Teen idle

Конец. После того, как аппарат выдал снимки, Чонсон убрал их в свою сумку, так как у него было больше места (и меньше шансов, что фотографии повредятся). В череде нескольких дней оба почему-то напрочь забывали о том, что остались храниться фотографии как раз-таки дома у старшего. Сегодня Джей отдал ровно половину из восьми — четыре, — а Чонвон не нашёл ничего лучше, чтобы убрать фото в плотный дневник, дабы дома перепрятать в надёжное место. Не вышло. Будто бы кто-то невидимый сжимает двумя руками шею и не позволяет ни вдохнуть, чтобы почувствовать облегчение, ни издать хоть звук. Чонвон старается держаться, судорожно обдумывает возможные фразы, способные смягчить произошедшее, но раз за разом возвращается к лицу шокированно-недовольной матери. Она держит фотографии двумя пальцами и смотрит на последнюю с таким отвращением, что липкое чувство ничтожности пробирается внутрь. На первой — обнимаются будто бы хорошие приятели. Ни одна живая душа не заподозрит что-то неправильное в дружеских объятиях. На второй — невинные кривляния, которые можно интерпретировать так же, как и первый снимок. Приложить пальцы к лицу в знаке «V», сделать сердечко — ничего особенного. Третья — улыбка и зрительный контакт, подразумевающий уже нечто большее, нежели крепкую дружбу подростков. Так на друзей никто не смотрит; так не всегда смотрят даже на свою пару. Четвёртая — поцелуй. Родители говорили держаться подальше от плохих компаний, но и не быть затворником, не имеющим приятелей. Чонвон всегда был самым обычным парнем с недурным знанием английского языка, в числе любимчиков нескольких учителей. Не доставлял никаких проблем, и в том (что безумно иронично), наверное, была главная проблема — от него никогда не ожидали предательства, разочаровывающего до такой степени, что голос матери становился стальным. Когда твой хороший, идеальный сын попадается на подобном, удар в самое сердце гораздо сильнее, чем если бы отпрыск изначально числился среди непутёвых. Чонвону искренне жаль, потому что это потрясение, из-за которого всё рушится, — надежды, уверенность в безукоризненности ребёнка. Однако маленький огонёк надежды на благоприятное разрешение конфликта робко предполагает: «Неужели от тебя откажутся из-за того, что ты встречаешься с парнем? Разве могут твои любящие родители сделать тебе больно?». — Мам, я… — Хочешь сказать, что вот это, — разворачивает последнюю карточку, заставляя зажмуриться на пару секунд от жгучего стыда, — может быть на спор или шуткой? Ты что творишь, Чонвон? Мы воспитывали нормального сына, а не какого-нибудь… такого. Какого? Прошли времена, когда попеременно причислял себя к неправильным только потому, что ни в кого не влюблялся. Но жизнь определённо решила дать сдачи тем, что в шестнадцать лет начал встречаться с парнем на год старше (Ян пошёл в школу раньше положенного), осознал, почему с красивыми и милыми девушками мог исключительно поддерживать дружбу. Суть в том, что девушки не были привлекательными в нужном смысле. — Он мне нравится, — совсем тихо. Странно, что по щекам ещё не бегут горячие слёзы. Чонвон с трудом держится на ногах — мелкая дрожь по всему телу не отступает — думает, как может спасти своё положение. Делает неуверенный шажок навстречу, но там и замирает, когда раздаётся звук порванной бумаги. Вот и всё. Ян вскрикивает, протягивая руку, как если бы мог предотвратить это, и отчаянно мотает головой. Не хочет верить увиденному, ведь фотографии превращаются в мелкие кусочки, а затем родительница отправляет их в помойное ведро. — Пак Чонсон, — она практически выплёвывает имя ненавистного с сегодняшнего дня подростка. — Я предчувствовала, что что-то плохое случилось бы, несмотря на радостную новость о переезде, которую ты испортил. Я знала, что нужно больше контролировать тебя, чтобы ты не влипал в неприятности. И что получилось?.. «Нравится»? Он тебя совратил! — Неправда, мы встречаемся. Чонсон… — сглатывает ком в горле и полушёпотом, стесняясь произносить вслух. — Он меня любит. — Любит?! Если бы кто-нибудь поднёс горящую