– Сколько? – Хоть вечность.

Эджворт долго спорит с самим собой, отрицает, гневается, находит компромисс, снова отрицает, гневается и так по кругу. Кто ж знал, что столько чувств в нём может пробудить всего-то неопытный адвокатишка, с которым Майлз судился пару раз. Феникс прекрасно осознаёт душевные стенания Эджворта – виновато-понимающе улыбается, и отходит в сторону даже не здороваясь, если каким-то чудом они пересекаются, по возможности помогает в суде, прикрывает, помогает с расследованиями, хоть вскользь и якобы невзначай – и груз на душе Эджворта будто облегчается. Майлз сжимает бумажные стаканчики прямо с горячим кофе внутри, пока думает, боли не чувствует и размышляет дальше. Путает слова, выпадает из разговора совершенно неожиданно и максимально странно – однако Феникс терпеливо, мягко оказывает поддержку, не давя на Эджворта, за что последний премного благодарен. Путь к осознанию сравним с дорогой. И если Феникс прошёл её бодрым шагом, слегка подумав лишь в начале и стремительно достигнув конца, подзывая к себе Майлза – то последний шёл постоянно останавливаясь, оглядываясь назад и даже пытаясь сбежать. Он не сталкивался с осуждением со стороны адвоката – тот лишь останавливался и снова ждал, ждал, ждал пока Эджворт с нерешительным выражением лица вернётся на прежнее место. Феникс подбегает к нему, берёт под руку и неспешным шагом идёт вперёд, показывая дорогу и помогая её пройти, хотя сам уже давно это сделал. Так и в реальности. Феникс можно сказать приручал Эджворта – изначально знал о его нелюдимости, знал, на что идёт, но не остановился. Был необычайно терпелив: сначала перебрасывался короткими фразами после судов, здоровался, прощался, молчаливо стоял рядом – давал время привыкнуть к своему обществу, никуда не подгоняя. Потом заводил долгие (лишь для молчаливого Майлза) разговоры о том о сём, звонил по надуманным причинам, предлагал кофе – но это не ощущалось навязчиво, совсем нет! Эджворт никогда бы не признал этого, но в присутствии Феникса ему было легко и комфортно, складка между бровями разглаживалась, полуулыбка красила уста, а в глазах загорался игривый огонёк. Появлялось желание пошутить, сказать колкое словечко – спустя время Феникс научил Майлза следовать своим желаниям хоть немного, поэтому маска серьезности спадала и уступала место шутливой радостности, и колкие словечки, подкалывания и не смешные по меркам общества шутки лились будто из рога изобилия. Конечно, так было лишь в компании Феникса. Потом Майлз осмелился назвать Феникса своим другом в разговоре с Гамшу. В глазах Феникса заплескалось тепло, а улыбка одарила прокурора тем самым счастливым светом, светом как яркое-яркое рассветное солнце. Эта улыбка в ответ отражалась и на лице Эджворта. Его взгляд теплел, безграничная усталость сменялась тихой радостью, а улыбка сверкала ещё тусклым пока светом закатного солнца. Постепенно досуг стал из личного совместным. Эджворт помогал Фениксу, Райт – Майлзу. Они вместе проводили расследования, ходили по городу, разговаривали всё больше и на темы зачастую душевные, искренне наслаждаясь компанией друг друга, приоткрывая свои мысли и обычно скованное своё сердце. В один момент встал неловкий вопрос – в каких же они отношениях. Как внезапно этот вопрос зародился, так внезапно он и исчез. Эти взаимоотношения вряд ли можно назвать однозначными. В суде – противники, в расследовании – партнёры, в понимании друг друга – друзья, на самом деле – нечто большее, не поддающееся определению. Эти отношения не выразишь одним словом. Им нужно посвящать поэмы, баллады; их не выразишь в одном отчёте; их не передашь короткой фразой в несколько слов. Да и не особо это волновало Феникса или Эджворта. Они были самыми близкими друг другу людьми; доверяли свои секреты, просили советов, проводили время вместе – и пока они довольны этим, вопроса о том «как же подобное называется» не встанет. Хотя на подкорке сознания ответ был изначально, его старательно игнорировали что один, что второй. Феникс доверял Майлзу, Майлз – Фениксу. Не было странных секретов, недомолвок; все проблемы решались по мере поступления. Большего никто из них и не хотел. Наконец Эджворт достиг конца своей дороги. Он принял свои неоднозначные чувства к Фениксу. Не скрывая больше своей усталости, он упал. Упал в объятья Феникса. Упал, впервые в жизни уверенный в том, что его поймают. Упал, демонстрируя безоговорочное доверие. Упал, и у обоих в груди зашевелилось что-то тёплое-тёплое, разливаясь по венам и смешиваясь с кровью. Упал, и всегда был готов теперь упасть снова. Ведь теперь он мог доверять. Мог доверять, и мог принять чужое доверие. Теперь он был в гармонии с собой, в гармонии и с Фениксом. Больше не гневался, не отрицал, не шёл с собой на компромисс – больше не скрывался от правды, и осознавал все свои чувства. Теперь улыбка Эджворта сияла куда ярче, чем закатное солнце. Тепло в глазах не скрывалось никоим образом, а великие стены скрывающие мягкое сердце рухнули специально для Феникса. Нелюдимость исчезла, будто её и не было.