Loving you is a crime

Поздний вечер. Безмолвие квартиры, где не находился никто, кроме него, было нарушено звонком в дверь. В этот раз он никого не ждал: но когда он видит на пороге обворожительную блондинку в красном платье с глубоким декольте, у него сразу появляются догадки насчёт цели её визита. — Вы, кажется, наш постоянный клиент. Вызывали? — блондинка соблазнительно улыбается, сжимая в руках чёрную сумочку. Верно. Он заказывал услуги бессчётное количество раз, но никогда до этого к нему не приходила настолько ухоженная женщина, оставляющая после себя послевкусие неуловимой ухоженности и богатства, которое хотелось испить до дна. Она не выглядит как та, кто в погоне за лёгкими деньгами или же в состоянии безысходности позволила социальному дну всеобъемлюще поглотить себя — подобно тем, кто обычно приезжал на вызов. Она выглядит как изящная светская львица, у которой должно быть много поклонников, постоянно обеспечивающих ей безбедное проживание лишь благодаря факту её сводящей с ума красоты. Она выглядит лучше всех, кто когда-либо оказывал ему услуги — и расценки, скорее всего, соответствующие. Но единственная мысль о ней будоражит, заставляет кровь закипать и бурлить. — Не вызывал. Какая-то ошибка, — отвечает он, не выдавая наваждение в спокойном тоне. Смотрит напрямую в её светло-голубые глаза. — Как же так, снова всё перепутали, — произносит она отрешённо. — Но раз уж ты проделала такой долгий путь, я предлагаю тебе остаться. За мой счёт, разумеется, — проговаривает он. Почему бы не скрасить вечер такой приятной компанией? Ведь прежде он даже не мог подумать о том, что такая, как она, может прийти на вызов, чтобы послушно выполнять все его желания. — Вы так благородны, — женщина улыбается, поворачиваясь на высоких каблуках и проходя внутрь медленной элегантной поступью. Даже её походка выдаёт в ней выдержку и грацию. — Я не могу отказать нашему постоянному клиенту, если вы так пожелали. Он проводит её вглубь квартиры: она выглядит так неподходяще на фоне незамысловатого интерьера. Словно Персефона, благоухающая весенней пылкостью на берегу журчащих вод Стикса. Мадонна Брюгге, вывезенная из церкви. Она садится на кровать, и он занимает место рядом с ней, разливая по бокалам пряное вино. Бокалы звонко соприкасаются. — Как тебя зовут? — обычно ему были безразличны имена девушек, которые удовлетворяли его, но та, что перед ним — особенная. — Розалина. — Можешь снять перчатки в помещении: тебе будет жарко, — уточняет он. — Не стоит беспокоиться, — она прикасается к его лицу, и он ощущает мягкость бархата на своей коже. — Перчатки — моя любимая деталь. Он кивает, не сосредотачивая внимание на этом: его мысли занимает лишь её платье, которое хочется поскорее снять. Она находится так близко, что это начинает походить на наглость: это сводит с ума и заставляет ослабить бдительность. Он прикасается к ней так, словно для него теперь доступно то, о чём раньше он мог только мечтать. Красный. Красный. Повсюду, на всех поверхностях. Это не цвет её платья, не цвет её помады, не цвет её туфель на высоких каблуках. Блондинка презрительно морщится, вытаскивая нож из бездыханного тела и замечая чужую кровь на своём одеянии. В разлитом вине, в осколках бокала плещется ртуть её отвращения. Даже при всей предосторожности этот идиот умудрился заляпать её любимое платье. Словно грязное мерзкое пятно на идеальном полотне в помещении Лувра. Если она — «Брак Амура и Психеи», то он — гниль на паспартý, клякса на эстампе. Он был лицемером, днём усердно делающим вид, что поддерживает справедливость и презирает беззаконие, а ночью только довольным использовать девушек, находящихся в публичном доме, который она содержала. И таких лицемеров много. До неё не раз доходили жалобы от девушек насчёт того, что он любил применять насилие, чтобы достичь высшей степени удовольствия и самоутверждения: грубо таскать за волосы; прижигать сдавленную девичью кожу синяками; душить так, будто кости ломаются, стираясь в труху. Ей претит даже мысль о том, что это низменное существо позволило себе прикоснуться к ней. Но мысль о жестокой расплате становится похожей на эффект седативного средства. А впрочем, разве это можно было назвать жестокой расплатой? Вовсе нет. То, что она делает — l'art pour l'art, эшафот для истязателя, соскабливание плоти ради сиюминутного приговора без суда и следствия. Закончив работу, она достаёт из сумочки небольшой блокнот, из которого вырывает один лист. Карминовая помада становится её грифелем, начертанием которого она выводит символ, оставляя в углу небольшой рисунок в виде сердца. *** Нёвиллет привык просыпаться ранним утром очень заблаговременно, чтобы подготовиться к работе. Факт выходных или же появление в его доме гостя ничуть