зажигалку, от Чонвона бы не осталось ничегошеньки. Мама злится — сама едва не плачет, — а тонкие пальцы на руках трясутся. Меньше всего на свете хотел доводить мать до истерики, делать ей больно, но это нельзя исправить никому. Чонсон был полностью прав, когда говорил, что мир непрерывно менялся. Поэтому в будущем — далёком или не очень — люди перестанут совать свой нос в чужие дела и находить лишние поводы для обсуждения. Ситуации, конечно, бывают разные, как и точки зрения, но они никого не убивали, ни к кому не применяли насильственных действий и уж тем более никого не совращали. Джей никого не совращал. — Какая разница, кто и с кем встречается? — увереннее продолжает Ян. — Мы же никого не трогаем, никому не мешаем… Разве я начал хуже учиться? — Ты издеваешься надо мной?! — переходит на крик и нечаянно сшибает вазу с кухонного стола. Чонвон отшатывается, глядя на неё широко распахнутыми глазами, и замирает, прежде чем машинально сделать шаг назад. — Ты хоть представляешь, что будет с твоей семьёй, если люди узнают? Папа чудом нашёл покупателей на оба дома, собирается через неделю выйти на работу в столице, подготовить новую квартиру. Ты не понимаешь, как подставляешь всех нас? А твой младший брат, бабушка и дедушка — им как быть? Аргумент в пользу заботы о семье — удар ниже пояса. Что-то вроде запрещённого приёма, когда априори не можешь возразить, потому что оппонент излагает факты, к которым не придраться. Смелость сдувается как воздушный шарик и не остаётся ничего, кроме жуткого осознания реальности в целом. Зная, что, вероятнее всего, придётся переехать в другой город, вступил в отношения и зашёл так далеко, насколько было возможно. Ни словом не обмолвился перед Чонсоном о «перспективах» в Сеуле и фактически дал ложную надежду. Потому что отношений на расстоянии не бывает. В глазах мутнеет от подступающих слёз. — Если кто-нибудь узнает или ты не прекратишь эту мерзость сейчас же, я прекращу. Я обойду все инстанции и буду говорить, что моего ребёнка совратил сын «уважаемого» человека. Чтобы все в округе знали, что мы — жертвы. И вот тогда мне будет очень интересно посмотреть, как Чонсон станет оправдываться и на кого сваливать вину. А знаешь, — протягивает ладонь, — дай-ка мне свой телефон. — Мам, пожалуйста, не надо… — Телефон. Живо. — Я-я сам… Я сам с ним поговорю, — достать мобильный из кармана джинсов получается не сразу. Глотку дерёт от беззвучных рыданий, а щёки становятся мокрыми. Под внимательным взглядом матери Чонвон садится на стул и открывает историю сообщений, чтобы сделать всё самостоятельно. — Мы встретимся, и я скажу, что нам надо расстаться. Но не говори никому, пожалуйста. «через полчаса в парке. срочно.» После того, как сообщение отправлено, женщина выхватывает мобильный и зачем-то вскрывает заднюю крышку. Достаёт аккумулятор и следом сим-карту, а ничего не понимающий Чонвон молча наблюдает за тем, как та оказывается сломанной на две части — про номер телефона можно забыть (как и про переписки, звонки). Зачем? Почему так жестоко? Чтобы не возник соблазн тайком разговаривать с ним? — Пока будешь без телефона, а в Сеуле купим тебе новую сим-карту. И если я узнаю, что вы общаетесь, своё слово я сдержу. В восемь ты должен быть дома и не расстраивать никого своим видом. Ты меня услышал, Чонвон? Приговор вынесен. — Да, — если отец узнает, то взаправду наступит конец света. Договориться с ним сложнее, чем с кем-либо. Мама глубоко вздыхает и обнимает за голову, ласково поглаживая по волосам. Чонвон еле сдерживается, чтобы не отпрянуть и не закричать, что она поступает несправедливо. Но было ясно, что ничего получилось бы ввиду множества причин. Не зря все — Субин, внутренний голос, существующий словно кто-то незнакомый, и мама — говорят одно и то же. Переезд через неделю. Не составляет труда сложить дважды два и понять, что придётся уехать с папой под любым предлогом. — Ничего, всё пройдёт. Он просто смутил тебя… На новом месте ты быстро забудешь об этом недоразумении и снова станешь прежним, вот увидишь. Надо только потерпеть.

