Три лица Гермионы Грейнджер

      Капли.       Все, что она слышала за это время рядом с собой, это капли, каждый вечер пробиравшиеся в подвал Малфой Мэнора. Можно подумать, после войны даже эльфы забросили уборку поместья и не беспокоились о том, что подвал протекает. Медленно, но верно.       Хотя на пятый день здесь ей начало казаться, что он сделал это специально. Как китайская пытка каплями, что потихоньку приближает тебя к безумию. Беспокойство перерастает в оцепенение, а оцепенение приводит к беспамятству. И вот уже каждая капля, падающая на каменный пол, кажется ударом молота, уничтожающим ее виски, дробящим ее самообладание на хлебные крошки.       Четыреста двадцать капель. Ровно двадцать восемь минут она висела посреди камеры, смотря на лужу, образовывающуюся в центре пространства. Ровно двадцать восемь минут назад он подвесил ее на веревках легким взмахом палочки.       Кожа уже болела, тело начало отекать, бисеринки пота промокали кудрявые волосы, а сама она считала капли, для того чтобы не думать о том, что он будет делать с ней сегодня.       В голове звучал мужской голос, неустанно напоминавший ей о том, что у нее всегда есть выбор:       — Ты можешь остановить это в любой момент. Ты знаешь слово.       Он никогда не отнимал у нее выбора. Ни разу за эти двадцать два дня. Никогда не приходил к ней на работу, чтобы затащить обратно в подвал. Никогда никому ни о чем не говорил, принуждая ее раскрывать секреты. Никогда ничего не делал против ее воли. Он всегда держал эту дверь полуоткрытой, чтобы она смогла уйти. Сбежать. От себя, от собственных мыслей, от той мглы, что заполняла ее, умоляя подчиниться.       Интересно, сколько она еще выдержит, чтобы не послать все к черту и не закончить эту игру?       Вернулся.       Глухие, неспешно приближающиеся шаги раздались в коридоре. Он всегда так делал. Будто показывая ей, что у него всегда найдется для нее время, а ей уж точно больше некуда торопиться. Она теперь в его власти, его игрушка, его нижняя.       Его вещь.       Звук нарастал соразмерно ее нервозности, и Гермиона неосознанно повела руками, растирая запястья о веревки, причиняя тем самым себе только лишнюю боль.       Уже близко. Три. Два. И вот их отделяет шаг. Черные кожаные ботинки, такими можно сломать челюсть, просто надавив на нее. Она прикрыла глаза, понимая, что сегодня у него хороший день. А значит ее день будет хуже, чем обычно.       В какой момент она стала понимать его настроение по ботинкам?       Гермиона лишь мельком, периферическим зрением, успела заметить древко, прежде чем ее голова вздернулась вверх. Трость. Ротанговая трость надавливала ей на подбородок, не давая опустить голову вниз.       Драко Малфой. Черный свитер, черные брюки и тяжелые ботинки.       Он выглядел хорошо. Нет, блядски красиво. И даже в этом состоянии в ее голове пронеслась мысль о том, что он просто не мог себе позволить не быть лучшим, даже в самой обычной одежде, которую тысячи парней носили каждый день на улицах Лондона, он выглядел так, словно она была сшита точно на него.       — Привет, любимая.       Забыла добавить, любимая вещь.       Его вкрадчивый голос оттолкнулся от стен, не уходя дальше. Драко закрыл звуковое пространство. Никто. Ничего. Не услышит.       — Иди к черту. — Кратко. Сухо. И безмерно глупо, Гермиона.       Звук, рассекающий воздух, она услышала раньше, чем почувствовала удар по скуле. Не слишком сильный для того, чтобы разрезать ей щеку, но такой, чтобы на месте этой царапины ночью багровел синяк. Идеально рассчитанный удар.       Он покачал головой и с деланным осуждением цокнул:       — Я думал, что ты уже выучила правильную формулировку, любимая.       