не могло изменить устоявшийся годами режим. Но в этот раз раннее пробуждение было особенно приятным. Причина тому — тепло чужих объятий и то, как мило выглядел Ризли во сне, когда его волосы были ещё более неаккуратными, чем обычно, но взгляд становился смягчённым и расслабленным. Блики утреннего света, прорезающиеся сквозь панорамное окно, струились на кончиках его неровно раскиданных прядей. Мёд и золото, запутавшиеся в завитках тёмных волос. Нёвиллет долго смотрит на него, замечая, что расслабленные черты постепенно ускользают, ощетиниваются. Веки Ризли судорожно дрожат, брови становятся хмуро сведёнными. Он шепчет нечто неразборчивое, во что Нёвиллет внимательно вслушивается, с трудом различая слова «Сиджвин» и «не забирайте». Очередной кошмар? — Всё в порядке, Сиджвин останется с тобой, — мягко шепчет ему на ухо Нёвиллет, невесомо поглаживая по щеке, чтобы ненароком не разбудить. Ризли будто внимает его словам, все ещё пребывая в плену неприятного сна. Прижимается крепче и утыкается носом в его грудь. Это значительная проблема для Нёвиллета, не собиравшегося несколько часов неподвижно оставаться в кровати: объятья Ризли настолько крепкие, что выбраться из них, не разбудив, будет практически невозможно… К тому же, Нёвиллету кажется, что воздуха становится всё меньше. Не осмеливаясь вынырнуть из его согревающих объятий, Нёвиллет дотягивается до ближайшей тумбочки, с которой берёт телефон. Он сразу же озадаченно замечает огромное количество пропущенных вызовов с разных номеров, быстро открывает список пропущенных и удивляется ещё больше, когда видит, как подписаны контакты, с которых были совершены звонки. Федеральный прокурор, директор ФБР, его коллеги из Верховного суда… Тревога нарастает вместе с осознанием неопределённости. Должно было случиться что-то поистине выходящее из ряда вон, чтобы ему звонили самые высокопоставленные лица в юридической сфере США. Все звонки были совершены вчерашним вечером. Вспоминая то, чем Нёвиллет занимался на тот момент… Он действительно не проверял телефон и поставил его в беззвучный режим. Единственное оставленное сообщение — от директора ФБР, содержание которого гласило: «Перезвоните сразу же, как появится возможность». В обычных условиях Нёвиллет бы задумался о целесообразности звонка в шесть часов утра, но щемящая неопределённость заставляет его забыть о правилах делового общения и надлежащих часах для звонков коллегам. Он убирает с себя руки Ризли, стараясь сделать это как можно аккуратнее, и совершает звонок, уходя в другую комнату. Никакого ответа. Ещё один звонок. Ещё один. Наконец-то ответ. Директор ФБР зевает, желая Верховному судье доброго утра, но так и не разглашает причину звонка. Вместо этого он назначает встречу через пару часов в помещении Верховного суда, на что Нёвиллет охотно соглашается. Когда он возвращается обратно в свою комнату, то замечает, что Ризли сонно потирает уголки глаз. Его лицо сразу сияет ярче, чем утреннее солнце, когда он видит Нёвиллета. Даже совестно, что Нёвиллет не может разделить подобную радость. Он ощущает себя взвинченным и взволнованным, словно скрипящая расстроенная струна, звучащая фальшиво и натянутая до предела. Но решает не рассказывать о своих переживаниях, чтобы не переносить на Ризли беспочвенные волнения. — Доброе утро, mon amour, — сонно произносит Ризли. — Кто бы мог подумать, что утром сразу после пробуждения ты выглядишь так восхитительно. Даже завидую. Ризли, видимо, не заметил, что Нёвиллет уже успел нанести немного макияжа и подправить причёску. Замечал ли Ризли в принципе хотя бы когда-нибудь, что то, как Нёвиллет выглядит — не только результат естественной красоты? Вероятно, некоторым вещам лучше остаться тайной. — Доброе утро, mon trèsor, — Нёвиллет ласково смотрит на него, возвращаясь в объятья, от которых только что ускользнул. — А ты выглядишь, как маленький прелестный волк. Ризли щурится — неизвестно, от солнца, от пришедшей в голову хитрой мысли или от всего сразу. Берёт его руку в свою, кусая так, что остаются еле заметные следы от зубов. — Больно, — Нёвиллет убирает руку. — Да? Вчера тебя это не особо волновало, мм? Нёвиллет смущённо отводит взгляд. — Пожалуйста, не надо напоминать… — Давай по-другому, если тебя это так смущает. Que lira-t-on la prochaine fois? Code américain ou peut-être la loi sur la défense du mariage? Нёвиллет вздыхает. Ризли как всегда находит любые способы обойти запреты. Хотя факт того, что на французском они могли без стеснения выразить то, что казалось переходящим черту на английском, заставлял воспринимать такие моменты по-особенному. — Et vous ne cachez même pas que vous avez hâte de recommencer… — J'aime beaucoup la façon dont ta voix sonne en français. La prochaine fois, tu me