И солнце воссияет

Снова шел дождь. Задумчиво Шнайдер поднял лицо, чувствуя, как холодные капельки бьются о кожу, по шее и горлу, стекая за ворот куртки. Мерзкая погода. Привычная. За бесчисленными клетками эстакад, мостов и высотных полос движения, выраставших вверх бетонными колонами, неба видно не было, как и туч его закрывавших. Он напрягал память, но так и не мог припомнить, когда в последний раз видел хотя бы верхушки небоскребов, а не километры бетона над головой и плотный смог, отравленной, в дырах вуалью закрывавший Верхний город от взглядов тех, кто ютился на самом дне. Наверно, последний раз был года два назад? Кажется, Шнайдер припоминал что-то такое. Заказ на монстра, вырвавшегося из Подземелья в золотые кварталы с живущими там богачами, политиками и просто сильными мира сего, большой переполох, угроза обострения обстановки… Хороший знакомый Шнайдера, которого окончательно подкосил вирус и переедание. Пули, пусть даже прошившие монстру голову, не помогли, и пришлось действовать вручную. Ощущая на губах горькую, прожигающую кожу кровь, рассматривая золотые потоки, медленно заливающие самые высокие шпили, он торчал посреди перекрестка, слыша, как в тенях копошится и взбудоражено, испуганно перешептывается человеческий спецназ. В броне, увешанные оружием, как собака блохами, они все равно ничего не могли противопоставить… Тиллю, чье тело медленно осыпалось серой кожей и когтистыми наростами на земле у ног Шнайдера. Он сам тогда еле успокоился. Тер остервенело лицо руками в попытке смахнуть густую кровь, унять бешеное биение сердца, стук которого уговаривал отпустить инстинкты. Останавливало только то, что Шнайдер отчаянно не хотел, просто не мог позволить вирусу взять верх над собой. Чтобы после не лежать где-нибудь тоже, вот так — с развороченной грудью и вспоротым брюхом, сверкающий клыками, чтобы не стоял над ним такой же охотник, горько сожалеющий о содеянном. Было ли у него право убивать себе подобных? И было ли у него право не убивать их — одержимых бешенством зверей, угрожающих себе и другим? Сколько Шнайдер не задавал себе эти вопросы — ответа найти никак не мог. Какая-то часть его понимала, что люди не заслужили, чтобы по улицам бродило безумное, жаждущее крови чудовище. Но и не-людей, осуждающих подобных Шнайдеру за предательство, понять тоже мог. Как ни крути, а вампиры были изгоями среди человеческой расы — за свою силу, за свою природу. А Шнайдер был изгоем и среди вампиров — за свои принципы, которые не получалось сформулировать даже для себя самого. Устало он смахнул капли дождя с лица, поправляя на плече рюкзак. Сегодняшняя охота прошла успешно, но облегчение по этому поводу причудливо смешивалось с привычной уже горечью за еще одного потерянного, и Шнайдер просто хотел спать. Сначала нужно было зайти в пункт выдачи, а потом он просто завалится в свою квартиру и проспит неделю без продыху, давая отдых измученному мозгу. Неспешно он зашагал по практически пустынным улицам. Лишь изредка навстречу спешил кто-то, старательно натягивающий на нос капюшон или плотную маску, но Шнайдеру не было дела до чужих секретов или темных делишек. До тех пор, пока темные делишки не ощеривались вампирскими клыками и когтями — это была работа полиции. Неоновые вывески больно слепили глаза, и Шнайдер морщился периодически, стараясь смотреть под ноги, а не на кислотные всполохи над головой. Срочно надо было поесть — он опять затянул с этим, опять почти вогнал себя в состояние голода и теперь расплачивался повышенной раздражительностью. Под ботинками чавкала вода, дождь успокаивающим шумом опускался на плечи, разогнав зевак по домам. Удивительная тишина окутывала квартал, лишь где-то на окраине громыхали товарные составы да пыхтела химическая фабрика, но звуки эти были такими далекими и почти стыдливо прикрытыми шелестом воды, что на них получалось не обращать внимания. Привычно он уже остановился у большого