exit music (for a life)

      Большой вечерний город в конце августа — недооцененное явление в современном мире. Время и обстановка, когда беззаботность сменяется напряжением, экстаз — ожиданием, а сопутствующая им тяжесть — парадоксальной, неуместной в преддверии тоскливого периода увядания всего сущего надеждой. Эта надежда, последние тёплые вечера и помятые пятьсот рублей в кармане, которые было необходимо просадить, — единственное, что держало на ногах измождённого юношу, в час ночи оказавшегося на Малой Бронной без документов и малейших догадок, что делать со своей жизнью.       Юноша на ходу собирал волосы в хвост, держа в зубах резинку, и думал, что никогда бы не смог представить себя в таком состоянии. Его визитной карточкой, определяющей всю его личность чертой всегда был оптимизм, неугасающая вера в себя и человечество. Теперь же он впервые за долгое время чувствовал, как опора в виде уверенности в завтрашнем дне уходит из-под его ног. Ему казалось, что он падает — настолько сильно кружилась голова от навязчивых мыслей и отсутствия нормальной еды. Он остановился и похлопал себя по карманам с целью нащупать портсигар и окончательно усугубить своё самочувствие, но вместо него достал невесть откуда взявшийся в этих джинсах студенческий. Неприятно удивлённый, парень хотел было сразу же сунуть его обратно, но машинально открыл и присел на бордюр, опершись локтями на колени.       — Да, Григорьев Павел Викторович, — печально улыбнулся юноша своей фотографии, — и нахера мы с тобой на это подписались? Ты же никогда не хотел быть филологом. Ты хотел быть поэтом, драматургом, а не задротом. Да чё с тобой разговаривать, господи.       Убрав от греха подальше самый неприятный раздражитель, какой мог ему попасться, Паша Григорьев наконец закурил. «Последняя осталась, пизда… Может, я просто сдохну и не надо будет ни с чем разбираться», — взмолился он про себя. Такие вопросы, думал он, нужно было задавать самому себе два года назад, когда для него ещё не было очевидно, что на филологическом никто не заинтересован в его становлении великим литературным деятелем. Ему хотелось выть от предстоящей перспективы возвращения в университет. Формат обучения сковывал, весь его потенциал уходил на академическую чушь, которая не имела никакого отношения к настоящему искусству, каким он его видел. «Так отчислись, раз не нравится», — предлагал ему очевидный вариант голос разума, однако Пашу слишком многое связывало с его местом обучения. «Ну значит сиди на жопе ровно и не жалуйся», — резонно продолжал голос, но Паша и не жаловался. Он вообще не знал, почему его так прибило в эти последние дни августа: два курса перед этим он отучился блестяще, компенсируя недостаток усидчивости гибким умом и ситуативным юмором, уберёгшим его от бесчисленных луж, посадка в которые на некоторых экзаменах казалась неизбежной. Но вот теперь у Паши слёзы на глаза наворачивались при мыслях об этих стеклянных дверях, бесконечных лестницах, голосах преподавателей и километрах околобессмысленных букв, которые нужно будет прочесть. И он, может быть, действительно рассмотрел бы вариант с отчислением, если бы не та самая надежда, которая путеводной звездой вела его по городу весь этот долгий жаркий день. Он даже почти ни разу не присел за двенадцать часов прогулки, боялся останавливаться в любимых кофейнях и заходить в любимые переулки — остановка для него в таком состоянии по неизвестной причине означала потерю этой надежды. Казалось, только движение вперёд, назад и на все четыре стороны могло спасти его от надвигающегося кризиса; только в движении мысли о непригодности его для той жизни, которую он собственноручно когда-то выбрал, выглядели чуть менее катастрофичными. Поэтому сейчас, сидя на бордюре, он чувствовал, как его постепенно охватывает паника. Сталкиваться с этой дрянью ночью на улице у него не было ни малейшего желания, потому он с тяжелым сердцем затушил окурок последней сигареты, поднялся с бордюра и огляделся. Ему срочно нужно было помещение для ритуала «напиться и забыться», что, конечно, казалось маловероятным с его бюджетом. Алкоголь вообще был далеко не первым в списке его приоритетных покупок, но делать было нечего: быть трезвым Паше сейчас было куда страшнее, чем бедным.       