***

Ян боится больше всего на свете заплакать — позорно, совсем уж по-девчачьи. Никогда не имел привычки пускать слёзы и выглядеть жалостливо, и голос разума подсказывает: «Играй правдоподобно, чтобы он поверил и возненавидел тебя. Чтобы боль обратилась в ненависть, а после он навсегда про тебя забыл бы как про что-то совершенно неважное». С таким характером, внешностью и, как бы жутко ни звучало, материальным положением Чонсон обязательно встретит нужного человека и полюбит его. В конце концов, надо утешать себя тем, что шансы на благополучный исход при обмане мамы ничтожно малы. Огромное расстояние, не видеться каждый день, страх перед родителями. Чонвон знает, что не вывезет, а мучить заодно и Джея слишком жестоко. В лучшем случае они превратятся в друзей по переписке, а в худшем — удалят друг друга отовсюду и возненавидят за постоянные подозрения в измене. Такое естественно и, чёрт возьми, до спазма в груди больно, потому что только мысль о расставании пугает. Заприметив знакомый силуэт в полутьме из-за густых ветвей клёна, растущего вдоль пешеходной зоны, Чонвон выпрямляется и готовится безостановочно лгать. Может, значимость первой любви и первых серьёзных отношений весьма преувеличена, но забыть — всё равно что вырвать из истории жизни важную главу. Было недолго и едва ли безупречно, по крайней мере, в начале, зато ярко. — Этот ублюдок нажаловался моему отцу, — с наигранной злобой причитает Пак, держа руки в передних карманах джинсов и подходя ближе. При виде Чонвона его взгляд теплеет, и младший в эту секунду ненавидит самого себя. — Пусть, блять, оглядывается в подворотнях… Когда между ними около полуметра, Чонсон тянется за поцелуем с очаровательной полуулыбкой. Его блестящие в свете жёлтых фонарей глаза, белоснежные волосы и еле заметные дырочки в ушах запомнятся навсегда. И Чонвон делает то, за что готов ударить самого себя в полную силу, ведь отворачивается, не позволяя поцеловать. Резко, заведомо грубо и неожиданно для человека, который никогда не противился (тем более, что рядом никого). — Что не так?.. Обижаешься, потому что из-за нашей драки вызвали в школу твою маму? — судорожно предполагает он с обеспокоенным выражением лица, собирается коснуться хотя бы пальцами щеки и неловко приподнимает уголки губ, но не помогает. Чонвон сбрасывает ладонь. — У тебя из-за меня возникли проблемы? Чонвон, извини, если… — Нам надо расстаться. Если жуткий звук какого-то треска — звук разбитого сердца, Чонвон больше не будет влюбляться и пытаться склеить его. Пусть лежит себе в качестве мусора и напоминает, почему важно вообще помнить о последствиях и не быть эгоистом, если заранее понимаешь, что закончится разрывом отношений. Не надо было поддаваться желанию сблизиться с ним, следовало бы держаться подальше и как-то бороться с зарождающейся симпатией. Джей немного странно склоняет голову влево, словно задумываясь над чем-то, и часто моргает. Видимо, пытается принять информацию и осознать, что никаких слуховых галлюцинаций нет. Чонвон сжимает ладони в кулаки с такой силой, что останутся следы от ногтей. Но главнее всего иное: сознательно делает больно человеку, которого придётся покинуть через три дня, потому что Ян будет собирать вещи и готовиться к переезду с папой. Остальные, как сказала мама, приедут позже (рассказать друзьям — второстепенное; может, тоже возненавидят). Принцип «не говори того, чего точно не знаешь» нихрена не работает. Он молчал о вероятном отъезде, до последнего надеялся, что получилось бы доучиться до