полукруглого экрана, пробегаясь глазами по сухим новостным сводкам и кричащим заголовкам. «Очередные испытания завершились крахом. ФармИндастриз отчиталась об еще одном погибшем в результате опытов добровольце» «Когда будет найдено лекарство от вируса? Мнение ведущего специалиста Университета болезней Млечного пути» «Кровавое месиво у Платина-плаза. Количество погибших увеличилось на десять человек, поиски тел продолжаются. Мутировавший ликвидирован» «Охотники: стражи, защищающие человечество из тени или монстры, посаженные властями на стеклянный поводок? Сенсационное расследование Арема Карпински» «Министерство здравоохранения напоминает о необходимости ежемесячных профилактических осмотров в медицинских учреждениях вашего Квартала» «Количество поступающей в хранилища крови сократилось на 2,3%» И почти стыдливая трещина от чего-то массивного в самом низу полотна, криво перечеркнутая черными, в потеках, буквами, складывающимися в кричащее: «планета для людей! нет вампирам!». С минуту Шнайдер отрешенно разглядывал выведенные, очевидно, наспех, будто подрагивающие буквы, складывающиеся в очередной, полный ненависти к нему и ему подобным, лозунг. Как будто у него был выбор. Как будто он сам не хотел просто жить — без страха, что в любой момент проклятый вирус окончательно добьет цепочки его ДНК, количество мутаций перевесит способность к самовосстановлению, и он просто не сойдет с ума, превращаясь в уродливого и тупого нетопыря, несущего смерть и разрушения. Он мог бы в два счета выследить незадачливого ксенофоба: стоило лишь немного принюхаться, улавливая последние крупицы запаха, еще не затертые дождем и тысячами тех, кто ходил мимо этого экрана. Останавливала лишь почти стопроцентная вероятность того, что это уже кто-то сделал — все же, писать подобное совсем недалеко от вампирского поселения затея невероятно тупая. Поколебавшись еще с мгновение, он все же пошел дальше. Даже убей он того, кто сделал надпись — не поменяется ровным счетом ничего. И на его место придут двое других, чья ненависть будет только сильнее, подпитываемая реальным доказательством вампирской жестокости. В Центре выдачи холодно сияли белые лампы — так, что пришлось с недовольным шипением натянуть на нос очки. Кажется, пару лет назад какой-то ученый ум доказал, что из-за яркого света, особенно солнечного, вампирам становится сложнее ориентироваться. Разрушаются какие-то там нити, что-то начинает вырабатываться или, наоборот, перестает, и вирус становится менее эффективным, а больной слепнет на какое-то время — Шнайдер особо не вникал в заумные термины. По его личному мнению, свет, бьющий по глазам, скорее раздражал до скрежета клыков, чем как-то ощутимо снижал боевые способности. Не было зрения — оставались слух и обоняние, а если не оставалось ничего и от них — просыпались инстинкты и неукротимая жажда убивать и рвать когтями хоть врагов, хоть себя самого. Этим методом даже одно время надеялись повернуть болезнь вспять, уничтожить вирус, но после нескольких неудачных экспериментов и пару сотен трупов, оставленных взбесившимися подопытными, от идеи отказались. И тем не менее легенда оказалась живучей, в нее охотно верили — быть может потому, что больше верить было не во что — и центры выдачи всегда сияли ослепительной белизной как будто в издевку, а в приемной, словно в операционной, не было ни единого клочка тени, ни одного неосвещенного угла. А еще тут была решетка из толстых стальных прутьев, крепкое противоударное стекло, сигнализация и вооруженная до зубов охрана, которая, как Шнайдер чувствовал, бдела в небольшой комнатушке сразу за прилавком. Все для безопасности зараженных, все, чтобы взбесившиеся вампиры не вздумали ограбить центр и упиться литрами крови сверх месячной нормы. Поправив очки, Шнайдер подошел ближе к прилавку, за которым маячил невысокий подвижный и улыбчивый парень. Парня звали Пауль, он работал тут совсем недавно, поэтому