Любимая. Ее буквально выворачивало от этого обращения, ведь оно было искренним. Искренним по отношению не к ней, не к гордой гриффиндорке, пытавшейся бороться за мир, к которому она себя всецело относила, не к блестящему министерскому работнику, которому прочили кресло Министра. Оно было искренним по отношению к нижней. К той, кого он в ней видел.       — Добрый вечер, сэр, — процедила она сквозь зубы.       Ни намека на улыбку.       — Умница. — Он отвел трость от подбородка, и она начала опускать голову, но его приподнятая бровь остановила процесс. — Я давал тебе разрешение? Кажется, ты забыла все правила игры, — металлический оттенок в голосе, сквозящем недовольством.       Ублюдок. Ее жизнь, ее сознание, ее психика переворачивались с ног на голову из-за того, что он хотел ей доказать. Доказать, что она не такая как все. Доказать, что она не знает саму себя.       И самое паршивое, что у него это прекрасно получалось.       — Мне так не хочется начинать все сначала, — он неторопливо обходил ее, непринужденно проводя холодными пальцами по веревкам, опутывающим хрупкое тело, и громко стуча своими набойками по полу. — Ты уже столь многому научилась. Будет жаль, если придется вернуться к тому, что было. Ты хочешь расстроить меня, Гермиона?       Да. Она хотела его расстроить. Потому что она его ненавидела. Но что-то внутри жалко скулило, терзалось и тут же замирало в предвкушении, как послушный зверек у ног хозяина.       Шелест воздуха и удар. Легкий, энергичный, слегка придержанный за мгновение до того, как соприкоснуться с телом, и яркое ощущение жгущего укуса на внутренней стороне бедра.       — Видимо, сегодня ты очень хочешь получить наказание, любимая, — его спокойный тон с нотками предвкушения окутывал помещение целиком и полностью.       Еще удар. Такой же, но ощущение укуса уже сильнее, что подтолкнуло наружу сдавленный писк, вылетевший из ее рта.       И еще один. По тому же месту, и он уже сладкой болью отзывается в ее теле, заставляя сделать судорожный вдох и прикусить нижнюю губу. Интересно, сколько она выдержит сегодня, прежде чем та темная Гермиона внутри нее окончательно и бесповоротно подавит свою внешнюю оболочку?       Тогда, месяц назад, в вечерней пустоте улицы, пальцами надавив на устье вен на ее запястье, он понизил голос и сказал то, что изменило ее жизнь:       — Дай мне тридцать дней. Тридцать дней, Гермиона, и я докажу тебе, что ты совсем другой человек.       Она и вправду ненавидела его. Ненавидела за то, что он открыл в ней. То, что она предпочла бы никогда не знать — наслаждение от боли, наслаждение от того, что она под контролем. Ее гордость просто не могла с этим смириться, и диссонанс, вызываемый тем, что она чувствовала, и тем, что она должна была чувствовать, убивал ее с каждой чертовой минутой, проведенной в этом подвале, с каждым чертовым словом, которое слетало с его уст, с каждым чертовым ударом трости о ее бедра.       Удар. Она почти что ощущала, как кожа начала краснеть, наливаясь кровью.       Еще точно выверенный хлесткий удар, и Гермиона не смогла сдержать вскрик. Еще, и она судорожно дернулась, пытаясь сбросить с себя путы.       — Ну-ну, любимая. Тише. Не расстраивай меня, — обманчиво мягко произнес Малфой, занося трость для следующего удара.       Ее лодыжки тесно связаны с бедрами, так, что она касается пятками мягкой кожи ягодиц. Взмах, и он пришелся ниже поясницы, вызывая во всем теле предательскую дрожь. Он знал, что ей нравится, но был донельзя сосредоточен на следующем ударе.       Укус вновь поразил бедро, чуть выше по ее ощущениям, и Гермиону пронзило острое возбуждение.       Удар. И оно вспыхнуло так сильно, словно вся вода в ее организме за пару секунд нагрелась до ста градусов и вскипела, обжигая горячим паром легкие. Так, что она больше не способна сдержать эмоции, звонко вскрикивая:       — Прекрати!       Но, конечно же, он не собирался ее слушать. В их реальности слушалась только она.       Зачем прекращать, Гермиона? Зачем, если тебе так нравится? — дьявольски шептал голос внутри нее.       