Мираж моих воспоминаний

Бакуго не застыл, когда увидел, как Изуку забирает из чужих рук аккуратно упакованный наряд. Он не застыл, когда кимоно достали из пыльника и разгладили складки, улыбаясь приятной ткани. И не застыл даже тогда, когда Мидория стал ходить по всему дому, готовясь к этой вечеринке так, словно выходил замуж… то есть, так, словно это было очень важное событие. Но мужчина потерял дар речи, когда его возлюбленный, стоящий перед ним в белом кимоно с прикрытыми глазами, доверительно прислушивался к советам обычно ворчливой старухи, сейчас лепетавшей о том, что наконец-то у неё появился тот, кого «можно наряжать без воплей и криков». И внимая её словам, крутился, помогая закрепить у себя в волосах знакомую заколку в форме змеи, которая подвязала каскад волос в аккуратный пучок. Катцуки на секунду даже побоялся лично везти такую аккуратную, словно с иконы сошедшую красоту, немея перед грацией сложенных кистей рук, скрытых в расклешённых рукавах одеяния. Но ему сказали, что ему и не доведётся, ведь Мидория закажет себе такси и поедет спокойно один, дабы лишний раз «не подогревать интерес к их очень близкой дружбе». Сначала Бакуго хотел оспорить это решение, но сдался, как только время начало поджимать, и он, вышедший из квартиры, неловко оглядывался на божество рядом с собой, гневно зыркая на ухмыляющуюся старуху, которая почти махала им платком. — Такси не особо удобный транспорт для таких одеяний, — произнося это, Катцуки подал брюнету руку, помогая тому спускаться по лестнице, пока сам брюнет придерживал подол своего кимоно. — Личный автомобиль куда удобнее. — Ты прав, но даже если бы я сейчас мог воспользоваться своей машиной, то я всё равно заказал бы такси, потому что в такой одежде неудобно быть водителем. — рассуждал Изуку, спокойно минуя ступени, чувствуя странный жар от всё так же невинной, но чуть более крепкой хватки мужской руки, — У тебя-то кимоно короче. Бакуго глянул вниз, на более современную версию старых традиционных дзори, соломенная версия которых стоит, например, у его старухи в шкафу — и сносу ей нет, хотя он предлагал купить новую пару. И надетые под них белые таби, что так интересно подчёркивали тканевую основу изумрудного цвета и соблазнительно контрастировали с чёрными хакама. Да настолько, что у него появилось странное желание взять, задрать эти широкие штаны и внимательно изучить под ними молочного цвета ноги. — Я пытался предложить себя в качестве водителя. — с лёгким смешком и красноречивым взором промолвил Бакуго. — А я пытался вежливо отклонить твоё предложение. — пожал плечами брюнет, выходя из подъезда и быстро укутываясь в свою шубу, не зная, как обойти снег и не намочить ноги. — И всё же, я настаиваю. Ты ведь ещё не заказал такси. — легко поднимая омегу на руки, Бакуго даже не обратил внимания на вопросительный взгляд, — Просто провернём аферу и сделаем вид, что «о боже, мы видим друг друга первый раз за долгое время». — мужчина начал кривляться, слушая тихий смех и получив невесомый удар по плечу, — Мы же оба с тобой великие актёры. Сам сегодня оценил мои возможности. — А если нас заметят? — Никому нет до нас дела, мой принц. Этому миру важен лишь он сам. — спокойно неся свою тёплую ношу, Бакуго не сдержался, чтобы не поцеловать чужой лоб, стараясь не развалить при этом старательно сделанный пучок, — Всему миру мы не интересны, и весь мир неинтересен нам. — …Мне кажется, я всё-таки плохо на тебя влияю. — сдавшись, Мидория устроился поудобнее в чужих руках, держа ворот шубы рукой, ибо шарф он не надел. — Сколько раз ты уже говорил, что я подобрал у тебя вредные привычки? — не спеша Бакуго поставил его около жёлтой машины, снимая сигнализацию и по-джентельменски открывая тому дверь. — Ты думаешь, я считаю? — Мидория вздёрнул бровь. — Значит, это не так уж и вредно, раз нет повода вести этому счёт. — пожав плечами на насмешливую улыбку, Катцуки, усадив возлюбленного на заднее сиденье, хотя изначально хотел на переднее, и, обойдя автомобиль, уселся за руль. Мидория настоял на том, чтобы сесть сзади, хотя ездить на задних сиденьях он не любил и всегда считал их «неудобными» и крайне уязвлёнными. По одной простой причине — он привык быть либо за рулём, либо возле водителя. Потому что так он мог контролировать, что происходит в салоне, да и на дороге тоже. А сидя сзади сейчас — у него складывалось ощущение, что он «кисейная барышня», которую на карете доставляют на бал. Крайне неприятное сравнение, учитывая, что он себя считает полной ей противоположностью. Но сейчас Изуку мог лишь выдохнуть и смириться со своей участью временного «кисейного принца», и скрыться в тени салона подальше от любопытных глаз. Кто знает, смотрели ли они вообще и было ли им по-настоящему интересно, как он приедет и с кем, но с детства он усвоил урок, что любопытство людей не стоит недооценивать. Ибо для своего удовлетворения они могут пойти на весьма страшные вещи. — Уже темно, вряд ли кто-то будет тебя высматривать в моём авто, — сейчас Катцуки был