Шнайдер никак не мог привыкнуть, что в центре пахнет… Человеком. Каждый раз задумчиво он вел носом, и каждый раз улавливал тонкие ноты древесины и кожи, раскрывающиеся в чем-то терпком и укрытые нежным цветочным ароматом — парфюм, теплый запах обычного тела половозрелого мужчины, а еще — почти неощутимый медицинский. Им пахли руки Пауля, и Шнайдера каждый раз подмывало спросить, чем же тот занимается, когда не торчит на ночных сменах здесь, в не самом большом и пафосном центре выдачи, но каждый раз он отметал эту идею. Сближаться, да еще и с человеком… Шнайдер не брезговал. Но в голове упорно билась мысль, что любые, даже случайные связи губительны и повлекут за собой только проблемы. В любой момент все может оборваться, закончиться из-за стечения случайностей, дефекта белковой цепочки, и Шнайдер разумно не хотел подвергать такому опасному испытанию кого-либо. Тем более человека. А еще око Отдела надзора не прекращало отслеживать связи всех вампиров, даже охотников, и лучше было не злить их лишний раз, якшаясь с кем-то, кто потенциально мог быть заражен. Кто потенциально мог прознать, что Шнайдер не просто вампир, праздно прожигающий свои вечно омолаживающиеся клетки в полумраке нижних кварталов. — О, Шнайдер! Рад тебя видеть. Отрадно знать, что ты до сих пор в своем уме. Пауль улыбнулся во все зубы, довольный шуткой, но Шнайдер в ответ только шумно выдохнул, устало смыкая веки. Все еще ужасно хотелось спать, а вот терпеть замечания на грани — не очень. Шнайдер не понимал, откуда в этом невысоком, достаточно худощавом парне столько храбрости, чтобы вообще поднимать тему трезвости рассудка, не говоря уже о том, чтобы шутить на нее. Но с упорством камикадзе Пауль при каждой встрече интересовался «уровнем бешенства» Шнайдера или наиграно радовался «о, ты все еще симпатяжка с грустными глазами, а не уродливая хуйня». — И тебе не хворать, Пауль, — ровным голосом ответил, наконец, Шнайдер, совладав с очередным приливом тупой усталости, жаром осевшей в затылке. Наверно, улыбчивый рабочий центра ему все же нравился, но удушливое «нельзя» заставляло стыдливо втягивать голову в такие же стыдливо сведенные к груди плечи. Как славно, что на нем были очки, и Пауль не видел его взгляд, выдававший побитую и голодную собаку, отчаянно жаждущую кинуться в ноги первому же прохожему, выглядящему как кто-то, кто почесал бы за ухом, а не вмял носок ботинка в живот. — Выглядишь вообще не важно. Тебе сразу на месяц, как обычно? Шнайдер лишь молча кивнул, решив проигнорировать первую часть фразы и наблюдая, как Пауль принимается доставать из холодильника упаковки с донорской кровью. Взгляд сам собой, без особого участия мозга отмечал красивую линию его затылка и ловкие руки с суховатыми, жилистыми кистями, здоровую, покрытую легким загаром кожу на шее, украшенной татуировкой. Сложись все по-другому… Наверно, Шнайдер бы с радостью купился на откровенный флирт, пригласил бы Пауля куда-нибудь в уютное местечко с приглушенным светом — вовсе не таким, как здесь, в стерильном, до скрипа, центре. Если бы… — Отдохнуть бы тебе как следует, отоспаться. От нахмурившегося Шнайдера не ускользнуло, как под привычное и строго определенное количество пакетов Пауль подсунул еще один, выпихивая их затем из небольшого окошка аккурат Шнайдеру под нос. Еще и подмигнул почти игриво, старательно пряча в глубине глаз обеспокоенность. — Поешь. Может, подобреешь тогда, перестанешь изображать бревно, ответишь на мои божественные подкаты. — У тебя будут проблемы, Пауль, — тихо уронил Шнайдер, едва размыкая губы. Наверняка здесь были камеры и микрофоны, наверняка за ними наблюдали прямо сейчас, и почему-то эта мысль испугала его до нервной дрожи, до мороза, спустившегося по позвоночнику. — Забери. Я не могу… — Бери, — без шанса на возражения перебил его Пауль уверенным тоном, с улыбкой покачал головой. — И не думай об этом. У каждого есть свои