Игры судьбы

Кадзуха на каком-то окрылённом настроении бежит обратно, ускоряясь, осознавая, что мир так то вокруг него не вертится, и перерыв имеет свойство заканчиваться, и пора бежать обратно на химию, которую, между прочим, ведёт завуч, и, думаю, вы и сами понимаете, что Каэдэхаре лишний сотый сердечный приступ не очень то нужен. Учительница никогда так то не ругалась, особенно на успевающих, а Кадзухой вовсе просто как-то… прониклась. Она знает о его проблемах, и пока парень испытывал острое чувство того самого страха перед более опытным лицом на поприще данной арены — не той, которая органическое вещество, а просто арена в понятии пространства, если что, — она наоборот пыталась ему помочь и он будет ей вовек благодарен и всё ещё не понимает, чем заслужил он её доверие. А может дело и в том, что кто-то мог замолвить за него словечко однажды. Например… — О, а вот и ты. Пропадал весь перерыв. …Камисато Аято. Кадзуха в целом не то чтобы боится учительницу по выше указанным причинам, но всё же опаздывать на урок завуча как-то… не хочется. Он с облегчением опускается на стул рядом с Аято, не без уставшего вздоха подмечая явную миллисекундную улыбочку Аято, которая очевидно изогнулась скобочкой в преддверии будущего разговора или очередной шутки. Шутки в духе… — И чем же вы там, интересно, занимались? — Аято ненавязчиво картинно отводит взгляд, усиленно делая вид, что конспект в его руках его волнует в двадцать раз больше начинающего краснеть абсолютно не вовремя лица Кадзухи под правым ухом. — У тебя конспект вверх ногами перевёрнут. — А, правда? — Камисато быстрым движением ловких рук переворачивает всё как надо и с самой миловидной улыбочкой смотрит на Каэдэхару, будто не он планирует его поддевать весь этот понедельник. — Так, как всё прошло? — Помни — на большом перерыве, — уже шёпотом тянет Кадзуха на ухо Аято. — Хах, хорошо-хорошо. Конечно. Если ты… Раздаётся звук звонка, а уста Аято, приближаясь с совершенным безобразием и невинностью, по слогам выводят: — …вообще доживёшь до этого перерыва. — Не понял?.. — Кадзуха испуганно медленно смотрит в глаза голубовласого. — Повторяй конспект давай, а то и работу завалишь со своим витанием в облаках, — Аято учтиво тычет в него конспектом, учтиво напоминая, что они, вообще-то, на уроке «самого важного в их жизни предмета». И оставляет Каэдэхару без ответа гадать, что именно он имел ввиду: смерть из-за химии, работы или его красных щёк. — Ла-адно… — отводит задумчиво взгляд красноглазый. — Вы же явно не повторением химии зани-… — Аято! Прекрати немедленно! — беловолосый быстро прячет лицо в ладонях, абсолютно не беспокоясь, что к нему сейчас может быть прикована добрая доля любопытных взглядов. — … Я говорю про знакомство ваше, на которое я бы глянул во всех подробностях. А ты о чём? Кадзуха быстро приходит к ответу на свой вопрос. Правильный ответ: «смерть из-за красных щёк». — Я… — Каэдэхара пытается оправдаться хоть как-то, но слишком поздно вспоминает «придумай, что говорить, а только потом открой рот и говори». Он же правда почти так и понял, что Аято имел ввиду именно это и ничего большего, лишнего. Почти. — Да ладно тебе, — Камисато щёлкает пальцами правой руки под аккомпанемент своего красивого профиля, с улыбкой листающего конспект перед собственным лицом. Действительно, когда он думает — он правда красив. Безумно. Сосредоточенный взгляд, бегающие по тексту теории глаза, словно броски осколков аметиста под ультрафиолетом, ровная и горделивая осанка, идеально поставленные плечи, грудь в белой рубашке. Красивые, аристократические руки, со светлой кожей, на которой виднеются синеватые вены. На правой — те самые часы с кремовато-молочным ремешком. Пальцы изящно и тонко листают белые листы, исписанные синими чернилами, словно кровью по белоснежному, разлинованому нитями, полотну. — Я просто шучу. Тише, — он пресекает вероятность Кадзухи возразить хоть единой буквой, — иначе нам и влететь может, ахах. После урока не забудь о своём должке, — Камисато тыкает в него пальцем правой руки и