parleras entièrement dedans? Ризли улыбается, замечая, что Нёвиллет снова растерян и сбит с толку от такого заявления. После чего тянется за поцелуем, беспрекословно получая желаемое. Долго не отпускает, углубляет, растягивая этот момент. Взгляд Ризли вдруг падает на антикварные часы напротив него. — Слушай, нужно досыпать наши законные часы. Ещё очень рано, — зевает Ризли. — Я не думаю, что смогу уснуть, к тому же мне надо будет отлучиться на работу. — Опять? На этот раз, надеюсь, ты меня снова возьмёшь с собой? — Ризли игриво подмигивает. — Ризли, я попросил… — Да-да, больше не напоминаю. Когда-нибудь бесконечная битва между тобой и работой закончится, et tu deviendras complètement à moi. Но хорошо… я тебя отпущу. Пообещаешь мне, что когда вернёшься, мы созвонимся с Сиджвин по видео? — С Сиджвин? Я не уверен, что смогу найти с ней общий язык… — Сможешь. Каждый раз, когда я рассказывал тебе о ней, ты был очень заботлив. Вот я и подумал, что вы обязаны поговорить, — Ризли смотрит на истаявшие в окне оттенки рассвета, о чём-то задумываясь. — Мне немного грустно, что я не встречу рядом с ней начало года. Я уже по ней скучаю, на самом деле. Но я знаю, что Клоринда о ней позаботится. Разговоры о Сиджвин были нередкой темой. Сначала Ризли показывал себя исключительно с сильной и заботливой стороны, но постепенно он стал доверять Нёвиллету всё больше и больше деталей. Поэтому образ стал достраиваться: из идеального отца, у которого не было проблем с воспитанием, Ризли превратился в обычного человека со своими проблемами, переживаниями и уязвимостями. Нёвиллету было больно от мысли, что девочка столкнулась с социальным порицанием из-за такой нелепой причины, как попадание её отца в тюрьму. Осуждение общества в целом редко бывает справедливым, но быть осуждаемой за то, что от тебя даже не зависело, ещё и в том возрасте, когда психика легко поддаётся влиянию — особенно болезненно. Оставалось надеяться на то, что это не оставит сильный отпечаток на личности Сиджвин. Возможно, эта история настолько тронула Нёвиллета, что он стал слишком часто интересоваться самочувствием девочки. А Ризли, конечно же, не мог упустить это из виду. Нёвиллет жалел о том, что сопереживание — единственное, что он может сделать в этой ситуации, ведь вмешательство в естественный процесс социализации ребёнка будет безрезультатным. Иногда он ловил себя на странной мысли, что воспринимает так близко и глубоко всё, что связано с Сиджвин, потому что она кажется ему родной, вовсе не чужим человеком — даже если он никогда с ней не общался. Когда Ризли показывал фотографии, где она жизнерадостно улыбалась, Нёвиллет чувствовал непонятную теплоту и радость за неё. — Хорошо, мы поговорим, — кивает Нёвиллет, и Ризли коротко целует его. — А потом мы пойдём в самый большой торговый центр в Штатах и наконец попробуем бургеры, — смеётся Ризли. — Я просто не могу представить, чтобы ты, весь такой величественный судья, ел бургер. Я запишу это на видео и буду вечно тебе припоминать. Нёвиллет чувствует грусть из-за того, что не может полностью разделить этот энтузиазм. Он бы хотел расслабиться и задуматься о таких нелепых вещах, как бургеры, но предстоящая встреча с директором ФБР ощущается как нависший над ним дамоклов меч. Ничего даже не случилось, тогда почему он не может позволить себе насладиться приятным моментом? — Тогда какая еда мне подходит? — Нёвиллет тихо смеётся в ответ. Он редко смеётся, но рядом с Ризли это получается так естественно и легко. — Тебе… — Ризли ненадолго задумывается. — Сразу думаю о профитролях. Но здесь не то. В Штатах не умеют делать профитроли. Вот если бы ты попробовал те, что делали в кондитерской рядом с моим домом во Франции… — Я хотел бы попробовать однажды, — Нёвиллет наклоняется к нему, нежно запечатлевая прикосновение своих губ на его обнажённых плечах. Ризли довольно закрывает глаза, погружаясь в воспоминания о родной стране, которую он покинул. Даже самые ненавистные места, с которыми связаны неприятные воспоминания, наполняются другими оттенками, когда он представляет присутствие Нёвиллета там. Они не дают друг другу обещание. Для непременного осуществления мечты, имеющей особое значение для обоих, обещания не нужны. *** Стерильный покой и тишина хорошо проветренного кабинета, ровно сложенные стопки бумаг и медленное перемещение стрелок часов. Комфортная рутина, к которой он привык. Нёвиллет просматривает предстоящие дела, за которые ему предстоит взяться после праздников, пока дверь не распахивается, знаменуя начало назначенной встречи. — Господин Нёвиллет, я не мог дозвониться до вас весь вчерашний вечер. Вероятно, вы были очень заняты? — директор ФБР проходит внутрь кабинета, и Нёвиллет настороженно замечает, что тот принёс вместе