секреты… Кристоф. Шнайдер вздрогнул, во все глаза рассматривая человека напротив так, будто видел его первый раз в жизни. Как давно он не слышал это имя… Так давно, что уже поверил, будто все, кто мог его знать, покинули мир живых. И вот внезапно оно всплывает на устах кого-то, с кем Шнайдер знаком от силы пару месяцев, которого видит лишь время от времени и о котором знает лишь то, что его зовут Пауль. Поколебавшись, он все же смахнул одним движением пакеты в рюкзак, невидящим взглядом рассматривая промокшую от дождя ткань. Все произошло так внезапно и неожиданно, что ни спорить, ни возмущаться не хотелось. Или он просто был так совсем по-детски рад даже такой малой толике внимания и заботы, как лишний кусок пайка, кидаемого государством с барского плеча под строгую отчетность? — Точно все в порядке? — все же решился переспросить он, поднимая глаза и нервно сжимая кулак, чувствуя, как ногти впиваются в ладонь — слишком длинные и острые от сосущего в желудке голода. — Более чем. Только… Можно тебя попросить? Пауль невинно хлопнул глазами, и Шнайдер, поколебавшись, отрывисто кивнул. Он не думал, что Пауль попросит что-то, выходящее за рамки, да и Шнайдер чувствовал себя обязанным… Этого улыбчивого, подчас чересчур нахрапистого парня нужно было отблагодарить. Шнайдер не мог понять, зачем и для чего Пауль сделал то, что сделал, но раз уж все так повернулось — добрый жест хорошо было бы вернуть. — Сними очки, пожалуйста, — быстро выпалил Пауль, так, будто просил о какой-то стыдной непристойности, будто был отчаянно смущающимся подростком, признающимся в первом сильном чувстве. — Ненадолго — понимаю, что некомфортно, — он быстро поднял руки, повернув ладони к Шнайдеру, демонстрируя собственную «безоружность». — Просто… Соскучился по твоим глазам. Извини, это слишком слащаво прозвучало. Как реагировать на такое, подкрепленное почти нежной улыбкой, Шнайдер не знал. Он порядочно завис, чувствуя, как нечто неясное ворочается в груди. Даже мелькнула мысль, что вот оно — начались необратимые мутации, сейчас он устроит погром, а потом окажется убит, но мысль мелькнула и пропала, а Пауль все еще ждал, нервно отстукивая рваный ритм по стойке и выдавая себя этим жестом с головой. Кажется, ему это было важно… И, чем черт не шутит, Шнайдеру было вовсе не сложно исполнить такую забавную и глуповатую просьбу. Медленно он потянул очки вниз, зажмурился крепко, переживая вспышку рези в глазах. В уголках выступило немного слез, и проморгаться, посмотреть на Пауля в открытую получилось не сразу. И даже когда получилось — Шнайдер болезненно щурился и подолгу смыкал веки. Лицо Пауля выглядело расплывшимся, подернутым рябью, но одновременно — как никогда четким. И завлекательно бьющаяся под челюстью жилка… Зрелище, начисто лишенное каких-то рамок и запретов, в которых Шнайдер привык жить. Чистая открытость. — Покрасневшие… Пустые, — Пауль грустно улыбнулся, и на мгновение Шнайдеру показалось, что тот сейчас протянет руку и погладит его по лицу, смахивая излишки слез. — Я так хочу тебе помочь, Кристоф, — его голос опустился до жаркого шепота, раскаленным металлом прижавшегося к коже. Таким шепчут самые откровенные, самые постыдные обещания и мольбы, такой шепот должен быть за закрытой на семь замков дверью между тесно прижавшимися друг к другу двумя, а не в стерильном помещении центра выдачи, когда эти двое разделены практически непреодолимой стеной, не только физической. — Обещай, что мы еще встретимся. Обещай, что будешь заглядывать ко мне чаще раза в месяц. Я… Работаю кое-над чем. Лекарством. И я хочу тебе помочь. На едва гнущихся ногах Шнайдер выбрался на улицу, толком не запомнив, как он это сделал. Дождь так и не прекратился: холодные капли вновь падали на лицо и затекали за шиворот, слепили многочисленные вывески, и небо все так же было скрыто лентами дорог и причудливых бетонных каркасов, но Шнайдер чувствовал — что-то неуловимо поменялось.