по-своему грациозно сразу убирает руку, выводя в конспекте число. Аято и Кадзуха — кстати, пожалуй, обладатели самого красивых и понятных почерков если не на параллели, то в классе точно. Конспекты они точно пишут сами для себя и их не проверяют, естественно, однако… Учителя знают их почерка по заданиям и всегда рекомендуют их записи для подражания другим или как верную инстанцию для «сфотографировать и переписать», а в бонус прилагая сохранённую — почти — здоровую психику и время, сэкономленное на отсутствии расшифровок иероглифов на англо-русско-китайско-арабском, которые на самом деле русские буквы (наверное?). А потому даже конспекты по химии, сделанные наспех — нервы Аято там точно остаются каждый урок из-за его привычки «нужно выписать идеально всё, что скажет учитель, буква в букву, всю лекцию дословно» (привычка спорная, плохая, лучше особо никому не делает, но появилась она не пустом месте), нервы Кадзухи просто в шоке с зацикленности на такой мелочи Камисато — они пишут довольно аккуратно. Они красиво выводят букву за буквой, элемент за элементом, реакцию за реакцией. Первый урок, благо, служит повторением материала перед работой, а потому зацикленность Аято на «это будет на работе, пиши давай» переходит на сразу двадцать уровней вперёд, добиваясь новой ачивки «эту работу мы завалить не должны с таким количеством конспекта», после которой зачастую всё идёт как раз… наоборот. Химия — тот предмет, где Аято хоть и гуру, чуть ли не сэнсэй — один Господь знает, есть ли на свете предметы, где этот голубоволосый не был бы идеальным наставником, — но как раз на нём, удивительно — да, такое существует, — у Камисато отпадает любая способность шутить, а он сам становится серьёзнее самой преподавательницы. Звучит не похоже на Аято, не складывается с его образом. Не вяжется. Абсолютно разнится. Но приймите этот факт. Алгебру, геометрию, физику Аято просто слишком хорошо знает — на этом поприще у него проблемы возникают редко и, обычно, ему «всё предельно ясно», он схватывает на лету. Химия — тоже не является для него тёмным, дремучим лесом, однако вопросов и нужды вникнуть, закопавшись с макушкой головы в свойства веществ, вызывает явно побольше. На химии информации, как бы странно не звучало, выходит странно нагруженнее и больше для памяти, чем на остальных предметах — на физике теории сравнительно меньше. Потому Кадзуха занят своим, а Аято — своим. Потому Каэдэхара просто спокойно и тихо всё пишет, изредка вздыхая — рука затекает столько писать, но он уже привык следовать за Аято, а химию у него лучше не спрашивать, тем более конспект — Ёимии очень повезло. Кадзуху спокойно смотрит на ручку в кисти, нередко вертит её — умеет, пока Камисато завистью обливается и просит научить одним лишь жалобным взглядом — тоже слишком красиво. Красноватое основание ручки перекатывается по худощавым пальцам светлого налива со слегка порумянившимися выпирающими костяшками. Перекатывается красной палочкой красного клёна, иногда оплетая пальцы так изящно, будто нить. Не ясно — то ль это трепетные пальцы Каэдэхары оплетают ручку так пластично, то ль она их. Он сидит с уже застёгнутым воротом — он не ради Хэйдзо его расстёгивал, ясно?! — на который иногда с какой-то ухмылкой зарится Аято — да, ему не до шуток, но ухмылки пускать он может, кажется, даже если его разбудить в три часа ночи и поставить. Он же помнит, что Кадзуха уходил с открытым воротом, что вызывает явно… двоякие вопросы, которые пресекают разве что знания о том, какой Каэдэхара не такой уж и легкомысленный и о том, какой он приличный. Однако повод для шуток, естественно, никто не отменял… точнее, отменял разве что только на время химии. — Ита-ак, — тянет Аято, статично подпирая стенку, словно мраморная колонна — и, стоит отдать должное, великолепно красивая мраморная колонная в белоснежной рубашке, эстетично заправленной в нуарно-чёрные штаны, — я тебя слушаю. Очень… — он кладёт руку на подбородок, потирая его, пуская искры из глаз с, вновь, как обычно, поданным на блюдечке с золотой каёмочкой