даже рад тому, что никто не знал об их отношениях, и за предусмотрительность в который раз восхитился своим принцем, — Ты лучше расстегнись. Я печку включил. Зажаришься же. — Может, я хочу быть цыплёнком табака. — скучающе протягивая, промолвил Изуку, всё же расстёгивая шубу и устало ожидая, когда же они доедут до этого чёртового здания, и он сможет выпить, а ещё лучше — зашиться где-то в перипетиях коридоров и лестниц, в одиночестве отпраздновав один из самых ожидаемых им праздников в году. Новый год он всегда праздновал по-особому, по крайней мере, в тюрьме, где этот праздник с каждым годом ощущался мурашками по коже всё сильнее и электричеством прошибал позвоночник каждый раз, когда они — в укромном местечке собравшись, — отсчитывали секунды до боя курантов. И часы с побитым циферблатом, кем-то выпрошенные у цириков — в ту секунду были объектом интереса двадцати, а то и больше высоких больших мужиков, которые как маленькие дети переглядывались в ожидании «чуда». И как только наступал новый год — они гурьбой начинали орать, подрывая всех спящих и не спящих, и поздравляя друг друга с уменьшением срока. А также подкалывая тех, кто сидел на пожизненном. Обычно за такие «шутейки» прилетало потом в лицо, но никого это не останавливало. Хорошее было время. Мидория сказал бы душевное. Хоть и сидеть там было далеко ему не в удовольствие, но хорошие моменты тоже были, и им не забылись даже спустя приличное количество времени. Это место было его настоящим домом на протяжении пяти лет, и… всегда таковым останется. — Ну что, ты к нашим? — глуша мотор на отдалённой автомобильной стоянке, где он еле нашёл место для парковки, Бакуго обернулся назад, — Мне Дерьмоволосый написал, что они уже на месте, — он посмотрел вниз на почти раздетые ноги, — Надо было сменную обувь взять, а то, глядишь, простудишься ещё. — Холод я не люблю, но к нему я устойчив, так что не заболею я за пять минут пешком. — отрицательно замахав головой, Изуку первым вышел из авто, напоследок благодаря мужчину и легко улыбаясь ему, говоря пресловутое, — С наступающим. — словно не они сейчас будут встречать куранты бок о бок. И, провожая переходящую дорогу фигуру взором, Бакуго откинулся назад, выдыхая, и теперь и сам почувствовал, будто устал за этот день как никогда, а ведь ночь только начинается. Он в прошлом скрипя зубами пришёл бы сюда, и в таком неудобном для себя одеянии, которое было негласной традицией всех присутствующих — он бы просидел здесь для вида всего час, после возвращаясь в свою берлогу и отключая телефон. Так он любил делать раньше. И чёрта с два его тогда мог уговорить Дерьмоволосый, звоня на отключённый абонент, когда Бакуго уже расслаблялся дома и подвыпивший ждал своего «ночного мотылька», который на утро обязательно сгорит из-под его рук. А сейчас… А сейчас его даже не уговаривали. Он сам согласился без лишних слов, меняя свой привычный «уют» на что-то несвойственное ему. Хотя то времяпровождение — уютом назвать можно было бы только с большой натяжкой. Он просто прожигал время. Как умел, так и прожигал. — Прав ли я был, говоря вот так о… какой-то там свадьбе? Мы знакомы меньше года. — тяжёлый выдох казался каким-то личным, — Напугал его только, идиот сраный. Нравится ему, видите ли, мужем его называть. Карая себя ещё больше матерной речью, Бакуго таки вышел из машины, закрывая её и смотря на дорогу, которой прошёл перед ним Мидория. В памяти невольно всплыл этот мимолётный одинокий силуэт в серой слабой метели, скрывающийся от последней несчастным меховым воротом. — Супруг, да? — на языке осела непонятная сладость, — …Как странно. — заключил он, начиная так же пробираться сквозь снежный танец, наступая рядом с оставленными следами, размером чуть меньше его шагов.

***

Кто же знал, что, когда Мидория говорил «с наступающим» так, словно реально поздравляет с Новым годом — это стоило расценивать именно так. Ибо по приходе Бакуго в зал, где собрались все мнительные опарыши их псевдокоролества, оказалось, что Мидория только зашёл, поздоровался, взял вино и смылся в неизвестном направлении. С вином, конечно. Но его-то он забыл! — Et où dois-je le chercher maintenant? En fait, je voulais lui demander de danser. «И где теперь мне его искать? Я вообще-то хотел пригласить его на танец.» — недовольный шёпот никто не понял, однако обозлённый взор в самом деле провожал всех танцующих своим недовольным «все ноги друг другу отдавите», злостно хихикая, когда это случалось. С ним, конечно, не потанцевали бы, даже если бы он смог поймать эту маленькую змейку за хвост, закрываясь простым «не положено», которое он уже слышал на дне рождения его матери. Но он хотя бы смог бы понаблюдать за изяществом брюнета в несвойственной тому одежде. Полный наряд он всё равно не смог увидеть при должном освещении, а сейчас его нагло лишили этой возможности, рассказывая ему, что, пока он со всеми, чёрт возьми, перездоровался — его принц успел и Коту встретить, и самолично улетучиться. Хотя, Кота… «Этот малой может что-то