей большой палец.       — Сп-пасибо большое, — еле слышно выдавил из себя Кирилл и немного помолчал, занятый растягиванием рукавов своего свитера. — Тогда могу… Могу я узнать, — ему вдруг показалось, что его речь похожа на речь пятилетнего ребенка, и он попытался взять себя в руки, — какой мюзикл вы хотите поставить?       — Наконец-то, самое интересное, — Паша потер ладони, — прошу тебя не делать поспешных выводов о величине моего эго, но! Я действительно имею в себе смелость замахнуться на такую вещь, как «Нотр-Дам-де-Пари».       Кирилл впервые за весь разговор вскинул голову. Подсознание никак не унималось, подкидывая ему смутные очертания той поры детства, когда он впервые начал понимать, кто он такой. Деталей он уже не помнил, как, впрочем, многого из того, что ему пришлось пережить, но кое-что возвышалось над всей его сутью, придавливая своим весом. Одно из первых детских потрясений, когда он понял, что не может заставить зеркало показать то, что ему хочется. Ему вспомнился сон, один из тех, что он видел за три дня затворничества. В дневнике, который он по детской привычке прятал в самом очевидном месте — своем рюкзаке, он описал его так: «Комната погружена во мрак, от пола до высокого потолка. Мрак стелется по ее стенам, мрак заполняет углы. В комнате ничего нет, а если бы было, его нельзя было разглядеть. И в этой комнате сижу я. И на одно мгновение в комнате распахивается окно. Оно вырастает прямо из стены и распахивается, и из него льется золотой солнечный свет, и стены оказываются золотыми, и на потолке я вижу роспись и лепнину. И потом я замечаю огромное зеркало в тяжелой раме. Оно полностью покрыто пылью, но кажется, что это не пыль, а золото. Оно, возможно, в два, или даже в три раза тяжелее меня, но кажется, что оно ничего не весит. Я протягиваю к нему руку. Я вытираю с него пыль. Зеркало тёплое, как кожа моего детства».       Кирилла всегда было недостаточно, даже не так: Кирилл всегда был «слишком». Он родился с ворохом генетических заболеваний — не смертельных, но ужасно неприятных, — и будто всегда воспринимался обществом, как странноватый. Так о нем отзывались в детском саду из-за необъяснимой оторванности от социума и ярких рыжих волос; так, немного в других выражениях, его окрестили в школе за глаза разного цвета, сутулость и отличную успеваемость. Насмешки поутихли, когда по школе прошел слух, что у него умерли родители; однако самые изобретательные спустя некоторое время после этого кошмарного события не преминули бросить пару шуточек о том, что он «приемный». Каждый день он возвращался домой с рюкзаком, набитым тетрадками, партитурами и растущим эмоциональным багажом в надежде, что хоть здесь он найдет убежище, здесь кто-нибудь защитит его от собственной исключительности. Но что-то всегда было не так. Он знал, почему его отец так строг с ним, знал, почему он должен быть лучшим в его глазах, но для него, ребенка, все это оказалось слишком тяжело. Он никогда не переставал любить музыку и учебу лишь потому, что это был единственный способ отвлечься от гнета реальности. Но даже сюда он мог убежать только с переменным успехом, потому что в бесконечных заданиях по сольфеджио и геометрии он постепенно начал видеть лишь одно. Правила. Эти правила, в сущности, значительно упрощали его жизнь и помогали не думать лишний раз о том, когда нужно поздороваться, когда придержать дверь, когда помыть обувь или погладить рубашку, когда прийти на кухню и рассказать, как прошел день, когда сказать, когда молчать, когда лечь спать, когда задушить собственный крик от очередного кошмара, когда выключить свет и продолжать заниматься в кромешной тьме, когда играть на барабанах в наушниках, когда снова рассказать, как прошел день, даже если рассказывать уже не хотелось, когда, наконец, заставить себя проглотить обиду и окончательно замкнуться в себе. Но все то, что должно было помочь ему стать полноценным членом общества, в итоге окончательно от него отделило. Французская литература, которую он читал в огромных количествах, впервые поселила в нем сомнение и поставила перед вопросом, что такое свобода. Он понял, наконец, что в Паше так выводило его из себя, чем на самом деле так восхищается отец, еще более вогнавший себя в рамки, чем сам Кирилл, что так поразило его в Пашиной истории. Одна ключевая деталь в одном простом французском слове liberté.       