странным взглядом, — внимательно. У нас двадцать минут времени до составления завещания. Прости, тебе в наследство достанется не так много, как моей сестре. — Да напишем мы эту работу, — Кадзуха находит в себе силы посмеяться, не сглотнув в страхе — ох уж эти ответственные пересказы под… таким взглядом, — не переживай. Каэдэхара переминается с ноги на ногу и страх как завидует абсолютно каменному спокойствию парня напротив, интерес которого выдаёт лишь рука на подбородке, лисья улыбка, что заставляет родинку около губ её владельца сместится повыше, прищуренные по-хитрому, даже по-злодейски, глаза. Ты попал, Кадзуха. Теперь тебе надо как-то выложить это всё Аято — второй сложный этап в контакте с Хэйдзо. Аято, кажется, забавляет реакция и смущение беловолосого напротив, а потому он уже было решается открыть рот, но Кадзуха, пока не стало поздно: — Да… Итак. Хэйдзо, — Кадзу едва ли не смеётся, завидя, что происходит, если чудом успеть оборвать Аято до того, как он выдаст первую букву: глаза распахиваются шире, а челюсть, что была открыта доселе, сразу же обратно закрывается, хватая воздух. После этого, правда, Аято снова становится в привычную допроси-Кадзуху-позу, но… — Он действительно предложил нам встретится вместе и прогуляться, узнать получше друг друга, а потом сказал, что раз мы можем встретится во вторник, как я ему сказал, — Аято, до этого пронзающий и так своим странным взглядом, теперь слегка опускает голову, смотря уже из-под-лба. Ситуацию лучше это не делает, а его взгляд становится ещё более лукавым. Последние слова Кадзухи явно его заинтересовали, — то мы можем сначала встретится в понедельник на перерыве-… Ты чего так задумался?! Аято за секунду сменил взгляд от заинтересованного, под которым ты буквально становишься физически ощутимо ниже — однако смотрит снизу вверх тут как раз сам Аято, — на задумчивый, направленный, шок — мимо Кадзухи, куда-то в пустую абстракцию. Не знали бы вы Аято — сочли бы за неуважение к собеседнику и ослабленный интерес к своему ведению конструктивного диалога. Но вот Кадзуха, на свою беду — или счастье, — Аято знает прекрасно. А потому… …время бояться. Ибо когда он так делает… — Ты что делаешь… — Кадзуха промаргивается добрых раза три… …он явно что-то задумал. А промаргивается бедный потому что… Аято, совершенно с невинным видом, будто всё так и надо и вообще у него это столетний опыт, преспокойненько достаёт телефон, открывает заметки и что-то, о, прости Господи боже… …записывает. — Я? — Аято прозаично вскидывает бровь с абсолютно серьёзным лицом. Его, блин, понимаете, вообще-то ничего не смущает тут. — Записываю. — В смысле?! — Каэдэхара начинает паниковать. — Ты что — собрался конспектировать мой пересказ событий?! — Такое надо задокументировать… Кадзуха в ступоре лишь стоит, развёв руки, пока Камисато почти поясняет: — Шучу. Но основное запишу. Пригодится на будущее. — Ты… ты издеваешься?! О чём ты, боже, говоришь?! С кем я повёлся… — Каэдэхара таки слегка драматично улыбается. — Потом узнаешь. У меня на вас обоих большие планы, и… — не успевает Кадзуха упасть в обморок с широко открытыми кленовыми глазами после такой наглости прямо в лицо, как Аято вдруг затыкает его попытку хотя бы сказать восклицание своим слащавым: — и повёлся ты с Камисато Аято из 10-ХБМЭ, дорогой Кадзуха Каэдэхара. «Дорогой Кадзуха Каэдэхара» промаргивается, пока в голову приливает кровь, и сразу отливает обратно, словно морская вода, бьющаяся о берега, которые, по ощущениям, являются корой головного мозга, и пытается вникнуть, что имел ввиду Аято — когда речь из его уст заходит о будущем, планам… нет смысла выпытывать, ибо он всё равно не скажет ничего до того, пока не прийдёт подходящий момент, а он — любитель ловить моменты, когда этот самый план исполнится, ставя в тупик, вызывая вопросы, что будоражат сознание: «так ты тогда серьёзно это сказал? И… запомнил свой план?!» — Ита-ак, — тянет задумчиво Аято. — Значит, встретитесь во вторник? Каэдэхара с опаской кивает, ибо что-то взгляд Аято, который резко взял серьёзные