И Малфой с довольной улыбкой ударил снова, безжалостно ошпаривая кожу на внутренней стороне второго бедра.       — Прекрати! — до него донесся ее отчаянный всхлип, и он на секунду прикрыл глаза, наслаждаясь звуком капитуляции. Драко знал, где граница, знал, где точки, на которые нужно надавить, чтобы она была такой, какой ему нужно.       Возбужденной. Отзывчивой. Проигрывающей темной стороне своей сущности.       Три точных энергичных удара подряд, и Грейнджер почувствовала жар во всем теле, стремительно пробравшийся к мозгу, не давая ей мыслить разумно.       — Пожалуйста… — Ее голос — смесь мольбы и отчаяния. Она облизнула губы и сделала глубокий вдох, пытаясь обуздать накатывающую волнами экзальтацию. Раньше это получалось лучше, инстинктивно, когда она чувствовала перед ним страх, но сейчас… никакого страха не было. Она уже знала, на что он способен, и этот факт прямо сейчас не давал ей возможности притормозить.       — Пожалуйста, что? — твердый тон голоса требовал ответа, а трость снова опустилась, опаляя раскаленную кожу, не давая ей даже минутной передышки.       Она взвыла, еще сильнее подтягивая пятки к ягодицам, словно в бессмысленной попытке закрыть поверхность для ударов.       — Пожалуйста, прекрати! Я все сделаю!       Конечно, сделаешь. Ты же так этого хочешь, Гермиона. Ты же на самом деле хочешь сделать то, что он приказывает, — ее темная сторона вонзала правду в краеугольные столпы видения здоровой психики.       Она почувствовала его холодные пальцы прямо на месте последнего удара, чуть остужающие кожу в болезненном прикосновении. Пальцы, задержавшиеся лишь на миг и мягко продолжившие движение вверх.       — Ты будешь послушной, любимая?       Она шумно сглотнула, пытаясь придать тону спокойствие, и дрожащими губами глухо выдавила:       — Я буду послушной, сэр.       Длинные пальцы достигли набухших половых губ, размазывая влагу, и она стиснула зубы, сдерживая внутри всхлип.       — Ты будешь делать все правильно, Гермиона?       Она ненавидела себя за то, что не могла реагировать по-другому, за то, что ее собственное тело предавало ее, признавая поражение из раза в раз, вынуждало думать о том, насколько это приятно, когда его чертовы пальцы дразняще, почти эфемерно касаются клитора.       — Я буду делать все правильно, — Грейнджер повторяла его слова, точно мантру, вырезанную где-то на краю сознания.       Холод от руки исчез, и жар, который он оставил, не дав разгореться в настоящее пламя, принес ей ощущение сожаления.       Драко размеренным шагом приблизился к ее голове и присел на колено, чтобы их лица оказались на одном уровне. Нечитаемый, пронизывающий насквозь взгляд окидывал неторопливо, словно смакуя. Все: от просяще, практически жалобно взирающих глаз до сведенных в отчаянии коленей. Минута, и его палец заскользил по ее нижней губе, чуть отгибая ее.       — И почему я тебе не верю? — насмешливый голос проникал ей в сознание, как если бы он использовал легилименцию, но нет. Он просто ее знал.       Гермиона не успела ответить, как Малфой уже оторвал палец от губ и, схватив палочку, широким взмахом вычертил в воздухе неведомую ей ранее руну. И она ощутила уже знакомое движение магии, подобное теплому ветру, ослабившее веревки и опустившее ее вниз.       Твердость ледяных камней под ее коленями почти подарила необходимое спокойствие, пока разум не отметил короткую перемену — что-то пошло не по плану, и на мгновение ее охватила паника, когда веревки, словно змеи, начали оборачиваться вокруг волос, склоняя принять другую позу. Но хриплый выдох застрял в горле, когда последний узел свел лопатки вместе.       Голова откинута, лодыжки все еще связаны с бедрами, ноги разведены, копна волос туго переплетена лентой и закреплена за руки, стянутые за спиной.       Шибари.       