Но из всей своей жизни сейчас Кирилл мог вспомнить только зеркало. Насколько этот образ был для него символичным, он осознавал со всей глубиной, в первую очередь потому, что в его комнате зеркала не было. Он не знал, было ли в квартире вообще хоть одно зеркало кроме того, в которое ему каждое утро приходилось смотреться в ванной. Оно никогда не показывало ему ничего хорошего, только разные глаза, часто усталые или красные от слез, рыжие волосы, неровную, воспаленную кожу, кривые зубы, асимметричные плечи. Чтобы бороться с хроническим неудовлетворением от своего отражения, он придумал психологическую уловку: он видит только внешнюю оболочку, и вообще, это не он, а какой-то другой мальчик. Себя настоящего в зеркале увидеть не получится. Но отчего-то этот трюк со временем перестал работать, потому что отражение настоящего себя он каждый раз видел в своем отце. Он видел в нем все: и бесконечные правила, и свой музыкальный путь, и жизнь, которая ждет, хотя она, если быть честным, внушала ему гораздо меньше ужаса, чем своя. Не потому, что у отца было все, начиная блестящей академической карьерой и заканчивая удивительным самообладанием, а потому, и об этом Кирилл думал в холодном поту, ворочаясь в постели от бессонницы, что отец был волен сам выбрать для себя такую жизнь. Кирилл своей жизни для себя не выбирал. Черт возьми, он даже не смог сам выбрать себе напиток. И сейчас он находился в ситуации, когда рядом с единственной дверью вдруг появилась вторая, и на руках у него были ключи от обеих.       — Кирюш, у тебя все хорошо? — спросила Ася, обеспокоенно наблюдая за его состоянием.       Он вынырнул из пучины своих размышлений, случайно посмотрел на Асю и вдруг изменился в лице. Он перевел взгляд на Пашу и робко спросил:       — А можно я буду играть Квазимодо?       В его робости на этот раз не было нерешительности, смущения или растерянности. Со стороны этот вопрос был окрашен интересом и легким переживанием, как это бывает, когда человек находится в ожидании чего-то хорошего. Внезапное желание поучаствовать и вообще возможность такого события в его жизни казалась Кириллу совершенно невероятной, но только потому, что в его голове ни одна идея не могла быть признана легитимной до тех пор, пока о ней не услышит отец.       Паша как ужаленный подорвался с места, чтобы тут же упасть на колени, как есть, в дорогом красивом костюме.       — Мальчик мой! — Возопил он, обратив на себя внимание всех, кто был в кафе, и заставив Кирилла покраснеть. Ася уже собралась поднимать Пашу с колен, но тот справился сам и, отряхнувшись, встал перед Кириллом в полный рост, производя впечатление человека, ставшего сосудом для святого духа, — Твои слова значат для меня целый мир. К моему огромному сожалению, пока не могу точно сказать тебе насчет роли, но я не могу представить, чтобы какой-либо персонаж подходил тебе лучше Квазимодо.       — В самом хорошем смысле, — поспешила добавить Ася.       Когда Паша сел, все еще притягивая к себе взгляды бариста, всем в компании как будто стало легче дышаться. Паша был на седьмом небе, Асе наконец представилась возможность перевести разговор в русло насущных проблем, которые ее друг прорабатывать не любил, а Кирилл реагировал на все с рассеянной улыбкой и подступающими к глазам слезами. Парадоксальным образом у него во всех смыслах будто гора свалилась с плеч. Он начал вникать во взаимодействия Аси и Паши, время от времени тихо смеяться над шутками и даже — такое он мог себе представить только в самых смелых мечтах — участвовать в обсуждении. Он сообщил, что по технической части всегда может помочь, потому что какие-никакие связи и навыки в Академии он почерпнул. Каждый раз, когда он открывал рот, Паша, казалось, был готов снова упасть перед ним на колени, потому что счетчик сказанных им «спасибо-спасибо-спасибо» уже перевалил за сотню. Кирилл не мог понять, чем он заслужил такую искреннюю благодарность, но решил не уточнять, чтобы не дай бог не спровоцировать Пашу снова рассыпаться перед ним в комплиментах.       