ноты, не сулит ничегошеньки хорошего. — Хорошо, понял. Буду знать. Продолжай. И… Погоди, ты так и не рассказал конкретно, что вы, кажется, вообще начали переписываться. Ах, да… Ой. Кадзуха слегка подвисает. То-очно. В тот вечер же Аято был занят празднованием с Томой. Точно. Бедный парень уже потерял абсолютно счёт времени и потерялся, какой сейчас день, год, и что он обещал рассказать. Подумать только — всё вот это случилось за одно чёртово воскресенье. Или, наоборот, божественное воскресенье. — Вообщем… Я… — Кадзуха нервно дёргает ворот под пристальным взглядом Аято, который начинает что-то понимать не то, — случайно накосячил. Я случайно забылся, — Каэдэхара осекается. Начинается самая сложная часть рассказа, точнее одна из. Глаза Камисато уже источают искры вопросительности, а сам он делает лицо попроще, пока Кадзуха удивлён, что тот реально может выглядеть так… несчастно-заинтересованно. Поразительная эмоция для обычно каменно-строгого Аято, — и глянул его сторис с основного аккаунта и… Эй! Ты чего смеёшься? Кадзуха, который ещё от той странной эмоции Аято в виде любопытного белого пушистого котёнка не отошёл и успел пожалеть про всю эту авантюру со своим «я тебе расскажу всё, клянусь», теперь окончательно в ступоре стоит. Вы гляньте каков наглец. Каэдэхара тут вообще сегодня чуть не сжился со свету с кучей сердечных приступов, еле — почти — подготовился к химии, явно отганяя лишние мысли и надежды, попутно выпрашивая у Аято годовой запас валерьянки, а он ещё и смеётся. Какой кошмар! Аято прикрывает рот рукой, губы дрожат от смеха, глаза закрытые, но… в слезинках. Так, вот тут плачущего Аято нам не хватало. Что его так рассмешило то?! Его — Камисато, которого попробуйте ещё на улыбку вывести сильную. Кадзуха идёт явно на рекорд: он может ничего не делать после той встречи с Хэйдзо — всё равно получит гору хитрых улыбочек в я-всё-знаю-духе. Но смех… явно что-то странное в исполнении этого господина. — Ты… ты настолько забылся, что открыл аккаунт своей потенциальной симпатии с основы?! — Да я же случайно! — Стоп, ты не отрицаешь мои слова? — Что?.. — То есть он реально твоя потенциальная симпатия? Я же шутил всё это время… Ой, капец. Всё, теперь ты в квадрате попал, Кадзуха. Аято, что до этого смеялся, резко остановился с приоткрытой улыбкой на лице и просто замер в ступоре, смотря прямо в глаза Кадзухе, будто пытаясь нарыть там ответ. Кадзуха — с таким же приоткрытым ртом, правда без улыбки, смотрит на Аято. Тоже в ступоре. Приехали. — Стоп… я думал, по мне внешне и так всё видно… — Нет, я догадывался конечно… Но. Кадзуха стыдливо прячет лицо в ладонях. Окончательно покраснев, словно зарумянившийся персик. Да, он хотел рассказать Аято. Помните, он задавался этим вопросом? Вот только… ну не таким же образом и не посреди школьного коридора. И шанс ответить «какая симпатия, о чём ты?» безвозвратно упущен. Он сам себя выдал случайно, поздно думать. Ну, заварил кашу — разгребай… — Эй? Ты чего так… — Да так… Я не должен был это говорить на ровном месте, ещё и на людях. Мне так неловко и неудобно, извини… Он ожидал шуток от Аято, с которых сгорит ещё больше, но Аято… …Аято подошёл ближе и приобнял его за плечи. Просто так. Приобнял. Будто старший брат, который утешает младшего. Молча. Без разговоров, смотря как-то даже ласково в глаза, при этом смотря так, словно он что-то медленно осознаёт. «Шутки перестали быть шутками». Кадзуха промаргивается несколько раз, непонимающе и вопросительно смотря на Аято. Его… его никогда не обнимали вот так просто. Лишь родители изредка. Но… это ощущается иначе. Если родители делают это словно для галочки, то Камисато… будто он ему реально родной брат, которого он хочет защитить, укрыть крыльями от внешнего мира, показав, что именно его не стоит стесняться. Беловолосый ожидал чего угодно, но не этого. Это тот самый неожиданный поворот, что может ожидать вас при общении с таким загадочным и не до конца ясным человеком, как Аято. Он тот, кто лишь удаёт, что вы идеально его знаете и что он вас не удивит — на