estranged

Когда ему было шестнадцать, Эксл регулярно наносил себе порезы. Он не утруждал себя тем, чтобы скрыть их — напротив, шрамы видел каждый, кто хотел их видеть ( — Охуеть, чувак! Это круто!), и особенно тот каждый, который и слышать о таком не желал ( — Фу, блядь! Убери, меня от одного вида только передергивает). Но среди них всегда таились либо скептики, либо циники, либо даже нытик — Экслу было плевать, он сгребал каждого из них в один и тот же ящик, они все равно друг от друга не отличались ничем, только вопили все: «Да ты вниманиеблядь ебаная. Или псих. В общем, пацан, скройся лучше, пока не поздно». Механизм социальной стигматизации в Лафайетте был устроен совсем уж по-простому. Тут стремились прежде всего к стандартизации, сама же суть, особенно которая не соотносилась с тем, что принято было называть стандартным, отвергалась каким только можно способом. Стигмы вешаются абсолютно везде при абсолютно любой херне: ты куришь травку даже на территории собственного дома, причем делаешь это раз в новолуние, а мусора все равно да диагностируют тебя торчком. А потом попробуй докажи, что это не так. Одной пары глаз порой достаточно, чтобы растащить слух по всей этой ебучей провинции, если еще не за ее пределы, ведь с Лафайетта чаще эмигрируют, вот потому-то и демография его держится на глубоком подсосе. Вот поэтому-то ему и хотелось поскорее собрать манатки и свалить оттуда куда глаза глядят, ибо чужое узкомыслие давило на нервы. А Эксл был из таких, нервных и взбалмошных, которым среди простого люда ошиваться не столько оскорбительно, сколько бессмысленно. Да и потом, своим перманентным утопическим настроением Эксл все равно тоску нагонял, особенно когда не лез в драки и не становился еще большим клоуном в чужих глазах, чем в своих собственных. Чем же он сейчас отличается от ебанутого, увешанного стигмами парня в свои двадцать девять? Разве что тем, что ему конкретно двадцать девять, а не шестнадцать. И зовут его не Билл Бэйли, и Эксл давно уж как не живет в Лафайетте, боже, блядь, почему, когда херня случается, он вспоминает про место, в котором этой херни было еще больше? Зачем он продолжает позволять Биллу Бэйли просачиваться наружу, неужто воздухом подышать? С тех самых шестнадцати Эксл разразился идеей коллекционировать оружие, но претворить такую гениальную мысль в жизнь удалось только к годам двадцати пяти, если и не того позднее. Болезный, мы даже тут синхронизировались. Ты ведь тоже огнестрелом заворожен. Нам остается с тобой совсем немного — всего лишь только удержаться от того, чтобы пустить себе пулю в голову. Кобейн всегда посещает его мысли как раз тогда, когда Эксл думает про Лафайетт и про то, что было в Лафайетте. Мы с тобой два ебаных деревенщины. Никто к нам готов не был. Иззи пришел к нему вечером. Извиниться, конечно, хотя мудачеством не болел никогда. Болеет он кое-чем другим. Ну, точнее, кое-кем, ибо Эксл — живое существо, а не вещь. Иногда, правда, он в этом очень сильно сомневается. Эксл не стал особо заговаривать, ибо горло болело, с похмелья еще и давление поднялось, да и вообще, правда, состояние настолько отсосное, что даже сейчас сдерживать себя ради того, чтобы не размозжить свои же внутренности, является даром что не героизмом и следствием железной воли. Он опустил голову на плечо, которое ему всегда услужливо подставляют. И как нелепо будет, но зато как закономерно, когда в какой-то момент этого плеча и рядом не окажется. Пальцы в его волосах были призваны утешить, это уж наверняка. Эксл любит, когда его волосы трогают, но позволяет это отнюдь не каждому. Он, помнится, как-то решил раззадорить Винса с Мотли Крю, сказав, что если он будет хорошим мальчиком, то в качестве награды сможет потрогать его волосы, забыв, правда, упомянуть, что хорошим мальчикам в рок-н-ролле делать нечего. У него даже песня такая есть, да, точно. — Почему эта скотина меня так ненавидит? Если Эксл и раскроет сегодня рот, то только разве что по делу. Дело не в Лафайетте, не в ярлыках, которые ему навешали в Лафайетте, а в том, кто презирает ярлыки пуще всех, но при этом сам не менее штампованный. — Очевидно, за то, что ты называешь его скотиной. — Но ты же согласен со мной, так? Да и вообще, Курт ведь не баба, чтобы дуть губы при каждом неточном словечке в свой адрес. Да он ноет и орет в каждой из своих песен, будто бы вот-вот себе глотку раздерет. Ему еще крупно везет быть таким ебанутым и при этом не лежать под землей. Этого Эксл не сказал. Нельзя позволить Иззи почувствовать себя одним-единственным опять, потому что он таким уже давно не является. Эксл даже больше не уверен в том, что когда-либо вновь ему даст, ибо душа его, какой бы разъебанной ни была, алчет другого. — Он тебе не нужен, Экс. Тебе нужен я. Ох, блядь, как же кожа зудится, невозможно... даже там, где положено зудиться кое-чему другому — там тоже терпеть уже просто нет сил. — Я же тебя люблю, дурья башка, — прохрипел Иззи, и Эксл захотел, чтобы он ушел, причем не только из квартиры, а из Ганз, из его жизни... в принципе. — Этот торчок наверняка сейчас шпилит свою шлюху и в ус не дует, не то что думает о тебе. Еще как думает. Если бы не думал, мы бы о нем ни черта и не услышали. Вопреки всему Эксл накрывает своей ладонью чужую. Иззи тут же воспламеняется, а пальцы в волосах начали подрагивать. Голос у него тоже завибрировал, от возбуждения сделавшийся совсем уж фальцетом: — Блядь, Экс, дай мне... Нет, нельзя позволить ему взять контроль. Эксл должен знать, что власть — она его, а не чья-то еще. — Ты кое о чем забыл, медовый, — шепчет Эксл прямо на ухо Иззи, плавно опуская другую руку на пах, для верности даже сжал напрягшуюся плоть под тугой тканью. — Забыл, что все кончено. Между нами, — и отлип от него уже весь, целиком, — кончено. — Сволочь. Когда за Иззи захлопнулась дверь, Эксл вот что подумал: надо-таки обработать рану на руке, пока та не загноилась. Он хочет Курта Кобейна, и на сей раз прямо так, как хотел когда-то с Иззи, с Себастианом, даже с Джоном из Бон Джови когда-то. С ними всеми было, за исключением Джона, с которым почти было, но не состоялось. Когда Эксл говорил, что Бон Джови может пососать его член, он в сущности имел в виду, что тот действительно мог, но только одному черту известно, почему в итоге не смог. В общем, было со всеми. Со всеми, кроме Курта из Нирваны.