конца года или родители передумали бы. И что с того? — Не смешно, — Чонсон прочищает горло и пытается взять за руку. — Так сильно наехала мать из-за директора? Я для тебя плохая компания? Эй, подумаешь, придётся шифроваться… Я смогу забраться в твоё окно — если понадобится, притащу складную лестницу, — искусственный смех, как попытка исправить дерьмовое положение дел, не увенчается успехом. «Не притрагивайся ко мне больше, — про себя умоляет Чонвон и крепко сжимает челюсти, — не вини себя, потому что ты ни в чём не виноват, а я тебе не подхожу совсем. Не заслуживаю, чтобы ты вёл себя вот так». Ян отрицательно качает головой и повторяет, что так будет лучше для всех. Безумно тянет затылок, во рту сухо как в пустыне, а под веками щиплет, но оно того стоило. Даже если снова начнёт отрицать себе же, что понапрасну почувствовал всё это благодаря Чонсону, что жалеет о каждой проведённой минуте, то будет чистой ложью. — Хочешь?.. — голос дрожит, и Чонвон намеренно поднимает глаза куда-то наверх, чтобы не видеть его. — Хочешь, я могу волосы в нормальный цвет покрасить? Учиться начну хорошо, хочешь? Я могу начать одеваться по-нормальному, чтобы тебе не было за меня стыдно, Чонвон. Но никогда не говори такое, потому что это нихуя не смешно. Если твоя мамаша, которая смотрела на меня как на дерьмо, что-то пыта… — Маму мою не трогай. Я переезжаю. — Что? Тишина может быть оглушающей и при условии, что шелестит листва, а мимо проезжают одинокие машины на обеих полосах движения. — Через месяц уезжаю в Сеул, — намеренно лжёт, чтобы оставалась какая-то временная грань, дающая фору. — Когда ты меня поцеловал, я знал, что должен был уехать. Наверное, поэтому захотел узнать, каково с кем-то встречаться. Мне особо нечего было терять, так что я решил использовать возможность. Прости, если когда-нибудь сумеешь. «Использовать возможность», — звучит максимально эгоистично, не прощается. Чонвон цепляется за воспоминания о семье, отдельно о бабушке, у которой проблемы с сердцем, и о маленьком брате. Мозг человека устроен таким образом, что не умеет хранить в памяти всё. Некоторое откладывает в долгий ящик, чтобы внезапно — как будто гром среди ясного неба — появилось то или иное воспоминание; что-то стирает. Но Чонвон готов поклясться чем угодно, что сохранит каждую морщинку на его исказившемся в жуткой гримасе лице, как пахнет вечерний асфальт после дождя и сырые листья деревьев. — Ты врёшь. Я знаю, что ты говоришь эту хуету, потому что думаешь, что отношений на расстоянии не бывает. Но получается же у некоторых? У нас получится, обещаю. Перестань говорить то, о чём придётся жалеть. Мы что-нибудь придумаем… Я не знаю, может, попробуем… — Дело не в километрах, а во мне или в тебе. Я не хочу пытаться. Когда думаю о том, стану ли скучать… Не стану, Джей. Ты мне нравишься, но я не влюблён в тебя. Спасибо тебе за прогулки, аттракционы — было клёво. — Да что с тобой, блять, не так?! Ты нарочно говоришь это! Старший зажмуривается, оттягивая белоснежные пряди, и ходит кругами. Он чуть ли не воет и шепчет что-то бессвязное на английском языке, а Чонвон закусывает изнутри щеку почти до крови. Молится всем существующим Богам, чтобы хватило выдержки не выпалить правду как на духу и не испортить жизнь Чонсону. И без того отлично постарался, когда не предвидел итог и не подумал о близких, рискуя их благополучием ради чего-то непродолжительного. «Мне жаль, но я выбираю семью», — утонет в сотне несказанных слов. Рассказать — заставить мучиться ещё сильнее.

***

сейчас.