Обезоруживающая откровенность. Вызывающая доступность. Эстетика, граничащая с пошлостью. Все на грани — как он любил.       Она судорожно глотала ртом воздух, возбуждение от открытости позы смешивалось с паникой от ее новизны, невозможность выбраться из пут подсознательно подталкивала ее пробовать снова, но любое движение, любое трение не по плану… не по его плану, приносило боль.       — Просто прими это, любимая, — он говорил так каждый раз, видимо, не желая, чтобы его нижняя загнала себя чувством боли. С кем же тогда он будет играть?       — Прими то, насколько ты в этом нуждаешься. — Тихий голос чуть выше уха ласкал барабанные перепонки, немного притупляя страх.       — Прими то, как хорошо ты смотришься на коленях, Гермиона. На коленях передо мной.       Она ненавидела его за то унижающее ее достоинство дерьмо, что он скармливал ее тьме внутри, за ту грязь, обволакивающую ее испорченное сознание, что он произносил вслух, тот разврат, что скрытой от глаз, порочной стороне ее души хотелось слышать.       — А знаешь почему, Гермиона? — Риторический вопрос разбавил стук от его шагов. — Потому что ты моя. — Матовый тембр слетел на металл. — Только моя.       Голос переместился, она почувствовала прикосновение ботинка к внутренней стороне ее бедра и инстинктивно попыталась сомкнуть ноги, но икру незамедлительно обжег удар, пустивший короткий разряд по всему телу.       Флоггер из волоса единорога. Его классика.       Вскрик скорее от неожиданности, чем от боли, слегка привел ее в чувство, и она собралась с мыслями, чтобы четко произнести на выдохе:       — Я не твоя.       Удар прилетел в поясницу, заставляя ее выгнуться еще сильнее от волны электричества, кипятком ошпарившей нервные окончания. Ошеломляюще, до стиснутых пальцев ног. С трудом разомкнув челюсть, она медленно перевела дыхание. До чего же больно. Знала бы она до этого о магических свойствах волос единорогов, намекнула бы в Министерстве об их изъятии с рынка.       — Не зли меня. Я в таком хорошем настроении сегодня, — баритон преисполнен ледяной яростью. Она ломала его планы своим неповиновением.       А он не привык их менять.       Еще один глубокий вдох. Она просто не могла потерять себя сейчас с ним. Гордость лихорадочно играла в прятки с чувством самосохранения, но внезапно проснувшаяся смелость сорвала запальчивый шепот с пересохших губ:       — Я никогда не буду твоей.       — Молчать! — сталь в его голосе прорезала тишину пространства, нарушаемую только ее частым дыханием, вырывающимся наружу при каждой попытке сдвинуть голову чуть дальше от рук.       Она настороженно застыла, как зверь обнаруженный в лесу охотниками, в ожидании дальнейших действий.       — Ты слишком много лжешь сегодня, любимая. — Голос Драко сквозил сладким предвкушением и обещанной угрозой. — Пожалуй, мы исправим это недоразумение.       Мановение палочкой, произнесенное хоть и шепотом Акцио, но прозвучавшее как гром в подвальной тиши, и в его руке появилось то, о чем Гермиона предпочла бы никогда не знать. Свидетельство ее абсолютной перед ним беспомощности, свидетельство того, насколько он был прав насчет нее — кляп.       — Не н… — звуки утонули вместе с возможностью свободно шевелить языком. В его взгляде мелькнуло мрачное удовлетворение. С ним всегда так: грани между болью и удовольствием, обескураживающей, выбивающей дух беззащитностью и захватывающим экстазом от адреналина, становились все незримее, едва заметными. Сродни тончайшим струнам на грифе скрипки, на которых чертов Малфой так раздражающе искусно играл: легкое отклонение смычка вправо, и чувство эйфории появляется с переходом во вторую октаву, поворот чуть ниже, и ее внутренний голос уже исполняет сопрано.       Он знал, что это возбуждало. Немыслимо. Знал, что эта точка — одна из вершин витиеватого серпантина, столь близкая к краю, потеря абсолютно любой возможности сопротивления, потеря остаточных крошек надежды на то, что у тебя остался хоть какой-то контроль. Полное доверие.       