Возложи свои упования

Коконою не стоит смотреть на Баджи, но он смотрит.  Смотрит, кося взглядом на то, как тот, откинув голову, назад смеётся над чем-то, что сказал очередной его друг, и чертовски ненавидит то, что именно сегодня ему пришлось выбраться за пределы территории Чёрных Драконов, отдавая дань цивильной жизни. Будь на нём белый плащ, он бы чувствовал себя более уверенно.  С окружающей его толпой, с мрачной тенью лучшего друга, с сумасшедшей силой чёртового Шибы. С глазами Баджи на нём. Но тот не смотрел. Тот даже не чувствовал его взгляда, и Коко тысячу раз мог поочерёдно убеждать самого себя и Кейске в том, что так явно лучше, что им стоит хранить происходящее между ними в секрете, что надо скрываться, что не знаешь, кто и где их узнает, что надо быть предельно осторожными, и не только потому, что они в Японии, что само положение и противоположные стороны их обязывают, что выстоять против взбесившегося Майки или Тайджу будет невозможно, а они ведь явно взбесятся, понимаешь же, да? И Кейске понимал, каждый раз мрачнея при словах о взбесившемся Майки, оставаясь молчаливым некоторое время после согласного кивка. Коко любил бы эти моменты тихих объятий наедине, если бы они не были настолько тоскливыми, ведь чаще всего после этого им приходилось расходиться - чёртово время никогда не играло им на руку, всегда была переживающая за сына мама Баджи, всегда был требующий, чтобы его подлатали Инуи, всегда был невыносимый и сующий повсюду свой нос Рюсей, всегда был прилипчивый Мацуно, всегда был весь чёртов мир, который требовал внимания. Хаджиме и сам всё понимает, но он соврёт, если скажет, что его до тошноты не раздражает, душит сам факт наличия тех, кто так запросто может быть рядом. Тех, с кем Баджи может выглядеть так счастливо при свете дня. Если бы на месте этих людей был один лишь Хаджиме, то Баджи ровно так же не замечал ничего вокруг? Улыбался бы так же счастливо? Коконою не стоило задаваться этими вопросами, но он задавался.  Задавался каждый раз, когда Кейске, засыпал, роняя тяжёлую голову ему на плечо, ведь дослушать учебный материал и не заснуть - это не про него. Про него - это и пятый, и десятый раз переписывать письмо своему другу до тех пор, пока иероглифы не станут читаемыми, а повторяющиеся раз за разом ошибки не сдадутся до следующего письма, если не навсегда. Про него - это раз за разом говорить, что он вообще-то одинокий волк, который гуляет там где хочет, очевидно путая волка и кота, и всё равно, как верный пёс, бежать на клич своих многочисленных друзей. Про него - это препираться с мамой и всё равно пытаться втиснуться в комендантский час, чтобы её не огорчать. Про него - это открыто говорить, когда ему что-то или кто-то не нравится, и уже гораздо менее открыто, зато чертовски искренне - демонстрировать своё отношение, когда кто-то ему нравится. Коко мог бы сказать про Кейске тысячу вещей, вот только с каждой из них ему самому в жизни Баджи было всё меньше и меньше места, и это душило, душило его изнутри уродливыми лапами липкой ревности, ведь почувствовав её однажды, отмыться Хаджиме уже не мог, и ему не помогали ни встречи, ни разговоры, ни объятья, ни редкие поцелуи, с каждым разом разжигавшие в груди всё больший пожар из невысказанных желаний и слов. Ведь ему так хотелось послать всё к чёрту и вместо проклятых уроков говорить о чём-то, что не повергнет Баджи в сон. Ведь он так хотел сжечь все черновики и письма перед лицом у проклятого Казуторы, валяя того по горячему пеплу, нанося удары за каждое болезненное сокращение сердца, за каждый подступивший к горлу ком, за то, что тот посмел быть настолько дорогим для Кейске, за то, что осмелился воровать их и без того малое время. Ведь ему так хотелось привязать Баджи к себе, чтобы тот перестал откликаться и каждый