Запиши мой голос на кассету

— Ты хочешь всем внушить, что ты со мною дружишь? Как любишь ты меня и как гордишься мной… Вот только почему тогда со мною ты воюешь? И держишь острый нож ты за моей спиной? Кичишься кумовством, вот только нет здесь правды. Ты — Криворотов, значит, рот твой криво говорит. Когда-нибудь поймёшь, что не уйдёшь от кармы. Ведь над твоею головой дамоклов меч висит. Брехню писать в инсте ты лучше всех умеешь. Ты правду напиши, как судимся с тобой. Меня похоронить, поверь, ты не сумеешь. И фотки с кладбища… Да кто ты, бля… такой? За много лет я понял, как с тобою драться. И все твои ходы я знаю наперёд. Ты бабой был, ты бабой и остался. И в этот раз, поверь, тебе не повезёт. Противно мне читать угроз твоих тирады. Твои слова пусты, они для слабаков. Таких друзей как ты и даром мне не надо. Ищи себе других безмозглых дураков. Ну просто нет слов, актёр беспонтовый! Ну, тошно смотреть, какой хитрый лис. И драться с девчонками, наверное, клёво. На большее ты не способен, артист. Все очень хотят услышать вживую Всего лишь припев «Седой ночи», давай! Ведь ты же не куришь, и песню любую Споёшь, и советую, в ритм попадай. Болтаешь ты много, но нет доказательств. И даже Угланов тебя упрекнул. Теперь ты герой для многих издательств. Ты в собственной лжи давно утонул. Сиротка ты наша, ты наш одуванчик. И всем ты квартиры, машины купил. Зубами скрипя, ты как старый обманщик, Бесплатно, без денег мне петь разрешил. О, как развернул ты теченье событий. Тебя я прошу: пожалуйста, спой! А то до конца твоей пакостной жизни Считать тебя буду — отстой. Шатунов закончил читать свой стих, а Разин продолжал смотреть в экран. Смотрел, но ничего не видел. Эти строки всё перевернули в нём. Если раньше о ненависти Юры знал только он, то теперь все. Юрка, подлец, опозорил его на весь свет. Андрей, конечно, найдёт способ повернуть ситуацию в свою пользу хоть как-то. Он выставит это чёрным пиаром от бывшего солиста «Ласкового мая» и будет причитать о неблагодарности Юрочки, о том, какой тот отстранённый, жадный, что он никому из ребят не помогает… И, конечно, припомнит, что Шатунов курит, голос имеет так себе, в ноты не попадает — в общем, усилит то, что уже делал. И, всё же, было больно. Разин вздрогнул, в бешенстве схватил попавшийся под руку хрустальный швейцарский бокал, и запульнул им в стену. Тот разлетелся на сотни осколков. — Сука… Мерзавец… Тварь… — бормотал он. Дверь открылась, и в кабинет, рассыпав чёрные волосы по плечам, вошла Наталья. — Что с тобой? — протянула она, вопросительно вскидывая обрисованные брови. — Шатунов опустил меня в стихах. Оскорбил. И все его сумасшедшие фанатки теперь проклинают меня. Сучара такая неблагодарная. Я его нашёл, отмыл, всё ему дал и для него сделал. А он! — Только не говори, что тебя стали волновать чьи-то проклятия, — фыркнув, Грозовская получше подпоясала атласный фиолетовый халат. — Давай лучше выпьем кофе. — Ната. — Что? — Что мне делать? На него ничего не действует! Ему даже всё равно, что мы официально супруги, пусть и не в России — даже не позвонил. Я думал, он после этого