знать. Только вот где…» — блондин прошёлся по залу глазами и увидел подростка в компании ровесницы, — «А вот и наши влюблённые голубки. Сейчас мне укажут, где мой лебедь запропастился.» И он подошёл, беззастенчиво здороваясь и поздравляя юных и зелёных с Новым годом, между строк наводя диалог на Мидорию, на что Кота сощурился и недоверчиво глянул на его, хитро улыбаясь и выдыхая так, словно он — великий и могучий — уже познал величайший секрет и великодушно закрыл на это глаза. Поведением поистине напоминает Мидорию. Только в незрелом обличии. Тем временем подросток закатил глаза и скрестил руки на груди. Кота сказал бы, что если бы к нему подошёл с такой просьбой кто-то другой, то он даже рот не открыл бы, просто уклончиво отвечая, что «он понятия не имеет, где находится Мидория-сан», но что-то ему подсказывало, что с Бакуго-саном — немного другого рода ситуация. И ему стоит сказать. Это «что-то» было на грани безосновательной интуиции, но оно заставило его произнести: — Я могу догадываться, где находится онии-сан. — растянуто начал паренёк, с явным подстрекательством продолжая, — Но он просил никому не рассказывать, ведь то место он очень долго искал. — и красноречиво хлопая своими глазками-ониксами. — Не рассказывать, значит… — поставив руки в боки, Катцуки по-родительски вздохнул, словно выслушивал шалость маленького ребёнка, — И чего ты хочешь взамен за эту информацию, малой? — Другую информацию. «Торгаш мелкий. Весь в «старшего братца» пошёл.» — фыркнул мужчина. — Например? — вздёрнул бровь мужчина, с ухмылкой ожидая, что же «эдакого» выдумал наследник мышления его драгоценного принца. А ведь те были действительно похожи в таких незаметных деталях поведения между собой. Нет, двумя каплями воды они не были, но вот… что-то парящее и соединяющее было между ними, что мимолётно улавливалось его внимательными глазами в поведении подростка. Толком объяснить это Бакуго не смог бы, но это ощущалось подсознательно, даже при учёте того, что темпераменты этих двоих были абсолютно разными. И Изуми, озорно обернувшись по сторонам, махнул ему рукой, чтобы тот склонился, и с улыбкой прошептал: — Вы влюблены в моего старшего братца, Бакуго-сан? — у блондина аж сердце ёкнуло. — Зачем ты спрашиваешь такое? — незачем было детям знать о них это, тем более, когда эти самые дети уже далеко не дети вовсе. Он в таком возрасте уже вполне был «созревшим» для обсуждения отношений и всяких, как сказал бы его возлюбленный, «непотребств». И частенько обсуждал что-то подобное с одноклассниками, перелистывая картинки в интернете да грезя «каким охуенным будет его первый раз». К слову, он тогда прогадал, но собственные завышенные ожидания запомнились на всю жизнь. Может, поэтому его мечты-то — горячие и нереалистичные — до сих пор не исполнились? «Хорошее время было». — он вновь обратил внимание на речь, доносящуюся снизу. Изуми был на порядок ниже его. Только растёт ведь. — А почему вы не отрицаете? Или вы ещё не признались? — нарочито разочарованным личиком его было не купить, как и явно выводящим его на эмоции мычанием, — Ну-у… Так на вас не похоже. — ему ведь уже давно не пятнадцать. — То-то ты обо мне всё знаешь. Сам ведь такой же. — с явным наслаждением парируя и ухмыляясь, произнёс Бакуго, взглядом указывая на рядом стоящую… кажется, Эри? А после кивнул, — Так что? — Онии-сан в южной лоджии. Они сейчас пустуют и закрываются на ключ. — с выдохом вывалил как на духу Кота, — Так что, скорее всего, без его желания вы к нему не попадёте, Бакуго-сан. — пожав плечами, подметил он, смотря вверх на мужское лицо. — Что ж, спасибо. С тобой приятно иметь дело, — осталось понять, где здесь, блять, расположены эти таинственные «южные лоджии», — Укажи мне, где они. С остальным я разберусь сам. И ему указали, немного проводив, а после, прощаясь — вернулись к своей пассии. Бакуго уже хотел было выйти по коридору, как встретился с держащим в руке шампанское Тодороки-младшим, который недовольно сощурился на него, ожидая, пока он заговорит первым. Его будущая жёнушка прижималась к нему всем телом, также держа алкоголь и под стать мужу была одета в синее кимоно. Катцуки отвёл взор от этой посредственности, зная, что с кимоно белого цвета и расшитыми изумрудными цветами-орхидеями — она точно никогда не сравнится. Напряжённое молчание между ними затянулось бы, если бы Тодороки всё-таки не наступил на свою гордость и вынужденно не выдавил с ломаной улыбкой: — С наступающим. — Катцуки нехотя «угукнул» на это, уходя, скосив взгляд на ответное тихое, — Неотёсанный. — но не среагировав на это ровным счётом никак. Он вырос с того возраста, когда за такое мог бы приложить кому-то книгой по носу. А вот Тодороки, видимо, нет. Печаль-тоска, но что попишешь? Бакуго напоследок лишь захватил крем-брюле, стоящий среди прочего фуршета, и быстрым шагом направился к «свету очей своих», который оставил его тут светить и танцевать одного! Как так можно вообще? Минуя счастливые парочки в традиционных одеждах, обслуживающий персонал