деле же, он словно неисчерпаемый источник, кладезь тайн, вопросов и неожиданных сюрпризов в поведении, что нередко тяжело читается. Он тот самый скрытый под камнями подземный водопад, который источает некую нежность, но она скрыта под толстой твёрдой корой, что стоит строгим особняком. А ведь близь этого водопада цветут райские сакуры… Вселенная резко остановилась. Время тоже. Кадзуха, кажется, от шока не очнётся. Он завис в прострации. Казалось, даже сердце, что отстукивало прибоижающуюся со стыда панику, остановилось с концами. — Аято?.. — Ты так испуганно выглядел. Прости, я не хотел тебя задеть или напугать. Мне не стоило так шутить и издеваться. Кто же знал, что мои шутки опять окажутся не шутками. — Аято… — Да? — Ты… ты что делаешь. — Я?.. Думал, что я бесчувственный всегда камень и не вижу, как ты нервничаешь, а под конец вовсе слишком раскраснелся и запаниковал? — Я… я понимаю, но… — Что такого, чтобы тебя друг приобнял? Просто так. Ты так отреагировал сам неожиданно. Ничего не подумай, я просто так… Ставящий в тупик вопрос. — Хм… меня особо не касались никогда друзья. Обнимали слегка лишь родители. Поэтому… ты сбил меня с толку, — Кадзуха слегка засмеялся, щёки снова зарумянились уже, кажется, приятной неловкостью. — Учту на будущее. — Что ты имеешь ввиду?.. — Да так, — Аято отпускает Кадзуху. Они явно привлекли кучу лишних взглядов, снова, как обычно. — Погоди… Ты считаешь меня другом? Теперь Аято зависает в ступоре. Кадзуха думает, что, кажется, снова ляпнул что-то явно не то и попал не туда. Кажется, вопрос… — Естественно… — тянет Аято с некой вопросительностью. — А ты думал, что нет? Я тебя не понимаю. …вопрос явно глупый, да. — Нет, просто… Я думал, что твой близкий друг это… ну, Тома. Я думал, что я просто плаваю в статусе между просто знакомым и между просто другом. Аято прозаично вздыхает, слегка толкая Кадзуху в плечо: — Ты для меня тоже близкий друг. Мне стало стыдно, что я так будто смеялся над тобой, а потом меня напрягло то, что, кажется, я перегнул палку и решил как близкий друг поддержать так, как однажды поддержали меня. Я ответил на вопросы? — он слегка заулыбался, даже глаза заискрились каким-то добром, даже нежностью, будто он наставник, что объясняет ученику что-то такое до боли очевидное, детское. — Я удивлен такому внезапному откровенному диалогу, но, я думал, ты всё это и такзнаешь. Да, Аято умеет шокировать. И резко из хитрого лиса становится тем, что слишком беспокоится из-за неверной трактовки своего действия. Кадзуху ведь его шутки никогда не задевали… Тем временем Аято, по всей видимости с чего-то решивший, что Каэдэхара добит не достаточно и пищи для размышлений на сегодня у него тоже маловато… — Ты так то уже давно стал мне, кажется, как младший брат, и я в курсе, что ты мне ровесник. Просто именно ты скорее пользовался моими советами, а не наоборот, да и считал меня своим наставником, ахах. Хотя я давно это обсудить хотел… …говорит это. Снова приехали. Да как разговор о Хэйдзо превратился в разговор о типе взаимоотношений между Кадзухой и Аято?! — Я даже не знаю, что и сказать… А твои шутки меня, кстати, никогда не задевали, и… —…а пригласил я тебя, — продолжает Аято, — в компанию меня и Томы, ибо… я знаком с вами двумя, правда с тобой меньшее количество времени. Тома — классный и отличный человек. Почему бы нам не создать некое легендарное… трио, — Аято ведёт рукой по пути абстракции перед затуманным Кадзухой. — Да и тебе Тома, кажется, понравился. Ибо мы так и не нашли повод это обсудить один на один… — В целом… В коридоре раздался звенящий звук, оповещающий о начале урока. — Мы снова… — …не успели, — вздыхает Кадзуха. — Ладно, пошли. Нам ещё работу писать… Удачи нам. Мы справимся… — С чего такой оптимизм? Обычно ты таким не славишься… — Каэдэхара задумчиво смотрит Аято прямо в глаза. — Да так. У Томы научился, — Аято счастливо улыбается, словно ребёнок, который решил похвастаться каким-том маленьким, но весьма милым достижением. На этом перерыве они так и не успели обсудить ситуацию с Хэйдзо.