с собой огромную папку с документами. — Это очень важно, посмотрите внимательно. Вчера вечером следователь Сиканоин Хэйдзо из Техаса выслал нам данные о нескольких загадочных убийствах. Нёвиллет вглядывается в папку бумаг, лежащих перед ним: листая их, он видит фотографии с мест преступлений. Убитый следователь, а затем — убитый охранник в тюрьме. Оба убийства объединяло отсутствие явных прямых улик и наличие похожего символа, оставленного на месте преступления. Восьмилучевой символ с тремя лучами внутри, похожий на свастику. Если опираться на проведённое расследование, этот символ был напрямую связан с убийством, по которому Нёвиллет вынес решение ранее, пересмотрев его в высшей инстанции. Насколько Нёвиллету было известно, эти данные не оглашались ни в прессе, ни в каких-либо других средствах массовой информации, поэтому даже для него это становится неожиданностью. Убийства следователей в связи с исполнением должностных обязанностей — увы, не редкость. А убийство охранника и пожар в тюрьме, который, как утверждал следователь из Техаса, устроили не без помощи женщины, пойманной по обвинению в совершении убийства четырёх человек, выглядит ещё более жестоким. Потому что в ходе пожара суммарно погибло сорок человек. Зачем нужны такие жертвы, если заключённая даже не смогла сбежать? Жестокость ради жестокости? Нёвиллет не мог потерпеть подобного, всегда движимый человеколюбием. Отсутствие прямых улик привело к тому, что расследование всё ещё является загнанным в тупик. Судя по имеющимся сведениям, расследование по изначальному делу также продвинулось не очень далеко. Директор терпеливо наблюдает за тем, как Нёвиллет изучает бумаги, продолжая монолог: — Но важность нашей встречи не только в убийствах. На месте преступления был оставлен шифр, и разгадать его получилось совсем недавно. Директор пролистывает папку до фотографии с места преступления, на которой был запечатлён шифр. — Благодаря криптографу стало известно, что это шифр Виженера. Средней сложности. Понадобилось чуть меньше недели, чтобы разгадать его. Сложность заключалась в том, чтобы подобрать ключ. Как оказалось, ключ — «казнь». Ознакомьтесь, пожалуйста, с содержанием зашифрованного послания. Нёвиллет долго не может поверить в то, что он видит. Он не совсем понимает, что именно ощущает, вчитываясь в пропечатанные буквы.

«Следующей жертвой будет Верховный судья, если вы не прекратите расследование. У вас есть неделя».

— Расшифровка заняла как раз практически неделю. После того, как об этом стало известно, мы собрали стратегическое совещание, по итогам которого было решено, что целесообразно обеспечить вам повышенную охрану, а лучше всего — переместить вас в надёжное место, где никто не сможет совершить покушение на вашу жизнь. Стрелки часов замедляют ход. — Но мы не можем быть уверенными в том, что написанное — не пустые угрозы, — ледяным тоном чеканит Нёвиллет, стараясь сохранить холодный рассудок и бесстрастность. — Убийства были совершены в Техасе, а с момента совершения последнего не прошло даже суток. Поэтому логично предположить, что убийца или же убийцы всё ещё находятся там. Их можно поймать, отследив перемещение через полёт на самолёте… — Ваши рассуждения имеют смысл, но сегодня рано утром сразу же после вашего звонка стала известна новая информация, — директор достаёт ещё одну папку с документами, которая выглядит тоньше. — Ознакомьтесь, пожалуйста. Нёвиллет часто видел фотографии с мест преступления с изуродованными телами. Он привык, воспринимая это, как нечто будничное. Но когда он видит обезображенное тело федерального прокурора, с которым общался всего пару недель назад и к которому относился с уважением, он ощущает себя совсем иначе. Чем мог заслужить такую участь человек, у которого погибла жена и который в пятьдесят лет вёл одинокую жизнь? Это убийство сильно отличалось от остальных. Если прошлые убийства были совершены одномоментно, то в этот раз ножевое ранение, ставшее причиной смерти прокурора, не было окончательным результатом. Преступник постарался, искромсав его лицо до неузнаваемости — так, что опознать было невозможно. Выскобленные глазные яблоки, отрезанный язык и нос, от которого остались куски растерзанной кожи. И снова никаких прямых улик: ни отпечатков пальцев, ни биоматериала. Нёвиллет напряжённо смотрит на адрес места преступления, отмечая для себя, что этот жилой квартал находится от его дома в десяти минутах ходьбы. Естественно, и в этот раз не обходится без примечания: рядом с убитым был найден тот же самый символ, но в этот раз он был выведен… губной помадой? К преступлению причастна ещё одна женщина? — Это уже третий сотрудник правоохранительных органов, убитый в связи с выполнением своего долга и связанный с этим