Когда же в этом мире мы останемся вдвоём

      Засранцы чуть не подвели его под монастырь.       Кто-то — Каваки еще не знает кто, но узнает обязательно, — предложил идею получше. Зачем дубасить краской друг друга, когда можно объединиться против всех. Кого всех? Да всех остальных.       Химавари вздрагивает рядом и жмётся к его плечу, Каваки подавляет порыв её обнять, как и порыв заржать как конь — седина в хвосте и на висках у Ируки припорошена розовой краской. Ирука, конечно, орёт, но он его начальник и вряд ли снизойдет до рукоприкладства, а вот насчёт Какаши Каваки не уверен.       Джоунин тоже стоит в кабинете, прямо за спиной Ируки и втыкает в потрёпанный танкобон. Хатаке Какаши как раз выглядит как тот, кто оторвёт Каваки жопу, стоит им покинуть кабинет директора.       Голос Ируки неожиданно даёт петуха, и он кашляет и морщится, а Какаши заботливо тянет ему небольшую бутылку воды. Каваки смотрит в потолок — не видел, не знает, не думает, почему джоунин околачивается у Ируки словно у него других дел нет. Это точно Каваки не касается и ему ни разу не завидно.       Какое же он брехло.       Собственная драма и ужас отступают перед незавидной реальностью, где Ирука орёт на него из окна своего кабинета, пока они с Химавари как ужаленные ищут пропавших с полигона детей.       Находят они всего парочку, и Химавари не сопротивляется желанию обменяться с ними залпами шашек, и теперь стоит рядом с Каваки как полноценный подельник, ковыряя засранный краской джинсовый комбинезон.       — Чем ты думал? — Уже тише говорит Ирука, отставляя воду.       Каваки жмет плечами и вытягивается в струну, когда Ирука подбирается на месте как тигр перед броском.       — А ты, Хима-чан? — Ирука выглядит преданным, а Какаши тихонько хмыкает в свою книжечку, он-то в Химавари не сомневался, та всегда за любой кипиш. А вот Ируке её учить не довелось, так как ходила Химавари в гражданскую школу.       Внизу вопли и грохот. Смех как из глубин ада, а следом ругательства и снова гремит, будто вынесло дверь или стену, с потолка сыпется немного побелки. Каваки прикрывает глаза. Он их поубивает и сядет в тюрьму, добровольно и по-настоящему.       Химавари, судя по шороху волос и одежды, тоже жмёт плечами и покаянно опускает голову. Каваки не верит ей ни на йену.       — Ладно! — Оставив попытки вызвать в них чувство вины и раскаяния, Ирука встаёт. — Пошли отловим твоих чертей, — он бормочет, переглядываясь с Какаши, и тот кивает ему, захлопывает книжечку и исчезает из кабинета через окно. — Поймаем, и ты их отмоешь, пока мы приводим внизу всё в порядок. Понял?       Каваки открывает рот, но тут же с щелчком сжимает зубы, Ирука оборачивается и пришпиливает его злобным взглядом. Розовая краска осыпается с него как пыльца с цветка, и Каваки держится из последних сил. Мыть так мыть.       В кабинет они попали через окно, ведомые криком, так что Каваки даже примерно не представлял масштабы бедствия. Ему становится плохо, когда они спускаются по лестницам и попадают в ближайший коридор психоделической расцветки.       Химавари за его плечом тихо скулит от смеха.       К этому времени в Академии остаётся всего ничего учеников — его класс, и выпускники, зато все учителя на месте, и Каваки сам себе не завидует, если его не выселят со столом из учительской в какую-нибудь крошечную каморку — уже хорошо.       К ним несется нечто в облаке красного дыма, нечто кричит и врезается Каваки кудлатой головой в живот. Каваки перехватывает ребёнка за шиворот и капюшон толстовки и вздергивает над полом.       — Дайчи-кун, — ласково, в духе Сакуры, зовёт Каваки, опознав ребёнка, стоило дыму осесть, — какого хрена?       Дайчи глотает очередной крик, и виснет у Каваки в руке как нашкодивший кот, поджимая к туловищу руки и ноги. Округляет глаза, на его лицо наползает отчётливый ужас, ведь за спиной Каваки помимо Химавари вырастает ещё и Ирука.       — Один есть, — с гробовым спокойствием произносит Ирука под высокое «ой» от Дайчи.