и всяческие украшения, встречающиеся то тут, то там — Бакуго вышел к малолюдному месту, где и располагались эти таинственные лоджии, большинство из которых были уже кем-то забронированы или закрыты на ключ, принимая гостей. Окидывая взором все доступные, Катцуки пошёл в самую дальнюю, почему-то будучи уверенным в том, что Мидория сидит именно там. Как и остальные, она была закрыта с той стороны занавеской, плотной и едва просвечивающей через себя лунный свет. Он не мог её приоткрыть, чтобы проверить, тут ли тот, кого он ищет, и, нахмурившись, остался под дверью, облокачиваясь на ту спиной. По ногам, где занавеска колыхалась лунным проблеском, словно лезвием проносилось холодное мерцание луны. В этой тишине, с приглушённой музыкой где-то вдалеке — он не услышал бы ничего, кроме неё, если бы не захотел вслушаться. Вслушаться в лёгкое пение, нежно обволакивающее его тело и заставляющее покорно замереть, вникая в текст. Тот был иностранным, но мотив был очень знаком, пусть и разобрать его он так и не смог. Бакуго был уверен, что это голос его возлюбленного, и, казалось бы, стоило постучать, дабы убедиться наверняка, но… стоило ли ему сейчас стучать в эту стеклянную дверь? Рушить момент, когда он впервые слышит, как Мидория напевает что-то в голос? Что-то, что так напоминает ему колыбельную…? Вместо этого мужчина слушал. Слушал, словно этот голос поёт ему, и медленно расслаблялся, вылавливая слова, которые он мог понять. Всё-таки, это был французский. И невольно расслабив плечи, Бакуго случайно стукнулся макушкой о стеклянную поверхность двери, глухо матерясь и разочаровываясь, когда из-за этого песня резко прекратилась. Мидория затих, в конце концов подходя к двери и, судя по всему, прислушиваясь. Поэтому Катцуки, сдавшись, произнёс: — C'est moi, mon prince. «Это я, мой принц.» — его голос был приглушённым, почти извиняющимся, словно он нарушил священный момент, нарушать который не хотел вовсе. Мгновение спустя занавеска приподнялась, и за ней на пороге показался Мидория. Его спокойные глаза, блестевшие в тусклом лунном свете, наблюдали за ним через стекло. Брюнет стоял в свободном кимоно и выглядел так, словно был божеством, только что вернувшимся из другой реальности, где не было ни шума, ни суеты — только он и его мысли, которые безбожно прервали. Катцуки корил себя за это. Но белый цвет на утончённом теле — выглядел божественно, а сам он безмятежно стоял, с лёгкой улыбкой постучав костяшками пальцев по стеклу. «Так мило…» — Катцуки со смешком постучал в ответ, неведомой силой успокаиваясь. Спокойствие окутало неожиданно, заковывая в свою беспросветную пелену, пока серьги-кисточки в чужих ушах отмирали на ветру золотом. Всё прекратилось внезапно, когда омега, проморгавшись, насупился, смотря на него в упор, и дёргано одёрнул руку от стекла. Через мгновение его выражение смутилось, словно он осознал, кто прервал его мелодичный голос. И с подозрением покосившись на блондина, Изуку словно заглянул за его спину, проверяя, есть ли там ещё кто, и облегчённо выдохнул. «Боится, что его мог услышать кто-то, кроме меня?» — хмыкнул Катцуки, который наблюдал за тем, как руки в этих шершавых перчатках отворяли замок. — Я… не знал, что ты- — начал было Мидория, но замолчал, переиначивая вопрос, — Нет. Как ты меня нашёл? — задано в упор, на что Катцуки фыркнул. — По потерянной на лестнице туфельке. — улыбнувшись на скептичное лицо, Бакуго кивнул после того, как его пропустили внутрь, чуть отходя в сторону, — Шучу. Мне кое-кто подсказал, но своих информаторов я не сдаю. — Дай угадаю. Кота? — закрывая дверь за ними, Изуку раздражённо задёрнул шторку, — Точно он, я больше никому не говорил. — прищёлкнув языком, он прошёл обратно к креслу, где сидел, и поднял свой бокал, оставляя второй на столе, — Ты что-то хотел или просто пришёл? — послышался шумный глоток. Мужчина проследил за вторым полным бокалом, к которому явно не прикасались, ведь на нём не было ни следов губ, ни уж тем более следов помады. Одинокое стекло стучало преломлённым предновогодним светом в полумраке и отражало в себе луну, и подготовленное словно для того, кто никогда не пришёл бы его выпить. Словно им кого-то поминали? Алые глаза поднялись на безмятежные черты. «Но для кого?» — хотел бы он спросить, но вместо этого, подошёл ко второму креслу, ставя ладонь на верх спинки того и безотрывно любуясь своим божеством, которое упивалось вином так, словно это был простой виноградный сок. — Просто. Хочу встретить с тобой Новый год. — душевно признавшись, Катцуки глуповато улыбнулся, всё ещё чувствуя неловкость, внезапно всплывшую после их недавнего диалога, — Знаешь же, с кем Новый год встретишь, с тем его и проведёшь. — И ты решил провести его со мной? Я польщён. — нарочито сдержанно ответил Изуку, первым садясь в кресло, после чего за ним сел и Бакуго, придвигая по столу, стоящему между их коленями — украденный крем-брюле. «А с кем же ещё?» — но вслух риторический вопрос задан не был, и Бакуго просто наблюдал за тем, как