Просто никто

Чувство собственной необходимости Лёву стремительно покидало, как бы он ни пытался убедить себя в необходимости одному конкретному человеку, чувства свихнувшимися демонами внутри вопили об обратном. Лёва вспоминал то, что давно похоронил в недрах памяти: в прошлый раз, когда Шуре показалось, что Лёва ему на ближайшие годы не пригодится, он просто уехал, сообщив обо всём в последний момент. Так, словно Лёвы это и не касалось вовсе. Тогда Лёва думал, что это не переживет и мечту о музыке закроет за дверью с семью печатями, точно так же, как и самого Шурика. Не вышло — Шурик, будто лучик света в тёмном-тёмном грозовом небе, всё равно умудрялся пробираться в его мысли, а Лёва, не в силах противиться этой слабости, обречённо приглашал его в свою несчастную головушку. Уже тогда было понятно, что Шуру он полюбил, как никого и никогда, навсегда. И вот, тёплым испанским утром, в свои почти пятьдесят Лёва сидел на полу огромного балкона, курил и сжимал дрожащие от чего-то пальцы. Тоска по Шуре, по ненавязчивым касаниям и тёплому взгляду собиралась в острое отчаяние где-то в, казалось, совершенно чёрством сердце. Всё хуже и хуже. Вроде бы куда уж, а вот. Чувства притупились, воспоминания стёрлись, а Лёва вновь оказался там, где быть не желал совершенно. Строчки из песен, написанных скорее в ироничном тоне, внезапно обретали смысл, который ни Лёва, ни Ян в них не закладывали — я, я не один, чёрт побери, но без тебя просто никто. Шура снова был где-то за океаном, и пусть возможностей встретиться у них было куда больше, чем раньше, ими они, конечно, не пользовались. Им так было лучше и правильнее. Правда, это «им» подразумевало совершенно определённое — Шуре. А Лёва ведь и правда привык Шуре доверять, тот его, в принципе, ни разу не подводил и всегда оказывался прав. Пусть выдирая наживую Лёвины чувства, оставляя только противно ноющие корешки, но прав. Объективно, всесторонне, не для никому не нужных чувств Лёвы, а для целого мира. «Нам ведь нужно отдыхать друг от друга. Конечно, тебе нравится Испания, а я, наверное, лучше в США, я всегда хотел, страна возможностей, знаешь…» Лёва знал и даже ни единой мышцей лица не показал, что чем-то недоволен. Даже вечно выдающее его волнение плечо пребывало в полном покое. Пока у них была группа — всё это мелочи. В Испанию он и правда решил переехать совместно с Асей и детьми — тёплый климат, да и сама страна ему нравилась. Только вот, когда рассказывал обо всём Шуре, нет-нет, а ждал, что тот хоть раз последует за ним. Шура тогда отчего-то дёрнулся, как от удара, но сориентировался даже слишком быстро и путь выбрал свой. Как всегда. И о, Лёва не возражал. Нужно было ему пространство от проблемного друга — всегда пожалуйста. И только дурацкое сердце, живущее где-то в своём мире, абсолютно отдельном от мозга, кричало о неправильности. Хотелось, как в юности, творить безумства, не соглашаться с доводами рассудка, протестовать, стоя у ворот собственного разума с плакатом «СВОБОДУ СЕРДЦУ». И если в молодости (даже этого у него теперь нет) гайки разума были практически раскручены, то теперь, под грузом ответственности, они фактически были наживую вбиты внутри него жалкими гвоздями. Раньше он пытался Шуру задобрить, как-то объяснить, вел себя иногда как чёртова истеричка, пытался манипулировать, но Шура всегда мог его успокоить и направить на путь истинный. Иногда Шура поддавался Лёве, а тому это безумно льстило. Наверное, не было бы их дружбы, если бы оба удивительно тонко не чувствовали, когда нужно отступить. Чёртов манипулятор, чертовски умный, чертовски любимый манипулятор. Лёва, видя его искренность и родных глаз, готов был прощать всё и идти за ним до конца. Сначала за его идеями и мечтами, а позже и за своими — Шурины мечты стали таковыми и для него. После шёл за их музыкой, вдохновлялся его речами, собственным влиянием на толпу. Когда-то он научился любить даже Шурину тягу к одиночеству. К приключениям. К сменам мест. Он, как ящерка, отбрасывая свою гордость и обиду, упорно находил Шуре и себе оправдания, учился его понимать — сам же не был безгрешен. А как иначе — друг и правда никогда не пропадал с радаров, пусть это всё и затягивалось порой на долгие годы. И… и всё же, в глубине души, каждый раз учась любить Шуру таким, каким он был, погибал сам. Шура двигался вперёд каждый день, а Лёва пытался научиться жить и доверять людям заново. Тот, кто сказал, что любовь строится на доверии — самый жестокий шутник на этой планете. Лёва не понимал, как в нём настолько противоречиво сжигали душу ревность и любовь, доверие и его отсутствие. Прыгнуть спиной со сцены, зная, что Шурик стоит внизу — тысячу раз да. Поверить в собственную для него необходимость — слишком сложно. Лёва легко ударил себя по щеке — он запретил себе любые мысли в эту сторону уже очень, очень давно. Они друзья, и это не фарс, они нужны друг другу, и это правда, просто у каждого из них есть своя личная жизнь, и в эту жизнь другому дороги нет. И всё же, сколько не уговаривал себя, а возвращался каждый раз мыслями в то время, когда казалось, что Шура смотрит на него так же, когда внутри так сладко замирало в неоправданном предвкушении. Лёва привык выражать свои чувства стихами и музыкой, но сейчас мысли почему-то структурировались только в почти бессвязный текст, на который даже страницы молескина тратить было жаль. Он выдрал лист из блокнота и с остервенением принялся выплёскивать на бумагу всё то, что так и не решился сказать Шуре. Как всегда — не получилось. Слова в обличительную речь никак не складывались, а вместо горечи всё существо затопила щемящая нежность. Его переменчивая творческая натура скучала уже совсем не так, как прежде. Снова перед глазами предстал родной образ. Хотелось просто с Шурой поговорить, увидеться, обнять, услышать тихое и хриплое «ну что ты, друг дорогой, опять куда-то вляпался без меня?» Лёва схватил телефон, чтобы набрать Шурику, едва не уронил его от волнения, а затем, открыв контакты, увидел за последнюю недели одни исходящие по заветному номеру — почти всегда в одно и тоже время. Палец замер над «вызовом». Лёва глубоко вдохнул и отложил телефон подальше. Вся решимость испарилась. Вот вам и замкнутый круг, и уроборос в одном лице. «Выдыхай, Лёвчик. Твой друг всегда прав». Звонка от Шуры Лёва уже не слышал.