разорвёт истериками мой телефон… Пиликание смартфона прервало нервную речь Разина. — Он звонит, — пробормотал продюсер, глядя на экран. — Ну, может, сейчас и разорвёт твой телефон истериками, — криво улыбнулась Грозовская. — Отвечай. Андрей поднёс трубку к уху. — Алло? — Что, хуйло, думал, что переиграл меня? Что после твоей выходки что-то изменится к лучшему? Ты отдал мне все песни. И это главное. А что там указано на твоих бумажках, мне до фонаря. — И ты звонишь мне, чтобы сообщить, как тебе плевать? — елейно улыбнулся Шатунов, сжимая руку в кулак. — Криворотов, я уже давно тебя не люблю. Бля, да ты просто мне омерзителен. Весь ты — подлый, гнилой, продажный. Ты — ничтожество. И я не был бы с тобой даже если бы ты пообещал передать мне авторство на все песни мира! Ты — дно. И нас с тобой ничего не связывает. Запомни это. Голос Юрки был слишком твёрд для того, кого раздирают эмоции. Это ранило Разина. Не на этот эффект он рассчитывал. — А как же… — Ты о нашей разовой ебле? — раздражённо прервал его Юра. — Мне было даже интересно, как далеко ты можешь зайти в своих штучках. И было интересно, вспыхнет ли во мне хоть что-то. Знаешь, нет. Ничего. Я представлял тебя таким, каким ты был тогда, в конце восьмидесятых, а без этих воспоминаний у меня бы на тебя даже не встал. Всё кончено, без вариантов, уёбок. На последних словах Шатунов явно улыбнулся. Этот детдомовский красавчик умел быть жестоким. Это не удивило Разина. Его больше удивило то жёсткое спокойствие, та уверенность, с которой он вычёркивал сейчас Андрея из своей жизни. — И если я ещё хоть раз услышу тебя — ты пожалеешь. Поверь, лучше тебе не соваться ко мне, ублюдок вонючий, — холодно добавил Шатунов, и отключился. Разин медленно отложил смартфон. Ему всегда было важно не то, что говорят люди, а то, как они это делают. Юра действительно оставил всё в прошлом. И то, что вспыхнуло в нём недавно, было не больше, чем ностальгия. Андрею хотелось умереть. 1989. Юрка дурачился, строил рожицы. Он был в хорошем расположении духа. Пропахший полынью и ветрами, только вернувшийся с гастролей, ёрзал рядом с Андреем, который после соития лежал на спине, под тонкой простынёй, и любовался любимым сквозь полуопущенные ресницы. Он знал, что их ждёт великое будущее. Юра будет яркой звездой, которая своим светом согреет души многих. Хотелось обнять парня и пообещать ему защиту. Пока он, Разин, жив, Шатунов должен быть счастлив. И молодой, амбициозный авантюрист Андрей Александрович, стройный, гибкий, обаятельный, был уверен, что с Юрой они будут вместе всю жизнь. — Юр. — А? — перестав дурачиться, Шатунов перестал дурачиться и привстал на локте. Чёрные волосы лезли в глаза. — Я очень тебя люблю. — А я — тебя. Вот так просто. На сердце было тепло — даже жгло. Потянувшись за поцелуем, Андрей закрыл глаза. Юра, довольный тем, что научился целоваться «по-азрослому», взял инициативу на себя. Языки сплетались, дыхание смешивалось. Разин балдел, слыша стук молодого сердца, ощущая жар и податливость тела — ладони скользили по бокам и бёдрам. В эти мгновения их сердца стучали в одном ритме.