расширяются чужие зеницы, радостно искрясь от простого на вид десерта, — «Радость в мелочах, да?» — Надо же, какой потрясающий и милый новогодний подарок, — Изуку улыбнулся, с теплотой смотря на протянутое ему лакомство, а после смеясь на «из ниоткуда взявшуюся» предложенную чайную ложечку, — Спасибо. Прямо в моём вкусе. В рот сразу же была положена французская сладость, а довольное мычание сообщало, что Бакуго вполне себе угадал с угощением, когда бежал сюда, как последний законченный романтик. Глаза не могли оторваться от брюнета. Нутром Катцуки понимал, что перебарщивает со взглядами, и сам уже начал неловко их отводить, насильно переключаясь на что-то отвлечённое. Например, на синие салюты за окном, которых сегодня было в значительной степени больше, и с каждой их вспышкой замирало сердце. Замирало и вновь говорило ему посмотреть на Мидорию. Словно зачарованный, он встретил на себе изумрудные радужки, которые моргнув, предложили ему крем-брюле, пока Изуку, предвкушая его отказ, угрожающе промолвил с улыбкой на лице: — Если откажешься, я приму это на свой счёт. — и Катцуки смял губами ложку, пережёвывая покупной десерт и отмечая, что тот, что остался у него тогда в холодильнике, то есть домашний — был в разы вкуснее. И пока рот его был занят, Мидория расслабился в кресле, так же заостряя внимание на небосводные вспышки, смачивая губы в вине и открывая окно на проветривание, ибо от неожиданно пришедшего запаха мёда, который сегодня было словно необоснованно сладостно-смущённым — комната становилась душной. Хотя скорее слишком им пересыщенной. В его планах не было оставлять этот гуляющий ветер надолго в лоджии, всё же он был по-зимнему холоден. — Слушай, а для кого второй бокал? — всё же не сдержавшись, спросил баритон, и Мидория понимающе хмыкнул, догадываясь, на что всё это тянет, — Ты к нему даже не притронулся. — Я хотел прийти в «личную зону», расслабиться перед тем, как будут объявлять результаты года относительно трёх самых продуктивных компаний. — конечно, он мог бы слукавить и сказать, что второй сосуд был припасён для Катцуки, — И захватил бокал, дабы сначала кое-кого помянуть, а после и выпить с теми, кто сегодня со мной выпить не сможет. — но в таких дешёвых мыльных операх он участвовать не любил. Ревность — вещь жестокая. И крайне жалкая. — Есть надежды занять призовое место? — Катцуки понимающе нахмурился, пропуская щепетильную тему и затрагивая то, что Изуку готов был обсуждать с ним часами. Даже в Новый год. Работа-работа, родимая… — Хотелось бы хотя бы третье… — парень хмыкнул, — …но умом я понимаю, что, даже с моим руководством — моя компания не смогла бы так быстро перерасти по результатам Тодороки, Тошинори, да и Таками, скорее всего. — прикинув в голове приблизительных лидеров, Изуку недовольно вздохнул, отставляя пустой бокал и запрокидывая голову на спинку кресла, — Вечер только начинается, и я хотел набраться сил перед тем как начать всю ночь напролёт видеть все эти лица. — невесёлый смех пронзил зимний ветер, но быстро смолк после того, как Изуку повернулся к окну, щурясь на холодный поток воздуха. И подставляясь под него, что делало его, своего рода, мазохистом. Бакуго уже хотел было открыть рот, чтобы спросить, зачем омега вообще пришёл на эту тусовку «особо важных», но и сам прекрасно понимал, в чём дело. Разумеется, отказаться было бы попросту глупо и недальновидно, учитывая, что Мидория сейчас явно не в той ситуации, чтобы выбирать. Своё весьма шаткое положение брюнет пытался выровнять со всех сторон сразу, в особенности с общественной точки зрения, которая, зачастую, и регулировалась во всех этих вечерних кругах. Иначе ни Мидория, ни сам Бакуго не ходили бы на эти сомнительное сборища, предпочитая либо гордое одиночество, либо куда более приятную компанию в обществе друг друга. — Иногда я хочу, чтобы мир относился проще к отказам на их «великодушные приглашения». — изрёк низкий тон, которому Изуку улыбнулся, молча кивая, соглашаясь. «Но у общества слишком хрупкое эго.» — они оба в этом были правы. — Ты напевал французскую песню, — тихо перевёл тему блондин, не отрывая взгляда от тех звёзд, которые салютами взрывались в родных глазах, — Что-то очень знакомое, но я не мог разобрать слова. «Услышал всё-таки…» — так и кричало выражение обречённого лица, которое, вновь скосив глаза на выпитую наполовину бутылку, равнодушно потянулось, чтобы налить себе ещё. Но мужчина преградил путь этой руке, наливая самолично и отдавая бокал прямо в руки. «Обычно я так не сделал бы…» — вдруг окатило признанием Бакуго, когда он лично налил брюнету алкоголь, — «Но сегодня я не в силах его остановить. Мы оба понимаем, что нас ждёт, как только мы выйдем из этой лоджии.» — с одной стороны казалось, что в этом нет ничего такого, и «просто поговорить со всеми ними» — не так уж сложно, и он явно преувеличивает. Но альфа судил по себе. Это утомляет ничуть не хуже той физической работы, на которой он подрабатывал когда-то в юности. Абсолютно. Ощущения были даже