Раздаётся стук в дверь, из-за которого Чонвон невольно оборачивается, и в кабинет заходит приятный на вид мужчина около тридцати. Отличная укладка, костюм-двойка и добрый взгляд как у собаки в самом хорошем смысле. Ян тихо здоровается, а после смотрит на Джея и, если честно, чувствует укол обиды. Который не должен ощущать из-за целого вагона собственной вины во всём, что было, есть сейчас и, вероятно, будет. Голос у незнакомца чертовски приятный, глубокий. Давно такого не случалось, однако Чонвон сравнил бы себя в сию секунду с частью мебели или невидимкой. Чонсон ему улыбается и это, пожалуй, ранит. — Ты обещал встретиться вечером, помнишь? — щелкает пальцами мужчина и показывает указательным пальцем на начальника отдела. Значит ли, что они по статусу равны или их связывает нечто большее? Но Чонвон не желает знать наверняка, когда рассматривает деревянную фигурку кота на краю стола, дабы отвлечься — почему-то она смутно знакома. — Иди уже, Джейк. Иностранец-метис или родился в другой стране, как Джей? В любом случае, не его дело, даже если внутри зарождается нечто неприятное, горькое. Ян не имеет морального права брать во внимание мелочи из жизни абсолютно постороннего человека. Мужчина уходит, и вместе с ним испаряется непринуждённая атмосфера. Чонвон был рад, что умел не краснеть по каждому поводу, мог смотреть в лицо и при условии, что нутро сжималось от испытываемого дискомфорта и желания поскорее отвести взгляд. И наблюдая за тем, как старший берёт желтый листочек из бумажного блока и быстро что-то пишет, потом пододвигая к Чонвону, теряется. Если заработная плата такая, нет причин отказываться от должности. Чонвону нужны деньги; нужно двигаться дальше, не оглядываясь назад, пускай спокойной работу едва ли можно будет назвать (не в первые недели точно). — График с девяти до шести, суббота и воскресенье — выходной, но иногда случаются форс-мажоры. Разумеется, дополнительно оплачивается. Если всё устраивает, подготовим необходимые документы, и в понедельник можете выходить на работу. — Устраивает, спасибо большое. Эм… — поколебавшись, забирает листочек, — до свидания. Чонвон встаёт с места и кланяется. Воротник водолазки давит на горло (хотя прежде такого не происходило), и младший придерживает лямку на своей кожаной сумке. Необходимо поговорить с Сону чуть позже, поделиться радостной новостью с привкусом вины, разузнать о коллективе. Наверное, только наглый и самонадеянный способен устроиться секретарем к бывшему парню. Но Чонвон напоминает себе, что жизнь обожает подкидывать испытания. Не получится тут, так где-нибудь ещё возникнут проблемы. Вечно убегать от трудностей нельзя. — Какие-то вопросы? Может, вам есть что сказать мне? — летит в спину совершенно иным тоном — с нажимом, словно действительно ждёт чего-то. Ян оборачивается, сжимая ручку двери. А что сказать? Прошло тринадцать долгих лет, а люди могли меняться и за жалкий год. Кроме сожалений, в конце концов, ничего не остаётся. Объяснения не дадут ровным счётом ничего, поэтому не стоит и пытаться оправдываться. Это неуместно и слишком самонадеянно думать, что «прости» способно обернуть время вспять и как-то помочь. Не Джей проигнорировал записку, подкинутую в шкафчик на следующий день, с просьбой встретиться сразу после школы возле стадиона. Это Чонвон не выбросил её, но, попытавшись сохранить, при переезде потерял не по своей воле (курьерская служба каким-то образом потеряла коробку с доброй половиной чонвоновых вещей при доставке из Сунэ в Сеул). Было обидно. Не старший сделал вид, что заболел на оставшиеся дни и не ходил в школу, разговаривая исключительно с друзьями по домашнему телефону и в присутствии семьи (под внимательным взглядом матери). Попытка побега от серьёзного разговора с Джеем оказалась весьма удачной. Не Чонсон просил своих друзей не говорить ни слова про него, чтобы не слышать правду (однако всё-таки узнать) о том, что Джей звонил около сотни раз, но ожидаемо не сумел прозвониться. Якобы простуда младшего обнадёживала Пака, ведь впереди был также якобы месяц, чтобы многое исправить. Чудо, что Джей не пришёл к ним домой; и к лучшему — Чонвон давно уехал. Коротко качает головой. — Нет, ничего.