преступлением, — констатирует директор ФБР. — Вы полагаете, что угроза моей жизни вполне реальна? — Следователь по данному делу утверждает, что в нём замешана не… совсем обычная организованная группировка. Вполне возможно, что это мафиозная структура, которая располагает достаточными средствами для реализации угроз государственного масштаба. Вы ведь знаете о Пабло Эскобаре? — Один из самых богатых преступников в мире, колумбийский «король кокаина»… — Тогда, полагаю, вы знаете и о том, что влияние его наркомафии было настолько значительным, что его киллеры убили Верховного судью Колумбии, когда тот не согласился обеспечить сделку с правосудием. Нёвиллет бы назвал такой подход «опорой на уже существующий прецедент». По схожей схеме работала судебная система США: суды выносили решения, основываясь на аналогичных вердиктах, вынесенных по результату рассмотрения похожих дел. Если что-то уже случилось, то есть высокая вероятность, что оно случится снова. — Вы утверждаете, что ситуация в нашем случае аналогичная? — В таких условиях нельзя что-то утверждать, но нам не помешает перестраховаться. Нельзя допустить, чтобы вы стали четвёртой жертвой. Поэтому есть два варианта развития событий — прекращение расследования либо обеспечение надлежащей охраны для вас. Нёвиллет не сомневается ни на секунду. Ему не нужна чаша весов, чтобы взвесить предполагаемые варианты. — Мы не прекратим расследование несмотря ни на что, — твёрдо, несгибаемо заявляет он. Он не только публично дал слово, что все виновные будут привлечены к ответственности. Прежде всего, он был ответственным за решение, которое вынес, и не собирался открещиваться от него под воздействием угроз. Правосудие не ломается, как мягкий минерал, растёртый в крошку. — Я не ожидал от вас другого ответа, — кивает директор ФБР. — Удивляюсь вашей выдержке: до сих пор у вас не дрогнула ни одна мышца. — Худшее, что можно сделать сейчас — отдать контроль над собой эмоциям, — Нёвиллет уравновешен до хруста кубиков льда. — Верно. Мне ведь не следует объяснять, что всё, что мы сейчас обсуждали — государственная тайна, и об этом не должен узнать ни один человек? — Само собой. Благодарю за напоминание. Нёвиллет дежурно улыбается, собираясь дать указания не только насчёт своей безопасности, но и насчёт безопасности дочери и следователя из Техаса. Их судьба могла зависеть от того, насколько качественно он сможет руководить этим процессом. Дело необходимо раскрыть в кратчайшие сроки. Нельзя терять ни минуты. *** Нёвиллет поспешно возвращается домой. Сюжет, в результате которого Фокалорс пожертвовала своей жизнью ради справедливости, повторяется безошибочно точно. Но в этот раз Нёвиллет не должен допустить вероятность того, что он станет жертвой покушения. В первую очередь из-за того, что его убийство приведёт к полной дезорганизации работы правоохранительных органов. Как будет функционировать судебная система, лишившись главного символа — и не имея достойного кандидата на замену? Возвращаясь домой, Нёвиллет замечает на входной двери странную деталь, которой до этого не было. Подходя ближе, он понимает, что на дверь неровно наклеена листовка. Восьмилучевой символ с тремя лучами внутри. Нёвиллет чувствует, как его пробирает арктический холод с ног до головы. Неужели он опоздал? Поворачивая ключ и ощущая напряжённую пульсацию вен в висках, он забегает внутрь. Осматривает комнаты одну за другой, распахивая двери. Никого. Никого нет. Ни в одной из комнат. Он не мог опоздать. Он не мог упустить момент. Именно тогда, когда здесь находились самые дорогие для него люди, никак не защищённые… Нёвиллет слышит непонятные звуки, доносящиеся с кухни. Единственная комната, которую он не осмотрел. При нём нет оружия, его навыки борьбы посредственные, поэтому он станет лёгкой добычей. Он вытаскивает телефон, собираясь набрать номер ФБР, как вдруг слышит шаги, приближающиеся к нему. Нёвиллет пятится назад, пока не видит перед собой Ризли, только что вышедшего из кухни. — О, ты вовремя. Я как раз приготовил банановые панкейки, — улыбается Ризли. — Где Фурина? — быстро спрашивает Нёвиллет. — Вовсю уплетает панкейки за обе щеки. Давай, присоединяйся. Ты любишь с малиной или с шоколадом? Нёвиллет облегчённо выдыхает, заходя на кухню и видя в точности то, что описал ему Ризли. Фурина в безопасности. Он не опоздал. Тем не менее, это никак не меняло факт того, что его собственный дом больше не был безопасным местом. Всем им нужно было уходить отсюда как можно скорее. Мозг лихорадочно работает. Что означала та листовка? Предупредительный знак? Намёк на то, что преступникам известно его место жительства? Может, прямо сейчас его жизнь находится в опасности, а преступники прячутся где-то рядом, готовящиеся к нападению? Маловероятно. Нападать