***

      Шланг из подсобки Каваки тянет к колонке во дворе, привинчивает к крану, крутит винт.       «Его черти» сбились в кучу посреди двора и хранят оборонительное молчание. Каваки ищет в себе хоть крошку настоящей злости и не находит. Сам же сказал — на ком меньше краски. Краски на них и правда немного, большая часть естественно осталась на стенах внутри Академии, на учителях и выпускниках, которые невинно пытались заниматься самоподготовкой, когда эти демоны вломились в кабинеты, поделившись на команды.       Каваки даже несколько горд, такая диверсия, взять всех разом и тепленькими и почти тактически верно отступить. Но и гении иногда ошибаются. Расплата приходит всегда и за всеми.       — У вас есть шанс сознаться, — доверительным тоном сообщает Каваки, пока поливает тонкой струёй из шланга свою обувь. На неё будто стошнило какое-то мифическое существо, цвета невообразимые, — сознаться, кто это придумал и уйти отсюда сухими.       Дети плотнее прижимаются друг к другу и продолжают молчать, подозрительно следя за его перемещениями. Каваки поливает руки, там тоже буйство красок. Ну в самом деле, когда он думал, что даст детям чуть поиграть, на такой конец никак не рассчитывал.       Химавари припахали отмывать классы, вместе с другими учителями. Каваки знает, что когда он закончит с детьми и сдаст их родителям, его припашут тоже, так что он тянет время. Набирает в ладонь воды и оттирает лицо, фыркает. Вода прохладная, но весна резво набирает обороты, никто даже простудиться не успеет.       — Нет? Никто не горит желанием?       Тишина. Да и ему самому уже не особенно интересно — кто, мысленно он им записывает по десятку очков за командную работу. Но просто так отпускать их нельзя.       — Окей, — соглашается с их молчанием Каваки, театрально разводит руки, тонкая струя, следуя за шлангом, редкими каплями окропляет отскочившие первые ряды. — Я ведь дал шанс, правда? — В толпе несколько детей кивают, и Каваки хмыкает. — И вы им не воспользовались. Ничего не поделаешь.       Пока никто не дал деру, Каваки быстро берёт шланг обеими руками, складывает печать простенького водяного дзюцу и направляет в середину кучи тугую и широкую, как из брандспойта, струю воды.       Куча визжит и распадается на мокрых ошарашенных девятилеток. Кто-то пытается улизнуть, но Каваки струёй возвращает беглеца в общий мокрый комок и поливает всех от души.       Он щурится и широко улыбается, вслушиваясь в ругань высокими детскими голосами. Иногда он так любит свою работу, что аж самому страшно.

***

      Родители его не убивают.       Они, конечно, удивлены тому, что их дети похожи на мокрый выводок мышей, но Каваки преподносит им слегка отредактированную версию произошедшего. Детям и так досталось от всех сразу, Каваки бы не хотелось, чтоб их песочили ещё и дома.       Родители, что из шиноби, организуют вокруг детей потоки тёплого ветра с помощью дзюцу, помогая высушить одежду, часть ходит с полотенцами, промакивая мокрые волосы и лица, и в целом всё так мирно, что Ирука недоуменно вскидывает брови. Он-то готовился к скандалу, но Каваки знает с кем и как работать. Он, конечно, не гений, но ведёт этот класс второй год, и родительские заскоки выучил на ура.       — А ты молодец, — недоверчивым тоном тянет Ирука, стоит уйти последнему ученику. Он вышел из здания на подмогу к Каваки, но его помощь не потребовалась.       Каваки, складывающий мокрые полотенца в коробку, чтоб развесить позже, изображает рдеющую скромность. Ему приятно и он устал.       — Но теперь — за дело, — тут же рушит всю благодарную атмосферу директор и за шиворот тащит Каваки в Академию, отмывать неотмытое.

