Певчие

В детстве Эш ненавидел всё тёмное. А впервые убил человека в возрасте восьми лет. В недавние восемнадцать — по опыту сорок три — Эш любит мальчика, которому больно видеть его убийцей, мальчика, волосы и глаза которого — тёмный тягучий воск, и от них ни глаз отвести, ни руки. Мальчика старше его на два года и младше его — на сто. Эш слышит, как Эйджи зовут канарейкой, которая не умеет петь, и ему смешно. Он-то видел, что Эйджи может гораздо больше: он умеет летать. Эш бы тоже взлетел, ему тоже бы так хотелось. И порой ему кажется, рядом с Эйджи у него на это как будто бы больше шансов… Только там, откуда Эш родом, не летит ни одной канарейки и — вообще не бывает птиц. Эйджи сам как будто с другой планеты, прямиком из другого мира, места, какого для Эша в этой вселенной нет. Только почему-то этот чистый душою и необъяснимо преданный ему человек всё равно засыпает с ним на одной кровати. Эш — это рваные джинсы, светлая чёлка вразлёт и каждое-утро-будто-последнее. В своей банде он — страх и власть. Для них слово его — закон. А дуло его пистолета — как то, что укажет путь. Дино Гольцине упорно зовёт его диким котом — и, хотя этому Эш всякий раз бесится, тот достаточно близок к правде. “Самый прекрасный и самый опасный зверь”. Эш согласился бы только в контексте своей неминуемой скорой смерти — её ожидает он воплощением леопарда — одиноко почившим в килиманджарских снегах. Эш порой теряет границы между реальностью и бравадой, забывая за всем этим, как может лёгок быть или как может быть смешон. Потому, когда Эйджи хохочет заливисто над признанием Эша, как сильно страшится тыкв, Эш обижается: будь это кто другой, пожалуй, прирезал бы невзначай, — но вместо этого, всё ещё слушая смех Эйджи, влюбляется ещё больше. Эш не знает, почему вообще любит его так сильно. Зато точно знает, что чувствует с ним покой. С Эйджи рядом ему снова новоиспечённые восемнадцать. (Ладно, может быть, двадцать два.) Эш ночами глядит порой на Эйджи, когда тот спит, уверяясь, что с ним — может быть по-другому. А потом наступает утро, каждый восход которого — подарок и лотерея, для Эша которая вовсе не значит значит — жизнь. Но тот, кто рождён под солнцем, кто день ото дня рискует его не встретить, свои рассветы ценит, возможно, сильнее всех. И потому Эш упрямо встречает: рассветы, закаты и задорные блики солнца в глазах Эйджи: и каждое утро ему — возможность смотреть в глубину того единственно тёмного, что в нём есть. Эш ныряет в тёплую темноту свободно и без оглядки, каждый раз заново изумляясь, что Эйджи почему-то по-прежнему рядом с ним. Мальчик, которому он названный охранитель, мальчик, кому не позволит стать ни жертвой мафии, ни убийцей. Мальчик — ему самый преданный талисман. Эйджи за ним бы не следовать, а убираться прочь — но Эйджи идёт упорно, под ноги не смотря. А потом обгоняя даже — со звучным “Ну ты идёшь?”. Эш теряется в этом, путая их шаги. Он с таким доверием не знаком. Эш уверен, что должен бы защищать Эйджи, и не помнит начисто, как случилось, что тот носит его теперь у себя в ладонях. Так они и идут. И их путь всё более осмысляется с каждым новым совместным шагом. За каждым взлётом и каждым взмахом двух спевшихся некогда чуждых друг другу птиц. — Ты хорошо владеешь палочками. Мог бы жить в Японии, — говорит Эйджи, и Эш решает, что это, быть может, не такая уж, в самом деле, плохая идея. Если б только бежать вдвоём в Идзумо на другой стороне Земли. Да и если вообще бежать — то, конечно же, только с ним. Потому что Эйджи — тот, кто всегда на его стороне, хотя Эш никогда о таком не просит. Эйджи в этом искренен абсолютно, и Эш верит ему — всецело, но касанием пальцев к его лицу Эш просит его молчать. Иногда только вслух повторяя мантру: — Не надо — всегда, прошу только: будь — сейчас. Эйджи этому откликается беззаветно. Эйджи ему ахиллесова пята, пистолет у виска, танто, воткнутый под ребром. Его слабина, его пунктик, осознанный недочёт. Эйджи делает его уязвимее в сотню раз. Правда, и сама жизнь в обещанной Эшу зыбкости прибавляет в смысле неизмеримо. Эш не верит в судьбу и не знает, зачем ему выпало встретить этого мальчика и чем он мальчика заслужил, чем — нырять в родные покой и мглу, а ещё — канарейкой вдвоём взлетать. Эш не верит в судьбу, но если бы верил, — он бы сказал спасибо.