напрямую в дневное время, в самом центре столицы США, когда здесь столько свидетелей — слишком наглый, обличающий и неаккуратный жест, равносильный явке с повинной. Непохоже на почерк преступников, если вспоминать прошлые убийства. Значит, у него остаётся немного времени. И он собирается воспользоваться всеми возможностями, которые у него есть. Судя по беззаботному настрою Ризли, тот не слышал никаких звуков, которые свидетельствовали бы о злоумышленниках. Нёвиллет решает не задавать никаких вопросов, которые бы дали понять причину его беспокойства. Действовать. Действовать без раздумий. — Нам нужно поговорить, — Нёвиллет жестом показывает Ризли пройти в свою комнату, чтобы Фурине не было слышно содержание их разговора. Ризли непонимающе проходит за ним. Нёвиллет закрывает дверь, зашторивает окна. — Да, mon amour? — Ризли мягко приобнимает его, кладя руку на плечо. — Не прикасайся ко мне, пожалуйста, — строго прерывает его Нёвиллет, отстраняясь и удивляясь тому, как резко звучит его голос. Нет, об этом некогда думать. — Ты не в настроении? — Ризли совсем не пугается его холодного поведения. Как всегда идёт напролом, не боясь обжигающего холода. — Что-то случилось на работе? — Нет, ничего не случилось, — Нёвиллет протягивает ему несколько купюр, быстро пересчитывая. — Этого хватит на билет до Далласа и ещё немного сверху. — Какой Даллас? Мы же хотели встретить вместе Новый Год. — Будет лучше, если ты встретишь его с дочерью, а не со мной. Ты как раз успеваешь. — Чего? Мы столько запланировали на сегодня, зачем мне это нужно? — Ризли запускает руку в его волосы, слегка растрёпывая их с недоумевающим выражением лица. — Я тебя не узнаю, что случилось? — Я попросил не прикасаться ко мне, — стальным тоном останавливает его Нёвиллет. — Пожалуйста, не задавай ненужных вопросов. Я не хочу, чтобы ты оставался здесь, и не хочу осуществлять ничего из запланированного. Тебе следует вернуться в Даллас. — Да почему, чёрт возьми?! — Я оставляю за собой право не объяснять причину. Ризли выглядит очень раздражённым, но быстро возвращает контроль над собой, успокаиваясь. Вероятно, это стоит ему каких-то усилий — подавить неизменную импульсивность. — Так, — Ризли складывает все пазлы воедино, приходя к единственному верному выводу, — у тебя, определённо, что-то случилось на работе. Снова заставляют работать сверхурочно? — У меня ничего не случилось. Ризли не отступается: его нелегко оттолкнуть так просто, всегда заканчивающего начатое до конца. — Не знаю, что случилось, но я вижу, что тебе сейчас тяжело. Поэтому ты не можешь так сразу это сказать. Но я пойму любую причину, какой бы она ни была. Или, может, тебе нужно время? Неважно. Главное — будь готовым объяснить, что заставило тебя так сильно переживать. Нёвиллет долго молчит — как он может отказать этим искренним словам и преданному взгляду, в котором отражается неподдельное желание защищать, оберегать, заступаться? Он чувствует ком, подступающий к горлу. Ему хочется рассказать Ризли обо всём. О том, что справедливость, которой он так отчаянно добивался, опять стала обоюдоострым мечом, и в этот раз клинок заточен до предела. О том, что, фактически, из-за его действий погибло более сорока невинных людей. О том, что, вероятнее всего, жертвы будут и дальше: и всё из-за решения, которое он вынес. О том, что он обязан оставаться верным своим принципам — ведь он не знает, как можно жить иначе. Но верность принципам может стоить не только его жизни, но и жизней тех, кто ему дорог. И этого Нёвиллет боялся больше, чем чего-либо ещё. Он мог бы подумать, нужна ли справедливость, когда ставки такие высокие. Но как он смеет допускать такую мысль, находясь на вершине судебной системы страны? Как он смеет открещиваться от справедливости, будучи её символом? Кто, если не он? Что-то внутри него угасает. Он знает, что на Ризли можно положиться, что тот — словно крепость, в которой можно спрятаться от того, что тебя тяготит. Даже если то, что он собирался доверить — тщательно охраняемая государственная тайна. Но он не собирается перекладывать ответственность на человека, которого любит, подвергая его опасности. После того, как тюрьма почти сломала Ризли, тот заслуживал обычной спокойной жизни, не обременённой чем-то, связанным с криминалом. Если Ризли узнает о том, что на Верховного судью готовится покушение, он ни в коем случае не поедет в безопасное место и останется здесь до самого конца. Поэтому ему ни при каких обстоятельствах нельзя было узнать правду. — Мне жаль, но я не хочу что-то объяснять. Пожалуйста, уезжай поскорее, — выдыхает. — Ещё чего, — вес интонации Ризли становится более тяжелым. — Ты говоришь причину. Нёвиллет не успевает пошевелиться, будучи крепко и настойчиво прижатым