острее. Словно их закидывали вдвоём в клетку к голодным львам и смотрели, трепетно смотрели, смогут ли они в этот раз выбраться из этой проклятой клетки живыми и невредимыми. Выбирались? Почёт и уважения, овации у самых ног, а коль нет… то, какого чёрта, вы, отбросы, ещё здесь? И смеете находиться рядом с нами? Самое комичное, что клетка эта была двухсторонняя, и сами львы выбраться из вечного голода — просто не могли. Они были слишком падки на этот голод и зрелища, а оттого со временем вместо львов оставались лишь облезлые шавки, скалящиеся, словно гиены, которые до сих пор думали, что они — львы. — Это была колыбельная, — ответил Мидория, возвращая Катцуки из размышлений. Он замер, заметив, что тот был погружён в свои мысли. — Прости, — продолжил брюнет, явно сокращая изначально задуманный рассказ. — Я выучил её, когда Кота был маленьким. Тогда он часто подолгу не мог уснуть, мучаясь в кошмарах. — мягкий тембр стал сочувствующим, но, казалось, что-то недоговаривал. Голос был глубоким, как тихий зимний вечер или мягкая горячая карамель, которая расплылась по холодной округе и залила его сердце до краёв. Катцуки видел, как зелёный взгляд потеплел, наполняясь светом неведомых воспоминаний, и как в этих глазах протекла глубокая забота и любовь, с которой вспоминались эти дни. И в голове невольно предстал образ тихо нависающего над ребёнком брюнета, значительно младше, чем сейчас, не испытавшего тяжести взрослой жизни, который, как любящий старший брат, напевал под нос неизвестный мотив, укачивая этими строками заплаканное лицо ребёнка. Почему именно эта сцена всплыла в голове? Катцуки почувствовал, как его собственное сердце сжимается от этого образа. Образа кого-то, болезненно понимающего горечь ранней неожиданной утраты, кого-то, кто пытался помочь другим в том, в чём ему не протянули руку помощи. Это сыпало на сердце жгучую соль лишь от понимания обширности прошлого, где, будучи одиноким, Изуку делал всё, чтобы никто поблизости не ощущал себя таким же. Таким же одиноким, как он. — Ты всегда был таким заботливым? — тихо спросил он, слушая ответное и такое тёплое и скорбящее «Я старался», — Но кошмары…? — переспросив, Бакуго наклонил голову набок. — Я не рассказывал? — оживился голос, и Бакуго отрицательно замотал головой, — Родители Коты разбились в автокатастрофе, когда он был ещё ребёнком. О нём стала заботиться тётя. И я тоже. По счастливой случайности. — Изуку машинально провёл пальцем по ободку наполненного бокала, поджимая губы, — Раньше он был неразговорчив и довольно замкнут. Лишь со временем стал выходить из этого состояния, но даже сеансы с детским психологом не смогли полностью его восстановить. — заключил он, решив не договаривать вслух всё то, что вертелось у него на языке, оставшееся привкусом извести. «А ведь потом и меня посадили в тюрьму… Его тётя рассказывала, что он долго плакал по мне.» — за это его до сих пор гложила совесть, ведь он даже не увидел, как этот ребёнок взрослеет. — «Я не хотел причинять ему такую боль, но у меня не было выбора. Я был глуп.» — хотя и хотел видеть, как тот растёт. — Сейчас он стал пораскованнее, и даже со мной переговаривается и торгуется. — привлекая к себе чужое внимание, Катцуки проникновенно кивнул, пальцами гладя застывшую в полудвижении над бокалом руку. — Малого ждёт великое будущее, мой принц. Но я не ожидал, что уже в таком юном возрасте он столько пережил. — уводя взор в окно, на всё ещё взрывающиеся салюты, Катцуки почувствовал укол сожаления, — Это просто ужасно. Повезло, что его тётя была хорошей женщиной. Он никогда не подумал бы, что такой открытый и жизнерадостный ребёнок, ничем не отличающийся от среднестатистического подростка — мог пережить такую тяжёлую утрату. Изуми вёл себя открыто, и единственное, что могло в нём показать отсутствие должного внимания взрослых — это то, как тепло он относился к Мидории, протягивая к нему руки каждый раз, как малыш, когда Изуку восхищённо наблюдал за ним и поддерживал, хлопая в ладоши. Словно подросток видел в Мидории того, кто, не имея возможности заменить ему родителей — был для него примерной фигурой человека, которая несмотря ни на что будет танцевать по разбитым стёклам, если придётся, лишь бы добраться до желаемого признания. И Изуми решил за ним повторять. Учиться у него этому мастерству быть всегда непобедимым и последним на сцене. — Это правда. Великая женщина. — согласился брюнет, — Я в целом думаю, что только великие люди способны с любовью воспитывать не своих детей. — произнёс парень, после чего его взгляд вновь затуманился от воспоминаний, а губы тронула тёплая улыбка, — …Они всегда казались мне такими благородными. — Ты ведь тоже приложил руку к его воспитанию. Значит ли это, что ты такой же благородный? — подстрекнул Бакуго, с лёгким непониманием косясь на категоричный взор. — Я? На самом деле, я всего-то пару лет или чуть больше был знаком с ним. Это не то время, чтобы можно было оставить «глубокий след». — отрицая, Мидория вновь отпил вина, чувствуя, что