***

      Домой Каваки доползает на одной силе воли.       Лестница на третий этаж кажется непреодолимой вершиной, но Каваки преодолевает и еë. Замыкает за собой замок, приваливается спиной к двери и сползает по ней на пол. В доме тихо и всё, что до этого ютилось на краю его сознания, вцепляется в Каваки когтями страха.       Ему не хватает воздуха, краткая паника душит. Где-то в поясной сумке гудит телефон, и Каваки дёргается. Паника слегка отступает, позволяя Каваки дотянуться до мобильника. Экран слепит, висит уведомление в мессенджере.       «всё будет хорошо, не думай о плохом!»       Химавари как знает, и следом отсылает стикер пухлого важного енота.       Каваки хрипло и коротко смеётся, сошкребает себя с пола и несёт своё тяжёлое, неповоротливое тело в душ.       «я вряд ли смогу назвать тебя папочкой, но в остальном я на всё согласна, а значит надо приложить усилия и встретить трудности лицом к лицу!»       Это Каваки читает уже лёжа в ванне, душ он отмёл, не думая, что удержит себя на ногах, и орёт диким криком на «папочке», чуть не швырнув телефон в стену.       Он всё ещё не отвечает, а Химавари не прекращает строчить, Каваки с затаенным страхом наблюдает на мелькающим карандашиком. Что она ещё скажет? Он выживет после этого?       «наплюй на Боруто, сам знаешь, что романтику он даже в словаре не найдёт, побесится и успокоится. Мама? С мамой, конечно, сложнее, но не убьёт же она тебя?»       Каваки откладывает телефон и погружается под воду, задерживая дыхание. За что ему это? В последнюю очередь он хочет думать о бывшей жене Седьмого. Он вообще не хочет о чем-либо думать, но Химавари не заткнуть. Можно заблокировать и игнорировать, но тогда она придёт к нему под дверь и придётся вести этот односторонний разговор вживую.       Когда он выныривает, счётчик сообщений переваливает за десяток. Каваки обречённо пролистывает их по диагонали, цепляется за Учиху и Сакуру, и набирает то, что интересует его больше всего:       «почему ты вообще меня поддерживаешь?»       Химавари молчит непозволительно долго. Каваки успевает замёрзнуть в остывающей воде, вылезти из ванны, вытереться и пройти до холодильника. Там ожидаемо пусто, и Каваки перед патрулём напоминает себе сходить за продуктами.       Она молчит, когда он валится на кровать, перед сменой у него есть несколько часов, и неплохо бы было их проспать.       Только когда он засыпает, прижав к себе вторую подушку, телефон вспыхивает, но Каваки этого уже не видит.       «дело даже не в тебе. Я хочу, чтоб он был счастлив и о нём заботились. И если это ты, то почему нет? С остальным можно разобраться.»

***

      На патруль Каваки выходит с гудящей головой. Возле его дома вертится какой-то тип из младшей ветви Хьюг. Он обращает на Каваки свои молочные глаза и нетерпеливо вскидывает подбородок.       — Чего так копаешься? — Бросает Хьюга, и Каваки сжимает губы, чтоб не послать его куда подальше.       С напарниками не из Академии он не то чтобы не ладит, просто обычно это Хьюги, а у них у половины из задниц торчат палки, которые ещё и кто-то проворачивает будто.       — Спал, — коротко отвечает Каваки и жестом предлагает ему свернуть на улицу, на которой уже понемногу гаснут фонари. За полночь, деревня засыпает. Шумит тёплый ветер, а этот конкретный Хьюга бесит его до трясучки.       — Нет, — говорит он, сворачивая в другую сторону. — Нужно к твоей школе.       — Зачем? — В основном Каваки сосредотачивался на жилых кварталах и окраинах деревни, и такое решение его удивляет.       — В смысле зачем? — Хьюга шагает в ногу и скашивает на Каваки взгляд. — Ты не слышал? Учиха полторы недели назад прирезал там пару шпионов. В твоей же школе. Серьёзно не знал?       По ощущениям Каваки будто вдарили в солнечное сплетение.