к стене. — Отпусти меня, — Нёвиллет вырывается из его хватки. Бесполезно. Физическое превосходство не за ним. — Не отпущу. Зачем ты держишь всё в себе? — Ризли раздражённо вспыхивает. — Я не требую ко мне безоговорочного доверия и рассказывать всё досконально. Но мне кажется, что мне нужно хотя бы примерно понимать, в чём дело, разве нет? — Пожалуйста, поверь мне. Так будет лучше. — Для кого? — он выдирает из своего голоса последние остатки спокойствия. — Честно, меня это уже начинает сильно раздражать. Сколько времени они потеряли, пока вели этот безрезультатный диалог? Это время могло быть потрачено на то, чтобы поскорее скрыться от возможной угрозы. Как Нёвиллет должен был действовать, чтобы оттолкнуть Ризли как можно быстрее — настолько, чтобы у него не возникло и мысли о том, чтобы вернуться в Вашингтон? Нёвиллету всего лишь нужно сделать то, что он считает наиболее правильным и необходимым в этой ситуации. Сейчас перед ним нет путеводителя по судебной практике. Он сам должен рассудить, что является по-настоящему правильным в такой ситуации. И он безошибочно знал, что будет правильным. Ризли должен быть счастливым после всего, что пережил. Он заслуживает радоваться тому, что дочь делает успехи в медицине, довольно тестировать новое оружие в коллекции или проводить уютные вечера, заваривая ароматный чай из гибискуса и заедая банановыми панкейками. Всё это будет возможным только в том случае, если Ризли как можно быстрее уедет из Вашингтона. Находиться здесь сейчас рядом с тем, на кого запланировали покушение, в том самом доме, рядом с которым недавно оставили знак преступники — ходить по минному полю. Несмотря на то, что в Далласе тоже происходили убийства, они никогда не касались людей за пределами правоохранительных органов или тюрем. Вероятность, что Ризли будет в безопасности при таком раскладе — очень высокая. Он вернётся домой, расскажет Клоринде о поездке, даст несколько заботливых наставлений дочери и насладится тренировками, по которым уже успел соскучиться. Он будет счастлив. Не особо важно, будет ли входить Нёвиллет в это определение «счастья». — Я хотел бы закончить наши отношения, — собственные слова кажутся ядом, но другого выхода нет. — Что… — После того, как мы встретились вживую, я понял, что это не то, что мне нужно, — эти слова вгрызаются в душу, как пули вгрызаются в плечо, расцарапывая кожу. — Поэтому тебе лучше вернуться обратно. — Я не верю ничему из того, что ты сейчас сказал. Думаешь, я не помню, как вчера… — Хватит, — Нёвиллет быстро его перебивает. — Это было приятно на тот момент, но в долгосрочной перспективе не имеет смысла. Уезжай сейчас же, пожалуйста. — К какой к чёрту перспективе? — Ризли повышает тон, подчёркивая каждое слово вложенным в него весом. Нёвиллет никогда до этого не видел его настолько разгневанным. — Ты вообще понимаешь, о чём говоришь? Я вижу, ты уходишь от ответа. Скажи уже, в чём дело. У Нёвиллета не получалось убедительно врать, но он знал одно средство, которое должно было заставить забыть об убедительности его слов — как тонко воткнутая игла в наиболее слабое место. Применять его не хотелось. Совсем. Но сейчас самый главный приоритет — чтобы Ризли был в безопасности. И чтобы ни одна нить не связывала его с историей о загадочных убийствах. — Я не вижу будущего с тем, кто постоянно мучается от панических атак, кричит от кошмаров по ночам и не может жить без таблеток. Ризли застывает на месте, задетый за живое. Эффект от этих слов — как от вскрытой загноившейся раны, как от отсечения конечности заживо, как от хруста сломанных ребер. Удар в солнечное сплетение. Он долго силится что-то сказать и, наконец, тихо процеживает сквозь зубы, опустив взгляд: — Ты… И ты говоришь это после того, как сам предложил помочь мне с этим?! — Мне было жаль тебя на тот момент… Ризли даёт ему звонкую пощёчину, не смотря в глаза. — Замечательно, тогда я ухожу. Как ты и хотел. *** Несколько звонков нужным людям быстро помогают нейтрализовать любую угрозу. Агенты ФБР патрулируют местность рядом с его домом, поэтому никто не сможет навредить ему или его дочери. Необходимо было собраться поскорее. Нёвиллет не знает, когда у него снова будет возможность принять ванную. Он захлопывает дверь, включает кран и снимает с себя одежду. У него не было другого выбора. Так будет лучше для всех. Нёвиллет смотрит на своё обнажённое отражение в зеркале. Подступающий приступ тошноты. Всё его тело похоже на полотно, на котором оставил мазки художник сверху донизу. Пурпурная масляная краска, акварель киновари. Всё его тело помечено, присвоено — тем человеком, от которого он желал этого больше всего. Он не может убрать это, он не может стереть это, он не может забыть выведенные на его коже горячие прикосновения — там, где находятся шейные позвонки. Он даже не может заставить выветриться из своей кожи тот самый горьковатый парфюм. Цель оправдывает средства. Цель оправдывает средства. Цель оправдывает средства. Цель оправдывает… — Нёвиллет, мы изначально живём в мире, наполненном несправедливостью. Только такие особенные люди в государственных структурах, как ты, внушают надежду в то, что ещё не всё потеряно. Но ты не можешь брать на себя ответственность за всё, особенно за то, что тебе неподконтрольно, — Ризли медленно поглаживает его руку, очерчивая перстень с драгоценным камнем. Нёвиллет видит перед собой бритву. Он всегда вовремя брился, не позволяя щетине появиться на подбородке. Возможно, это понадобится ему в отъезде, чтобы не запускать внешний вид. Он берёт в руки бритву. Когда Фокалорс погибла, он долго не мог осознать это. Он не верил в то, что законность, правосудие, честность и объективность, самые чистые и высоко ценимые идеалы, могут стать прахом в урне и короткой эпитафией после нескольких выстрелов. Стать всего лишь бессмысленным набором громких слов. Он поклялся, что закончит начатое своей Богиней справедливости. Где он оступился? Когда именно он начал действовать неправильно? Нёвиллет чуть ли не давится от того, что видит. Что он делает? Это… Это делает отражение, а не он, ведь так? Отражение существует отдельно от него. Отражение — помешанное, разрывающееся изнутри, изломанное и с распоротой душой… Сможет ли он уберечь кого-то? Принял ли он правильное решение? Он должен был это сделать, верно? Ни один закон не регламентирует то, как ему следовало бы поступить. Он — эталон вменяемости, до крайности правильный, всегда делающий только то, что «необходимо», не имеющий ни единого заметного шрама на теле… — Худшее, что можно сделать сейчас — отдать контроль над собой эмоциям, — Нёвиллет уравновешен до хруста кубиков льда. Нёвиллет роняет на пол бритву, смотря на то, как на его теле появилось несколько небольших неглубоких порезов, из которых сочилась кровь. Порезов, которые он сделал сам. Почему он это сделал? Когда он это сделал? Это произошло рефлекторно, механически, бездумно. Он бы никогда не смог навредить себе… Он точно до сих пор может контролировать своё тело? Нет, нет, ни в коем случае нельзя позволять прикасаться себе к острым предметам. Цель не оправдывает средства. Пора посмотреть правде в глаза. Такова цена благополучия? Всё, что он сделал — отверг человека, которого впервые смог полюбить за настолько долгое время. Он тяжело дышит, опускаясь на холодный кафель. Закрывает руками лицо, ногтями впивается глубоко в свою кожу, чуть ли не раздирая её. Тело, которое он больше не контролирует, твердит ему: если бы сейчас в его руках было стекло, он разломал бы его, как шоколад, не жалея изрезанные пальцы. Он больше не видит ничего перед собой: взгляд полностью застилают слёзы, которые он не может остановить. Шум струи набирающейся воды прерывается его тихими всхлипами. — Нёвиллет, Нёвиллет, не плачь, — Фокалорс, воплощение прочного и безукоризненного, обнимает его, сгорбленного и напрочь разбитого. — Ты сделал всё, что от тебя требуется. Нёвиллет не знает, как долго он сидит так. Кажется, вода льётся через край. *** Ни один звонок Нёвиллету не проходит, ни одно сообщение не отправляется. Чёрт возьми, он действительно его заблокировал! На эмоциях Ризли собрал вещи и ушёл, встретившийся лицом к лицу с тем, чего он всё это время так сильно боялся. Сейчас он находился в аэропорту, ожидая самолёта в Даллас. Посадка должна была начаться примерно через полчаса. Но что-то в словах Нёвиллета казалось неправильным, не вписывающимся до безобразия. Ризли не мог понять, что именно, но он верил своему предчувствию. В конце концов, как он мог улететь, когда недопонимание между ними осталось неразрешённым? Нет, никуда он не полетит. Плевать, насколько это рационально, но он не хотел, чтобы связь с Нёвиллетом, которую он высоко ценил, так легко разорвалась по самой идиотской причине. Возможно, бегать за тем, кто потоптался на его главном страхе — неуважение к себе и уничтожение гордости. Ему определённо бы стоило разозлиться на Нёвиллета, но он не мог этого сделать, сколько бы ни старался. Чего бы Нёвиллет ему не наговорил, он всё ещё был тем, благодаря кому Ризли в принципе мог свободно передвигаться, не боясь осуществления смертного приговора. Он ощущал себя, как преданный пёс, который бегает за хозяином, как бы грубо с ним не обращались, и это чувство было унизительным. Но он не мог иначе. Ризли быстро находит выход из аэропорта, перелезая через несколько турникетов. Он оказывается на улице: по мостовой барабанят капли ливня, поразительного по своей силе. Когда Ризли видит дождь, в голове возникает единственная ассоциация.