его уже немного начало мутить, и он тепло фыркнул на это головокружение, — Его тётя буквально подняла его на ноги. Так что нынешний Кота — это заслуга этой маленькой счастливой семьи. — той, которая даже в таком составе всегда сияла тёплым светом из окон небольшого дома. — …Может, ты и прав, но, знаешь, как сторонний наблюдатель могу сказать, что малой перенял от тебя много черт. — Катцуки всмотрелся в потемневшие глаза, слегка обеспокоенно косясь на почти полный новый бокал, — Это было бы невозможным, если бы твоя роль в его жизни была столь незначительной, как ты говоришь. Ты меняешь людей, мой принц. — тихо прошептал он и аккуратно решил всё-таки забрать злополучный алкоголь. «Ты изменил меня.» — его попытку пресекла рука в белом расклешённом рукаве, смотря в глаза и не отдавая украденное в руки, — «Всё-таки зря я его налил ему.» — Я скорее корректирую их образ мышления. — Бакуго выдохнул и отставил подальше бутыль с вином, одним рывком выхватывая бокал и выпивая почти залпом, — Я хотел, чтобы он вырос человеком, который сможет отстоять себя, но не будет притеснять собой других… — в лёгком ступоре закончил Мидория, глупо хлопая ресницами, — Зачем ты так быстро его выпил, тебе же плохо буде- — Ты заметил? — прервали его. — Что? — Ты перестал цитировать людей со временем, мой принц. — тыльной стороной ладони Катцуки вытер остатки спиртного, но оно уже въелось в губы. Плохого вина Мидория отродясь не пьёт. Изуку с выдохом встал с места, комично вздёргивая бровь на то, как от него стали «прятать» несчастный остаток в бутылке, держа его в другой руке, чтобы он не дотянулся. А Бакуго, нахмурившись, был готов выкинуть эту бутылку в окно, если понадобится, и сохранял зрительный контакт с тем, кто, достав из борсетки, лежащей на столе, салфетки, стал нежно вытирать ему уголки губ, чтобы он перестал походить на жалкую пародию напившегося с горя Джокера. Ну не идёт ему такая роль, надо принять действительность. — Я просто забываю со временем то, что читал. Это нормально. — спокойно говорил Изуку, присматриваясь к вишнёвым губам. Не сухим и, видимо, когда-то в прошлом пахнущим кокосом. — Нет, я не про это. — уклончиво продолжил мужчина, — Я про то, что теперь ты не нуждаешься в чужих словах, чтобы описать свои чувства. — и, пожав плечами, выдохнул, тихо ставя бутыль на пол и приближаясь к лицу, подставляясь под щекотание золотых серёжек-кисточек, — Раньше в такой ситуации ты вспомнил бы Шекспира или Хайяма. Но мне приятно слышать именно тебя. Изуку стушевался не сразу. Сперва Мидория даже не сразу понял, что к нему приближаются не для того, чтобы потрогать явно полюбившиеся серьги, и когда до него дошло, что речь идёт совершенно не про это — из рук выпала салфетка, а резко вставший блондин прижался к его губам, благородно делясь привкусом вина на языке. И аккуратно играя с маленьким завитком волос у уха, Катцуки невесомо подвёл брюнета к стенке, продолжая прижимать того к себе, приглаживая скулу, хотя казалось… казалось, что это брюнет прильнул к нему. Катцуки почувствовал, как его сердце забилось сильнее, когда он осознал искренность крепких объятий того, кто прижимался к нему всё крепче, обвивая шею, но едва ли Бакуго решил ответить тем же — остановился. — Секунду. Ты чего так неожиданно…? — слегка сбитое дыхание распаляло воображение, и Бакуго слушал невнятное бормотание, но смотрел только на губы, — Раньше всегда спраши- — Изуку резко накрыл рукой губы мужчины, которые вновь хотели возобновить поцелуй, — Да стой же ты, Дьявол. — М? — невинно захлопал глазками блондин, будто не понимал, почему его остановили. — Слушай, я могу тебя понять, но мы на вечеринке. Здесь уйма людей. — было физически неловко смотреть в озёра, которые пожирали его огнём, играясь, — Я еле нашёл дверь, на которую не повёрнута камера, но это не значит, что здесь можно- — Мидория сглотнул и увёл взгляд, признаваясь, — Я тоже хочу этого, но мы не дома. И не можем сделать ничего такого, понимаешь? «Почему это прозвучало так отчаянно?» — подумалось им обоим, словно пуля прострелила оба черепа. Катцуки замер и словно вчитывался в сумрачный взгляд, медленно снимая «предохранитель» в виде ладони со своего рта. Изуку проследил за этим, сжато выдыхая и доверчиво поднимая радужки к чуть прищуренному в раздумьях взгляду, который, словно в момент что-то поняв, распахнуто уставился на него, будто одним видом спрашивая, «а не показалось ли ему часом?» Словно понял что-то несусветное и ошеломляющее саму душу. И в тот миг, когда Изуку уже хотел уводить их внезапно вспыхнувшее желание в ноль, Бакуго промолвил забитым пониженным тоном, будто ему сложно было это сказать: — Ты хочешь… «чего»? — В смысле? Разве ты не- — обе руки, согнутые в локтях, приставили по обеим сторонам от элегантной причёски, спрашивая ещё раз: — Мой принц, чего именно вы хотите сегодня со мной? — выделил блондин, чувствуя, что не только лицо напротив покрылось румянцем, а и его собственное медленно сдавало позиции, — Распишите мне в