Пройдя около сотни шагов в неизвестном направлении, юноша очутился у незнакомой двери с неоновой вывеской. Выбирать не приходилось, так что он толкнул дверь и тут же оказался в задымленном, тускло освещенном цветными прожекторами помещении с приятной музыкой. Паша прищурился: цены на доске над баром показались ему совершенно абсурдными для такого рода заведения. Он тихо чертыхнулся, принимая решение остаться — до нового пристанища он скорее всего просто не дошёл бы. Изучая пол на наличие блевоты, Паша осторожно приблизился к бару и забрался на неудобный высокий стул.       — Джин-тоник, будьте добры. Без льда, пожалуйста, спасибо, — устало бросил он бармену и уронил голову на сложенные на барной стойке руки. Ему вдруг вспомнилось, как две недели назад работодатель, на которого он, Паша, молился как на лик господень, уволил его после уже третьего сценария на этой должности. «Посредственно», — передал тогда его слова агент и удалился, оставив Пашу наедине с ужасом, обидой и чувством вины за неоправданные ожидания. «Наверное, поэтому мне хуёво», — подумал он. Никакое образование не удовлетворит его потребность в признании, как и, видимо, не обеспечит средствами его достижения, если после двух курсов он так и остался никем. Он чувствовал, что стоит на месте, в то время как весь мир вокруг движется вперёд на огромной скорости. «Бля, как же ты заебал ныть», — всё не унимался голос разума, — шёл бы на творческую специальность, зачем на филфак полез?» Паша не знал ответа на этот вопрос. Вернее, когда-то знал, но кризис сбросил его систему ценностей до заводских настроек, и ему предстояло отыскать этот ответ заново. Но не сейчас, ведь сейчас у него страшно болит голова, и это неудобство нужно срочно устранить до того, как ему отдадут его чересчур дорогой и базовый коктейль. Пытаясь избавиться от сверлящего черепную коробку изнутри ощущения, Паша повернул голову набок и вдруг широко открыл глаза и выпрямился. Внезапно все его проблемы отошли на второй план; мученическая гримаса сменилась игривой улыбкой. По правую сторону от него за стойкой сидела темноволосая девушка со стаканом виски в руке, что-то печатающая в телефоне. Паша видел её только в профиль, но выражение, с которым она смотрела в экран, показалось ему выражением чуть ли не вселенской скорби. Недолго думая, парень с грохотом подвинулся к ней вместе со стулом и, как будто этого не было достаточно, чтобы привлечь внимание, демонстративно кашлянул. Девушка оторвалась от телефона и повернулась к нему. Она выглядела растерянной.       — Бонсуар, мадемуазель, — низко проворковал Паша, — разрешите составить вам компанию?       Растерянность на лице «мадемуазель» тут же сменилась на осторожную брезгливость. Затем Паша мог поклясться, что девушка посмотрела на него с жалостью, и, сведя брови домиком, заговорила:       — Пардон, месье, вынуждена отказать, — она на секунду запнулась и поджала губы, — я лесбиянка, — вдруг добавила она, — так что знакомства с мужчинами не интересуют. Извините, — и как ни в чём не бывало вернулась к важным делам в телефоне.       Паша замешкался. Не то чтобы у него были планы на соседку по барной стойке, скорее он критически нуждался в собеседнике сейчас, когда в голове царил бардак похуже, чем в самые тёмные времена его квартиры. Если бы ему могло что-то перепасть, это было бы приятным бонусом, но как таковой цели соблазнить эту девушку у него не было — он никогда не придерживался подобной тактики, поэтому едкий, едва ли правдивый выпад девушки показался ему обидным.       — Простите, я не думал, что выгляжу как озабоченный. Если нет настроения разговаривать, можно было так и сказать.       Воцарилось молчание, нарушаемое только приглушённым соулом из колонок. Девушка задумалась, затем выключила телефон, опустила голову и улыбнулась почему-то виновато.       — Извини, не хотела тебя обидеть. Просто часто пристают всякие… ну ты понимаешь, наверное. Я не против поговорить, но, если вдруг что, половых связей не ищу.       — Да как скажешь! — Паша оживился — девушка обратилась к нему на ты. Он откашлялся и протянул ей ладонь, — Павел. Можно Паша, естественно.       — Вообще по правилам этикета первой руку должна подавать девушка, — улыбнулась она. Паша смутился и вскинул руки в примирительном жесте, но его правую ладонь перехватили и уверенно сжали, — Ася.       — Красиво, а полное имя какое?       — Агнесса, — нехотя отозвалась Ася, — но оно дурацкое, поэтому лучше так, как я сказала.       — Как скажешь. Очень приятно, Ася.       