И она доверяла.       Всецело. Каждый раз, когда он жестко фиксировал шар у нее во рту, хоть и скулила, не выходя из образа.       В ее реакции было что-то животное. Что-то, что правильная Гермиона не могла объяснить. Инстинктивное подчинение.       — Ти-ише, — протянул он, обводя пальцами ее напряженные скулы, неторопливо спускаясь руками к соскам, очерчивая ареолы и слегка задевая их ногтями.       Она шипя втягивала воздух, дернувшись на месте.       — Знаешь, есть что-то очаровательное в том, как ты борешься сама с собой…       Кончик флоггера ударил по правому соску, и она резко опустила связанные за спиной руки, машинально пытаясь отразить удар, напрочь забыв о шибари. Волосы потянулись следом, оставляя болезненное ощущение на натянутой коже.       — В том, как ты отказываешься принимать жажду собственного тела…       Очередной разряд. Соски начали ныть, неуемные кудри прилипли к вискам, а она опять дернулась, казалось, ее шея больше не сможет разогнуться обратно.       — В том, как ты сдерживаешь свое желание подчиниться…       Два разряда. Ареолы приобрели винный цвет, точно вся ее кровь, прилившая к ним, состояла из бургундского.       — В том, как ты отрицаешь, что хочешь меня.       Капли пота стекали на лоб. Гермиона горела. Вся. От кончиков пальцев до губ, производящих бессвязные мычащие звуки.       Драко мазнул пальцем по ее верхней губе и нарочито ласково очертил скулу, смотря прямо ей в глаза.       — Молчи. Твое тело говорит гораздо больше правды, чем твой дивный рот, любимая.       Она не видела, но чувствовала, как он встал на колени, задевая ее напряженный живот рукавом свитера, и опустил руку меж бедер, раздвигая пальцами горячие половые губы, проникая внутрь.       Готова. Естественно готова. Она ходила по грани рассудка, пока он со скрипом впитывал в себя ее ложь. А теперь… теперь толчок за толчком указывал на ее поражение, наслаждаясь упоительным ощущением собственной правоты.       Она его хотела. До безумия. Хотела дойти до края и отключиться, зная, что он контролирует все. Что он контролирует ее.       Стыд давно ушел за пределы их непростых отношений, а удушливая похоть, витавшая в комнате, окончательно уничтожала ее рассудок, и Грейнджер, не в силах игнорировать симфонию ощущений, протяжно застонала.       Окружность груди сильнее сдавили тугие веревки, будто специально не давая крови отхлынуть от ее сосков, ярко реагирующих теперь даже на чуть заметное дуновение воздуха, гулявшего по этому осточертевшему ей подвалу. Внутри нее копился ком возбуждения, увеличиваясь подобно метеориту, приближающемуся к планете. Глаза закрылись, темп движения пальцев нарастал, стоны превращались в неразборчивые крики, а капли слюны стекали вниз по подбородку. Гермиона почти перестала соображать, насаживаясь на его пальцы снова и снова.       Стоп. Кадр замер.       Давление пропало, и она распахнула глаза, пытаясь понять, что случилось.       Она слышала звуки справа от себя, но не могла даже немного повернуть голову, чтобы разобрать, что происходит. Сдвинув ноги, Грейнджер попыталась принять более комфортную для обзора позу, но услышала неодобрительное цоканье уже позади себя и, не задумываясь, вернулась в первоначальную позицию.       — Хорошая девочка, — довольный тон, как патока разлился по ее телу, заставляя внутренних демонов мурчать.       Мерлин, она действительно начала сходить в этом подвале с ума.       Драко опустил руку на ее ягодицу, прочертив пальцами след, оставленный тростью, и, понизив тембр до минимальной октавы, произнес:       — А хорошие девочки всегда получают приз. Ты хочешь приз, Гермиона?       Она затаила дыхание, не понимая, что он имеет в виду.       — Уверен, ты хочешь.       