раз сбегать к чёртовой Тосве, которая, в отличие от Коконоя, может обойтись и без него. Ведь так хотелось хоть раз выговориться Рёко-сан о том, что она может доверить ему своего сына, что мир не схлопнется, если они с Кейске проведут ночь вместе, не считая часы и минуты, а просто спокойно уснут рядом, деля сердцебиение и постель, чтобы утром ворчать и тихо смеяться, путаясь в конечностях и одеяле. Ведь так хотелось разнести в пух каждого человека, о котором Баджи заботился, чтобы те перестали стоять у него перед глазами, чтобы они перестали занимать его мысли и время, чтобы… Коко в очередной раз жмурился, пытаясь прогнать чертовы слёзы. Коко в очередной раз качал головой, не говоря ни об одном из своих желаний. Коко не был уверен, нужно ли Баджи такое ревнивое чудовище, которым был он. Коко знал, что при необходимости, выбирая между любым из своих друзей и ним, Кейске… поступит как хороший друг. И это разбивало сердце, это заставляло собираться на краях век слёзы, которые он не мог себе позволить пролить, это заставляло прятать руки в карманы плаща, ведь нервно подрагивали каждый раз при едином взгляде на Кейске. При едином взгляде на Сейшу. Всепоглощающая любовь и лучший друг в случае чего явно бы выбрали не его. Они бы выбрали друзей. Они бы выбрали цель.  Это осознание было горьким. И стереть эту горечь не могло ничто. Зато подтопить – запросто. Ведь не таять, когда Баджи держал его лицо в своих тёплых ладонях, путешествуя губами по векам и скулам, было невозможно. Невозможно было не поддаться этому теплу, притираясь щекой к шероховатой от частых драк ладони. Невозможно было держать глаза открытыми, стены поднятыми, а ревнивое чудовище внутри себя оскалившимся, когда его обволакивали в тепло прикосновений. Когда можно было ни о чём не думать, а просто путать пальцы в чужих волосах, привлекая Баджи к себе всё ближе и ближе. Возможно, ещё немного и Коко всё же заберётся на чужие колени, довольно урча и выдавая себя за кота, чтобы со смехом заявить, что теперь Баджи никуда не денется. Ещё немного времени. Ещё немного уверенности. – Я уйду из Тосвы. Коко часто фантазировал о подобных словах. Коко часто думал о том, как Баджи пошла белая форма и место за его плечом. Коко никогда не считал, что что-то подобное - для него. – И ты сделаешь это для того, чтобы…? – Казутора вышел из колонии, и… Хаджиме честно старался слушать, что ему говорили, но слушать, когда кровь замедляет свой бег, а тело медленно стынет вслед за сердцем, довольно сложно. Потому что опять не с ним, не ради него, опять на расстоянии, и что хуже - никаких встреч до тех пор, пока то, что себе надумал Баджи, не сработает. Хаджиме это ненавидит. Хаджиме кажется почти ненавидит Баджи с той же силой, с которой он ненавидит всех, кто ему дорог. Хаджиме чувствует месяцами скапливаемый яд на своих резцах, и кончике своего языка, Хаджиме… – …а когда это всё закончится, я отдам своё место Торе, и серьёзнее примусь за учёбу, как и обещал. И даже представлю тебя маме, хочешь? Хаджиме в очередной раз сдался, кивая, и утягивая Кейске в долгий поцелуй, чтобы скрепить обещание. По сравнению с прошлым… несколько недель не такой уж и страшный срок, верно? Верно. Только страшный срок в тюрьме уберёг Ханемию от того, чтобы Коконой придушил его своими руками. Ему не хотелось, кажется, ничего, но в этом «ничего» было огромное исключение для проклятого Мацуно Чифую, который забрал его место рядом с могилой, последние минуты жизни, утешения его матери и чёртово письмо. Коко знал, что выбирая между ним и друзьями, Баджи выберет друзей. В конце концов, тот действительно выбрал умереть ради них, а не жить ради Коконоя. Коко ревновал и ненавидел каждого из них. Только теперь рядом не было того единственного, кто мог бы растопить эти тёмные чувства внутри него.