***

Разину казалось, что прошла целая вечность с тех пор, как он в последний раз слышал Шатунова. Он соскучился. Все эти дни мужчина, улетев в Австралию, проводил в своём закрытом особняке. Пил, обжирался, изредка вываливался в бассейн. Купаясь, Андрей порой ловил себя на мысли, что было бы здорово утонуть. Даже непробиваемые люди иногда ощущают усталость. Как ребёнок, он не мог и не желал отпускать Юру — страшно было без него, холодно и одиноко. Как-то он вышел в кафе. Впервые за долгое время. Заказал роллы. И вдруг из колонок полилась песня в исполнении Шатунова — заведение было для русских. Сердце Разина сжалось. Кончилось лето, не жалей об этом, не грусти о нём. Солнечный пляж, лето для нас было как сон, Но незаметно растворилась где-то проливным дождём. Эта пора, где до утра мы были вдвоём. Запиши мой голос на кассету И запомни лето, наше лето. Запиши мой голос на кассету, Я тебя люблю. «Твой голос давно уже записан, Юрочка, и на кассетах, и в сердце. И останется там всегда», — со слезами на глазах подумал Андрей.

***

Шатунову снова приснился Кузнецов. Во сне Сергей предупреждал Юру у грядущей опасности и просил не общаться с Разиным. В холодных сумерках музыкант встал и вышел на балкон. Запах асфальта, дождя, раннего рассвета смешался во что-то давно знакомое. Некий привкус давно минувших дней. И пусть кожу покрывали мурашки, это было здорово. Словно сбросил несколько десятков лет, и снова стоишь на балконе где-то в середине восемьдесят восьмого, и мир ещё тихий-тихий, не электрический, не пластмассовый. И всё ещё впереди. Молодость… Почти в полумраке отыскав на столике лоджии сигареты и зажигалку, Юра нервно закурил. Глядя на то, как тихо покачиваются деревья под лёгким дуновением ветерка, он вспомнил слова Кузнецова. «Как-то в один из вечеров мы со Славкой и с килограммом водки слушали шум ливня и размышляли над вечным «что делать?». И вот с этого-то все и началось. Славка внезапно оживился и сказал: «Кузя, я же совсем забыл! Есть в Акбулаке один малыш! Как с голосом — не знаю, но слух охуеть!!! Тринадцать лет ему». В общем, тем же вечером смотались мы с ним за 130 км. И привезли мальчишку! Симпатичный пацан тринадцати лет. Отмыли его, одели, накормили и дали в руки гитару. — Играть-то умеешь? — Пробую немного — Ну, вот и давай. Спой что-нибудь. — А есть курить? Юрка запел. Такого я еще не слышал и тихо сидел, медленно охуевая. — Вот он!!! Вот то, что я так долго искал. Последнюю фразу я сказал вслух, когда Юрка допел. А после, укладывая его спать, я прошептал Юрке: «Не знаю, хочешь ты этого или нет, но тебе придется стать «звездой». — И стал. Я стал звездой, Серёжа, — прошептал Шатунов, невесело улыбаясь. Докурив, он бросил сигарету вниз. По дороге лениво проехал грузовик, и снова стало тихо. Медленно зажигались окна. Солнце не проливало свои первые лучи — день будет пасмурным. Юра ушёл на кухню и заварил себе кофе. Все иллюзии разбились в тот самый момент, когда выяснилось, как именно наебал его Разин. Непонятные позывы как рукой сняло. Стало чисто, легко и понятно. Шатунов не корил себя за то, что трахнулся с Андреем. Наверное, это и должно было произойти, чтобы он окончательно понял, что у них больше (и уже давно) нет ничего общего. Общее у него есть только с Кузей. Остальное — мираж, обман, иллюзия. После смерти Сергея Юра, будто снова осиротевший, невольно прильнул к Разину, позволили ему то, что никогда бы не позволил, если бы не история с Кузнецовым. А теперь протрезвел. Всё стало на свои места. Он будет бороться за песни ради себя, ради прошлого, ради будущего, ради Серёжи. Он смотрел на то, как холодное розоватое зарево разливается по небосклону за серыми панельками, и пил крепкий кофе, слегка обжигающий горло. Борьба будет сложной. Ему придётся многому научиться, чтобы полноценно противостоять Разину. Но он сможет. Сейчас раннее утро. Он бодр, только сердце слегка ноет после сна. Он наслаждается ароматом кофе, смотрит на бледный рассвет, на шелест листвы за окном, слушает дивную тишину квартиры. Сейчас, в эти случайные секунды, пока мир ещё спит, Шатунов счастлив. А что будет дальше, он не знает.