Властный голос утонул в ее гортанном стоне, когда первая капля воска упала на алую кожу. Вторая. Третья. Воск разливался на красных пятнах ее наказания, причиняя боль. Боль с ужасным оттенком упоения, словно ей все это нравилось. Словно она дошла до той точки животной экзальтации, когда уже нет смысла отвергать собственные ощущения и опровергать то, что боль приносила ей истинное удовольствие.       Боль, которую приносил он.       Секунда передышки от водоворота ощущений, вторая, и она почувствовала его обнаженные бедра, прижатые к ней. Рука обхватила ее изогнутую шею, а палочка протянула невидимую линию от ключицы до низа живота. Легкий взмах, и вихрь ветра окутал ее тело, следующий взмах, и капли воска полились на грудь, затрагивая слишком чувствительные для этой сладостной пытки соски.       Гермиона выгнулась, пытаясь вырваться из его крепких рук, утопая в ощущении беспомощности от контраста эмоций, резанувшего ее рецепторы.       Но Драко, цепкой хваткой удерживая ее на месте, потянул податливое тело на себя и резко вошел, болезненно задевая все еще горящую от порки кожу на внутренней стороне бедер.       Она встрепенулась от неожиданного вторжения, растянувшего ее стенки и заставившего мгновенно замычать от удовольствия, и замерла, привыкая к чувству наполненности.       Теперь уже Драко не медлил, не пытался охладить пыл и продлить момент. Направлял свои бедра чаще, резче, разгоняя чувствительность момента до максимума. Крещендо эмоций до апогея.       Это кульминация сессии. Кульминация его сессии, и он хочет, чтобы она довела его до предела.       Одной рукой придерживая Гермиону за веревки, второй он откинул палочку на пол и ничуть не нежно отцепил кляп, срывая несколько волосков на затылке. Она закашлялась, пытаясь восстановить дыхание, и Малфой погрузился в короткий миг любопытных, но безмерно приятных ощущений, чувствуя, как все внутри нее циклично сокращается, еще теснее обволакивая его член. А после, снова жестко обхватив ее шею, наклонился к виску и сбивчивым голосом донес свое желание:       — Как бы мне ни нравилось, что ты молчишь, — он перевел дыхание, чуть сбавляя темп, — я все еще жду от тебя правду, любимая.       Кажется, она уже провалилась в безумное ожидание финала. Кажется, ее силы подходили к концу, а с диаграммой пульса за этот вечер можно было отвозить ее прямиком в Мунго. Кажется, что она так хотела, наконец, достичь оргазма, что готова была сказать ему что угодно.       — Что? — ей не хватало дыхания, а тело иступленно ломило, захлестывая изнутри наслаждением, и она была уже почти…       — Ты. Знаешь.       Все, о чем она могла думать — это он, его пальцы, его волосы, щекочущие ее ухо, его манящий глубокий голос и твердый член, отказывающий ей сейчас в эйфории.       — Я твоя, — хриплый тон смешался с удовлетворенным выдохом. — Я… — Его рука сильнее сжала шею, — …всегда… — вторая легла на клитор, надавливая круговыми движениями, — …буду… — он выгнул тело, доставая до нужной ей точки, —…твоей.       Пара глубоких движений, и хриплый шепот опалил шею:       — Я позволяю.       Взрыв напряжения, всю сессию струйками стекающегося вниз ее живота, словно проснувшийся вулкан выплескивал бушующую внутри него лаву. Каждая клеточка кричала от удовольствия, пока она медленно таяла, как пломбир в горячем утреннем кофе.       Она тонула в волнах наслаждения, чувствуя, как напряглись его мышцы, а рука сжала горло до отпечатков на бледной коже. Его настиг спазм, а ее асфиксия, умножающая ощущения в несколько раз. Грань между реальностью и заявленной им игрой стерлась, перед глазами рябило, и она сделала вдох, выхватывая клочки воздуха и заталкивая их прямиком в легкие.       Его долгий стон раздался по комнате, эхом отпрыгивая от стен.       Они закончили.       И она снова слышала капли.       Она проиграла.       Что у Малфоя было не отнять — он прекрасно разыгрывал партии.