Ася завела разговор о касте, вспомнив Лизино сообщение, на которое ей предстояло ответить. Было еще кое-что, из-за чего этот вопрос конкретно в их компании стоял очень остро. Паша долго не понимал, к чему клонит девушка, но в конце концов до него дошло, и он сцепил руки в замок на столе.       — Кирюш, у меня будет к тебе еще одна просьба. Сразу говорю, если ты не хочешь этого делать, я могу взяться сам, и сделаю это с большим удовольствием. В общем, суть такая: нам нужен твой отец.       Кирилл поперхнулся чаем и с громким звоном поставил чашку на стол.       — Зачем? — стуча кулаком по груди, задал он разумный вопрос.       — Ну как тебе сказать, — протянул Паша, когда Кирилл прокашлялся, — мой круг знакомых, как ты совершенно правильно подметил, достаточно широк, но я просто не могу себе позволить заставить подростка играть Фролло. — Кирилл потрясенно молчал, поэтому Паша продолжил, — денег на актеров у меня, как ты понимаешь, нет, иначе бы мы здесь не сидели. Шучу, — поправился он, заметив возмущение Аси, — но ты же понимаешь, да, к чему я клоню? Пора уже Нику Сергеичу показать себя, а то он скоро окончательно поседеет от своей философии.       — Скажу честно, — начал Кирилл, когда первичный шок его отпустил, — я никогда не слышал, чтобы он пел. Я вообще знаю про его музыкальное прошлое только по рассказам. Сомневаюсь, что здесь могу чем-то помочь.       — Ничего страшного, я был к этому готов, — с напускной серьезностью произнес Паша, — я свяжусь с ним сам.       Вторичный шок Кирилла тоже прошел на удивление быстро, и он вдруг резко и твердо ответил:       — Нет.       — В смысле? — Паша непонимающе нахмурился.       Никакие истории и знамения из прошлого не могли перекрыть то, что Кирилл пережил в промежуток между первым разговором с Пашей и сегодняшним днем. Он не мог дать ему снова погрузить отца в то состояние, в котором он предлагает Кириллу прогуляться и посыпает запеканку сахарной пудрой. Это было уже чересчур. Парень вдруг наполнился необыкновенной решимостью и уверенностью в том, что после двенадцати лет жизни с этим человеком имеет право сам производить на него такое впечатление. Пусть это будет один раз в жизни, пусть это будет не его собственное достижение — но он так отчаянно хотел снова увидеть этот мягкий солнечный свет вокруг его силуэта, что его уже ничто не могло остановить.       — Я сам скажу, — все так же твердо произнес он.       — Окей-окей! — Паша замахал руками, снимая напряжение, — без проблем. Но если что, я всегда рядом. И держи меня, пожалуйста, в курсе.       Весь путь до дома Кирилл сохранял поистине героическое спокойствие. Он несколько раз прогнал возможные формулировки в голове и остановился на самой удачной. Но когда он вышел к дороге, через которую лежал переход к его дому, громада высотки на Котельнической набережной заставила его уверенность пошатнуться. Во дворе дома он начал нащупывать в кармане ключи и занервничал еще сильнее. В лифте его паника достигла пика. Переступив порог квартиры, он с ужасом осознал, что не знает, что сказать.       С кухни снова умопомрачительно пахло, но это умопомрачение Кириллу никаким образом не помогало. Он снял куртку и обувь, помыл руки, переоделся и второй раз за день проследовал за запахом, про себя невесело пошутив, что готовится взойти на эшафот и как будто бы даже сам попросил, чтобы ему отрубили голову.       — Привет, — пытаясь звучать как можно беззаботнее, он сел за стол. Немного подумав, он встал, неслышно отодвинув стул, и пересел на другой край, спиной к двери на кухню.       — Здравствуй, — отец вытер лоб тыльной стороной ладони. По всей видимости он простоял за плитой весь день. — Как все прошло?       — Хорошо, — Кирилл ерзал на стуле, что не укрылось от отца, и тот, ставя перед ним тарелку с ужином, поднял одну бровь. — Мы, вроде как, подружились, — парень подумал, что начать лучше с тех слов, которые дадут отцу понять, что Кирилл его послушался.       — Я рад, — Фролов явно испытывал гораздо больше эмоций, чем могла передать короткая фраза, но Кириллу этого было достаточно. Он приготовился к следующему вопросу и длинной речи, которая ни за что на свете не должна быть прервана, иначе он никогда не найдет в себе достаточно смелости, чтобы провернуть такое виртуозное дело. — О чем говорили?       — В общем, — он понял, что слишком рано начал говорить, по на мгновение замершей руке Фролова, когда тот, сев за стол, собрался взять приборы, — он предложил мне одну вещь. Ну, как я уже говорил. И, в общем, эта вещь… Он хочет поставить мюзикл, — Кирилл посмотрел на отца, перевел дыхание и попытался избавиться от вставных конструкций в своем повествовании, — и не просто мюзикл. «Собор Парижской Богоматери». Ну, который, «il est venu le temps des cathédrales»… Ну, ты знаешь, — отец кивнул, — и Паша предложил мне поучаствовать. Ну, спеть. Я сказал, что хотел бы играть Квазимодо, и он не был против. Вот.       Он хотел продолжить, но отец перебил его, подняв указательный палец, чтобы Кирилл подождал, пока он доест.       — Замечательно, — сказал он, возвращая вилку и нож на тканевую салфетку. В любой другой ситуации в этом слове Кирилл расслышал бы тысячу и один оттенок недовольства, но сейчас отец казался искренним. Парень все еще был крайне напряжен. Фролов понял, что он хочет что-то добавить, и кивнул, устремив на него пронзительный взгляд.       — Да, и еще кое-что… — уже гораздо тише продолжил Кирилл, — Он попросил меня тебе сказать… Ну, то есть, он мог бы сказать и сам, но я подумал…       — Чуть побыстрее, — без давления попросил Фролов, — как видишь, у меня здесь «Апофеоз войны». — Он указал рукой за спину: в раковине виднелась гора посуды.       — Я помою! — Воскликнул Кирилл, не думая — это сейчас было неважно. Если бы отец знал, что он собирается ему сказать, и посуда, и какой бы то ни было апофеоз отошли бы на второй план. — В общем, он хочет, чтобы ты тоже поучаствовал. В качестве… В качестве Фролло. — Кирилл, наконец, выдохнул, ерзанье на стуле сменилось ступором тревоги.       Несколько минут Фролов сидел неподвижно. Затем встал, открыл кран и надел резиновые перчатки. Он мыл посуду, а Кирилл судорожно перебирал в голове все сказанные слова, чтобы понять, где он допустил ошибку. Когда посуда закончилась, Фролов закрыл кран, снял перчатки и повернулся к Кириллу, опираясь спиной на кухонный гарнитур и скрестив руки на груди.       — Передай ему, — задумчиво произнес он, — что я подумаю.       Кирилл пару секунд неотрывно смотрел на него, а затем быстро встал из-за стола, до упора задвинул стул, выпалил что-то наподобие «огромноеспасибобылооченьвкусноспокойнойночи» и вылетел из кухни.       кирилл: так вроде все нормально       кирилл: он сказал что подумает.       — Ты прикинь! — Заорал Паша на Асю, размахивая перед ней зажженной самокруткой. После разговора в кафе они решили немного прогуляться, и то, что должно было быть обходным путем до метро, превратилось в четырехчасовой маршрут по всем центральным достопримечательностям столицы. — Сука, блять, Ася, ну ты прикинь!!! Зная Ника Сергеича, это означает практически стопроцентный успех.       — Я до сих пор в шоке, как он это сделал, — с улыбкой покачала головой Ася, — ну, как говорил Кант, если бы за наше воспитание взялось существо высшего порядка…       — Кто-кто говорил?       — Блять, Паш, ты ебаный мизогин, — со всей серьезностью выдала девушка. Паша потупился, — ладно, неважно. Неизвестно, конечно, кто из вас с Фроловым существо высшего порядка, но прогресс явно присутствует.       — Да… — отозвался Паша и затянулся. Из-за высоких облаков вышла растущая луна, наполняя переулок, в котором они стояли, голубоватым светом. Этой ночью Кирилл спал, как убитый, или, вернее, как воскресший. Ничто не могло потревожить его сон, который он, конечно, заслужил и выстрадал этой тяжелой неделей. Он не услышал, как в седьмом часу утра дверь в его комнату отворилась с едва различимым скрипом, как медленные шаги сменились непонятным шорохом, как дверь бесшумно закрылась. Разбудило его что-то, несоизмеримо далекое по сравнению с тем, на что он никак не отреагировал. Яснее, чем что-либо в своей жизни, лежа на спине с распахнутыми глазами, будучи уверен поначалу, что все еще спит, Кирилл услышал за стеной, в комнате отца, звуки настраиваемой гитары.