подробностях. Если… Если он думает о том же, то, возможно…? Хотя, сказать честно, первый раз в лоджии — не особо хорошее место для их рода отношений. Бакуго плюнул бы на это, если бы проводил ночь с кем-то просто «за бокал мартини» и после был бы уверен, что больше с этим человеком не встретится никогда, но если ему всерьёз скажут, что были бы не против разделить с ним постель, и он услышит это чётко… То, во-первых, он умрёт от шока и воскреснет, а во-вторых… возможно, стоит подыскать поблизости какой-то приличный мотель? — Я же говорю, мы на вечеринке и не мо- — вновь начал омега, опасливо оглядываясь на закрывающую их занавеску, и замолк, когда влажные, как ночь, глаза смотрели, а губы шептали, как в горячем бреду: — Пожалуйста, мой принц… — Бакуго пытался быть как можно тише, он боялся даже вслух заговорить как обычно, чтобы не спугнуть этот момент, — …ты же знаешь, про что я спрашиваю. — Здесь…? — опасливо в ответ прошептали ему, и взор с губ переключился в сияющие алмазы. — Я найду любое место для тебя. — заверил Бакуго, нежно поглаживая чужие плечи и ловя каждую хмурь и тень на этом бледном, как луна, лице. Луна, которая сейчас будто стала приторно-красной, — Но скажи это вслух. Мне нужно твоё согласие. — Изуку дёрнулся, словно машинально хотел скрыть ту неловкость, проскочившую в нём, — Я сейчас почти на пределе своих возможностей. — Я… — он сглотнул, теряясь в собственных чувствах. Руки потерялись в колючем загривке, проходясь по нему с особой лаской, пока сам брюнет, перенимая привычку мужчины, начал шептать на французском. Сперва Бакуго не услышал, что он сказал, и, переспросив, подставился под чужую руку, отдавая возможность гладить себя ещё больше, искренне наслаждаясь этим небрежным перебиранием волос и смотря, как Мидория задумчиво смотрел куда-то вскользь, будто думал, говорить ему вслух то, что он говорить не планировал, или всё-таки смолчать, как если бы он сделал раньше? Мидория же думал об абсолютно другом. Правильно ли он поступает, если знает наперёд всё, что будет? Разве это не банальное обнадёживание самого себя, которым он мучает своё сердце, словно то в действительности может не понимать, куда всё скатится? Сколько раз он уже задавал себе эти вопросы, в итоге игнорируя их предостережения, но они ведь никогда не исчезали из его головы. Никогда не покидали. Просто ждали момента, когда в очередной раз смогут напомнить ему, где он и на что он пытается посягнуть. И вот опять, казалось бы, стоит отказаться и перестать идти заросшей тропой, но он снова выдаёт сиплое и уверенное: — …Je veux plus. «…Хочу большего.» — признание, которое ножом может после перерезать его пополам и после которого парень сразу сделал пометку, ставя палец на мужскую счастливую улыбку, — Il y a longtemps, pour être honnête. C'est juste… C'est seulement maintenant que j'ai pu le dire à voix haute. «Давно, если честно. Просто… только сейчас я смог сказать это вслух.» «И то с твоей помощью.» — беззвучно хмыкнув, Мидория проникся ответом. — …La prochaine fois, ne reste pas silencieux si longtemps. «…В следующий раз не молчи так долго.» — почти хрипло прошептал Катцуки, склоняясь к чужому лицу и слушая тихое: — Je ne le ferai pas. «Не буду.» Без предупреждений, как и Бакуго, Мидория притянул того в новый поцелуй, руками обхватывая шею и ощущая, как его берут под ягодицы, всем весом перемещая на себя. На весу ощущения были острее. Даже слишком. Быть на полном доверии у блондина — вызывало странный мандраж предвкушения по всему телу, будто он медленно снимает с предохранителя железобетонное терпение альфы. Оно безусловно ему нравится, но сейчас появилось странное желание вскрыть его и посмотреть, что будет. Его плотно держали на руках, не сдерживаясь от лёгкого покусывая накрашенных губ и сладкого причмокивания винного оттенка их сегодняшнего вечера. Зимний ветер поднимал их одежду, и подолы хаори взлетели вверх сетчатым шёлком, пока они всё не могли насытиться друг другом, не прерываясь ни на секунду и желая продолжить, даже когда они переместились к столу. Благо, на пути ничего не могло преградить им путь, иначе вся лоджия была бы разгромлена. Катцуки мельком посматривал по сторонам, чтобы не упасть, но сразу же прикрывал глаза в наслаждении, как только чувствовал, как длинные ногти невесомо стали царапать его шею. Опустив ношу на стол и оторвавшись лишь на мгновение — Бакуго хотел было быстро подхватить свой телефон, лежащий на столе и найти им удобную кровать, желательно в номере подороже, но на экран телефона была положена кружевная рука, прерывающая его судорожный поиск. — Тут. — твёрдо отчеканил высокий голос, — Мы никуда ехать не будем. — Но у меня с собой только презервативы. — взволнованно прошептал Бакуго, пока Мидория, удивившись и задумавшись, ответил: — С лубрикантом? — когда ему кивнули согласием, омега невольно призадумался, что весьма умно носить с собой именно такой вид защиты, — Этого нам хватит. — скрещивая руки на груди, заявил Мидория, призывающе маня к себе пальцем.