***

      — Стоп! Сцена снята! — громкий голос разносится по помещению, и начинается гул.       Пара ассистентов развязывают узлы, освобождая ее от веревок, а Кристиан подает ей руку, поднимая с холодных каменных плит.       — Больно?       — Как всегда, — отмахивается Мадлен, потирая покалывающую от прикосновений трости нежную кожу на заднице. Она досадливо морщится — за пять дублей могла бы уже и привыкнуть.       Когда ассистенты подносят им халаты, на его лице возникает извиняющееся выражение.       — Я старался полегче.       — Все нормально, Крис. Я выживу, — Она чувствует укол вины. Муж беспокоится, а ее хватает только на мягкую подбадривающую улыбку. Тело ноет так, как если бы эта сессия была последней в ее карьере, и она выкладывалась по полной.       — Мадлен! Кристиан! — Она оборачивается, надевая халат ужасного оранжевого цвета, и видит режиссера, спешащего к ним из другого конца зала.       Боже, Альберто. Ну только без длинных речей, пожалуйста.       Ей бы хотелось срочно принять лавандовую ванну и смыть с себя все последствия утренней смены, а после обнять мужа и уснуть, уткнувшись ему шею.       — Мадлен, ты была прекрасна! — Мастер очевидных мыслей, как будто она этого не знает. — Ты, как Мерлин Монро в самых грязных фантазиях Кеннеди. — Альберто распыляется не на шутку, точно получил подтверждение, что фильм номинирован на AVN.       Хотя именно ради этого она здесь. Ради этого и поступления в университет на юридический. Гарвард того стоит, — твердила себе она, просыпаясь каждое утро в маленькой квартире в Бронксе.       Мадлен только хочет задать вопрос о премии, но Альберто уже переключается на Кристиана.       — Ты просто идеален в роли Драко Малфоя. Один в один, я бы даже не заметил разницы, — продолжает он расхваливать ее партнера, эмоционально жестикулируя.       Ох уж эти итальянские режиссеры.       — Только завтра сделаем тебя чуть белее, чуть больше грима на лицо, и будет… — он целует кончики собранных щепотью пальцев, а потом поднимает руку, одновременно раскрывая ладонь, — …Magnifico! — Мальдони берет драматическую паузу, дабы не смешивать настроения. — Все-таки у парня были тяжелые времена, Волдеморт жил в его доме…       У Альберто такое серьезное выражение лица, что она думает, либо он действительно настолько эмпатичен, что сочувствует вымышленным героям, либо он постепенно сходит с ума, переставая различать вымысел и реальность.       — Да-да, он понял, — видя насмешливую ухмылку мужа на комментарии итальянца и желая поскорее закончить этот ежедневный ритуал восхвалений, Мадлен переключает внимание на себя:       — Мой акцент не очень заметен?       — Фи. Конечно, нет. У Гермионы почти что нет слов, а твои вздохи, дорогая, чисто английские, не переживай!       — Чудесно. С одной проблемой разобрались. — И вспомнив то, что хотела высказать еще во время вчерашних съемок, делает приторно-ласковое лицо. — Альберто, милый, а обязательно было снимать в натуральных декорациях? На кой черт сдался этот замок? Я себе всю задницу об камни уже отморозила, а мы еще даже до экватора проекта не дошли.       Его брови взлетают в искреннем возмущении.       — Обязательно, Мадлен! Все великие фильмы снимались в натюрэль! — он грозно машет пальцем, точно в подтверждение этого странного факта, и она понимает, что пора уходить, пока он не начал объяснять ей все нюансы съемки в стиле натюрэль.       Потянув Кристиана в сторону импровизированных гримерок в противоположной части зала, она непринужденно взмахивает рукой на прощание, в то время как Кристиан даже не удостаивает Альберто вниманием. Болтливость итальянца безмерно раздражала ее супруга, что он не приминал показывать каждый божий день.       Кристиан останавливает ее на полпути и, развернув к себе, привлекает для поцелуя, нежно оглаживая большим пальцем скулу.       — Мне надо заскочить к Майклу, так что езжай одна. Увидимся уже дома.       — Хорошо. Только не задерживайся. — Она поднимается на цыпочки и, оставив легкий поцелуй на его шее, шепчет:       — Я еще планирую уснуть в твоих объятиях, любимый.       Кристиан звонко, по-мальчишески, смеется.       — Скоро буду.       И, направляясь к выходу, оборачивается, выкрикивая так, что даже голуби на улице слышат его признание:       — Я тебя люблю!       На протяжении всего пути до гримерки счастливая улыбка не сходит с ее уст. Приблизившись к зеркалу, Мадлен смотрит на воск, несуразными пятнами выделяющийся на ее груди, на спутанные кудрявые волосы, уже представляя сколько времени ей понадобится, чтобы вернуть их в нормальный вид, и карие глаза, блестящие усталостью. Нелегкая выдалась смена.       Она рассматривает свое отражение и думает, что если бы она знала, что фильмы по мотивам Гарри Поттера так актуальны, то уже давно заработала бы себе на университет, учитывая их с мужем сходство с главными героями.       Взглядом найдя свое обручальное кольцо — белое золото с серебристой огранкой, возвращает его обратно на палец. Без него она всегда ощущала себя какой-то пустой, не до конца собранной, словно важной частички ее жизни не было при ней.       В люминесцентном освещении макияжного столика оно заговорщически блестнуло, всего на миг вырывая ее из привычной атмосферы, наполненной суматохой и тяжелой отдушкой пудры, повисшей в воздухе.       Довольно улыбнувшись, Мадлен садится на стул и, закинув ногу на ногу, тянется к сценарию, лежащему на краю столика. Видимо, его принес кто-то из ассистентов для просмотра завтрашней сцены. Обычное дело. Она пролистывает пальцами страницы, но взгляд неожиданно цепляется за обложку.       «Злой учёный своих желаний».       Прошла пятнадцатая смена, а она до сих пор не понимает к чему это название и, желая, наконец, утолить интерес, поворачивается в поисках кого-нибудь знающего.       — Берни, — окликает она оператора, — все собиралась спросить. А почему такое дурацкое название?       Он пожимает плечами и, коротко хмыкнув, отвечает:       — Просто Альберто хочет попасть в номинацию. Там у всех фильмов такие дебильные названия. Не думай об этом, крошка.       Прикусив губу в размышлениях, она перелистывает страницу.

Эротический художественный фильм

«Злой учёный своих желаний»

Сценарий Томаса Куинна

Режиссер: Альберто Мальдони

Оператор-постановщик: Бернард Стоун

В ролях:

Гермиона Грейнджер — Мадлен Мюррэй

Драко Малфой — Кристиан Кэмпбелл