Времени короткого рукопожатия оказалось достаточно, чтобы рассмотреть лицо собеседницы в приглушённом свете бара. Тёмные глаза (вроде, зелёные) смотрели на Пашу так же изучающе.       — У тебя красивый нос, — сказала Ася, отпуская ладонь Паши.       — Никогда не оценивал красоту носов, — усмехнулся тот, — но спасибо. Ну рассказывай, как жизнь вообще? Чего тут одна сидишь?       Ася задумалась. Вопрос «как жизнь» у неё сейчас стоял ребром; она не хотела показаться собеседнику чересчур болтливой и доверчивой, но ей действительно было чем поделиться. В последнее время её жизнь стала похожа на круговорот событий самого разного толка, из которых время от времени получалось вычленять ценные жизненные уроки. Именно так она решила преподнести паше свой короткий и неудачный опыт работы в магазине одежды, танцевальную студию и курсы маркетинга, на которые она потратила всё лето и которые, по существу, не принесли ей никаких положительных эмоций.       — …сегодня был последний день на курсах, и меня что-то развезло. Не скажу, что мне там нравилось, но я, по крайней мере, чувствовала себя полезной. Короче, суммируя, я в каком-то балансе находилась всё лето, и под конец мне даже начало вкатывать: утром курсы, вечером танцы. Плюс я медитировала периодически, пыталась в какие-то духовные практики, вся хуйня… и в какой-то момент начала думать даже, что, типа, нихуя себе, Ася, ты разъёбываешь! Гёрл пауэр! И всё такое прочее. А теперь всё закончилось, у меня опять не будет времени на себя, и я почувствую себя запертой в клетке. Под названием РАНХиГС, — Ася невесело усмехнулась и шумно отхлебнула из стакана.       — …Да у тебя жизнь бьёт ключом, я смотрю, — протянул Паша, кидая на барную стойку купюру в обмен на второй и завершающий по его элементарным расчётам коктейль, — точнее, била. А почему ты не сможешь совмещать? Раз тебе так сильно нравились танцы и вообще вся эта тема.       — Потому что я знаю, как это бывает. Как только начинается учёба, мне сразу приходится уходить в охуевший мультитаскинг, а я не то чтобы хороша в этом. Учиться, зарабатывать деньги, разбираться с соседками — они у меня пиздец конфликтные, — ходить в зал время от времени… и ещё бухать и искать настоящую любовь… — Паша засмеялся, и Ася бросила на него резкий осуждающий взгляд, — а вот ничего смешного. Мужики нынче никудышные…       — Так я думал, ты лесбиянка, — состроил дурачка Паша. Ася пропустила выпад мимо ушей.       — …и чтобы найти того самого, нужно серьёзно этим заняться. Так что на танцы-шманцы ни сил, ни времени не будет. Как и на всё остальное.       — Остальное? — Паша выгнул бровь, пусть это и не было тем словом, на котором ему захотелось сделать акцент — абстрактный «тот самый» неожиданно заставил что-то внутри неприятно кольнуть.       — Да. Я пытаюсь… а, забей. Всё равно нет на это времени.       Пока Ася вела диалог с Пашей, она начала задумываться над сказанным. До сих пор она сильно не распространялась на тему поиска своего жизненного пути, и все мысли, которые она сейчас озвучила, показались ей абсурдными. Почему она добровольно соглашается сесть за решётку? Как можно выбрать тюремное заключение вместо свободного полёта, вместо жизни, о которой она мечтала, когда переезжала из провинции в большой город? Что она вообще делает на бизнес-аналитике? Как будто ей больше нечего анализировать.       Она потрясла головой, решив, что за неё говорит алкоголь. Раз вселенная посылает ей такие испытания, нужно пройти их с достоинством, не сворачивая с намеченного пути.       — И всё-таки, почему ты здесь одна? — Пашу конкретно напрягла затянувшаяся пауза. Он изо всех сил старался убедить Асю в своей искренней заинтересованности, — неужели никто из тех красавчиков с курсов не захотел провести с тобой вечер? И что случилось у тебя в телефоне? Ты выглядела подавленной, когда я к тебе подсел.       — Скорее, я не захотела проводить с ними вечер, — грустно откликнулась Ася. Голос Паши, к счастью или нет, прервал цепь её размышлений, — кандидатов достаточно, но… я же не просто так тут говорю про настоящую любовь. Просто у меня постоянно… знаешь, как у пошлой молли? «Все вокруг воспринимают меня телом». — она водила пальцем по краю стакана и пыталась подобрать слова, — а в телефоне… не знаю, там хуйня на самом деле. Просто сейчас я как оголённый нерв. Мне кажется, меня всё что угодно может выбить из колеи.       — Пиздец, Ась, мои соболезнования. — Паша сочувственно посмотрел на девушку, та кивнула и жестом попросила бармена повторить. — Тебе не многовато? Уже четвёртый виски, который я застал.       — Если я напьюсь до блёва, это будет счастьем. — Паше было нечего ответить. Он понимал, что могла чувствовать его собеседница, но даже не предполагал, как можно ей помочь. Он уже было открыл рот, чтобы разрядить обстановку шуткой или историей из жизни, но Ася вдруг встрепенулась.       — Нет, слушай, — повернувшись к Паше всем телом, она наклонилась к нему и положила ладони на его бедро, — я не хочу, чтобы у тебя было обо мне такое первое впечатление. Я вообще обычно не воспринимаю всё так серьёзно, просто потом, как ты понял, ныть будет некогда. Хочешь, я тебе куплю ещё выпить, мы доведём тебя до кондиции и пойдём шляться где-нибудь? Заодно расскажешь о себе, а то я, по-моему, запизделась, — она стиснула хватку на Пашиной ноге, заставив того покраснеть, — но здесь тухнуть смысла точно никакого.       В эту секунду Ася показалась Паше самой красивой девушкой, которую он когда-либо встречал. Её глаза точно были зелёными, и сейчас в них загорелся огонь, на который очень живо откликнулся тлеющий уголёк его надежды. Лицо, прекрасное в своём меланхоличном состоянии, было ещё прекраснее в искрящемся свете азарта: не отчаянного, каким он был у Паши, когда он шёл в этот бар, но живого, даже детского, и отчасти безумного.       Конечно, он хотел дойти до кондиции и пошляться с новой знакомой по городу. Он пошёл бы на это сейчас, даже если бы это стоило ему жизни.       — Мне не очень удобно позволять девушке платить за себя… — начал было он, сглотнув, но Ася его перебила.       — Ой, отстань, вернёшь как-нибудь. Костя! — она наконец отпустила Пашину ногу и махнула бармену. Тот поставил перед ней её виски и вопросительно улыбнулся, — повтори молодому человеку, запиши на меня! Сегодня великий день.       — Сегодня великий день, — повторил Паша шёпотом, пьяно улыбаясь своим мыслям. Давшая ему призрачную надежду на новую встречу Ася казалась ему ангелом, свободно путешествующим между адом и раем и готовым взять его, Пашу, с собой в это увлекательное путешествие.       …Однако всем путешествиям рано или поздно приходит конец. Великий день начался для Паши заново на скамейке около какого-то подъезда. Еле разлепив глаза, он со стоном сел, подпирая рукой ноющую спину. Его мучила жажда, страшно болела голова, и только спустя пять минут тупого разглядывания кустов напротив он начал вспоминать, как здесь оказался. События прошедшей ночи вспышками возникали в его сознании и тут же пропадали. Яснее всего он помнил горящие зелёные глаза. «Ведьма, блять» — то ли обречённо, то ли восхищённо подумал он. Ещё десять-пятнадцать минут он бы с удовольствием потратил на возвращение рассудка в привычную колею, однако ему помешали: из подъезда вышла низенькая старушка и, окинув юношу взглядом, недовольно проворчала что-то вроде «алкашня». Паша расстроился: в каком бы состоянии он сейчас ни предстал перед пожилой женщиной, он оставался интеллигентом. Поэтому он вскочил, поправил рубашку — его образ это не спасло, вещи выглядели даже не мятыми, скорее пожёванными, — проверил по карманам своё имущество и открыл карты в телефоне, молясь всем богам, чтобы зарядки хватило на маршрут до дома.       Полноценно функционировать Паша оказался готов только после изнуряющей сорокаминутной поездки на метро, подъёма на четвёртый этаж, душа, под которым он стоял около часа, не в силах поднять голову, и долгого беспокойного дневного сна. Второй раз за день разлепив глаза и широко зевнув, парень заложил руки за голову и попытался сосредоточиться на разрозненных отрывках ещё свежих воспоминаний. Но вдруг, озарённый внезапной мыслью, он бросился к висящим на спинке стула джинсам и один за другим вывернул карманы. Паспорт, злосчастный студак, зажигалка и пустой портсигар полетели на пол — но в руках у Паши не осталось ничего, на что он надеялся. «Значит, приснилось», — разочарованно подумал он, глядя на свои пальцы. Согласно своим ощущениям, он должен был зажимать в них помятый клочок салфетки с небрежно написанным на нём зелёной подтекающей ручкой словом «увидимся». Обречённо вздохнув и упав обратно на кровать, Паша, конечно, даже не вспомнил, какое главное и судьбоносное для него свойство имеют сны с четверга на пятницу.