Судьба? Возможно

Проснулся я от скрежета открывающейся входной двери и поначалу даже не смог понять, кто вообще мог войти и какого чёрта происходит. Со стоном сев на кровати, я запустил руку под маску, протёр глаза — стало немного легче. Раненое плечо саднило, а в горле пересохло, но в общем и целом я был в норме. Понять бы, что сейчас делать… Встав, я подошёл к двери, вышел из комнаты, вяло нажав на ручку: усталый мозг кое-как сообразил, что хорошо бы посмотреть, кто это там припёрся и чего он хочет. На минуту в сознании всколыхнулась мысль о том, что это, возможно, Слендер — внутри волной пробежал холод, сердце забилось чаще. Но уже через долю секунды я отверг эту мысль: он не стал бы входить в дверь, да и незачем ему наведываться сюда. Снова накатила усталость. Высунувшись в коридор, я увидел Худи, снимающего уличную обувь; когда он успел вернуться? Заприметив меня, напарник приветственно махнул рукой — я только кивнул в ответ. — Ты как? — голос Худи прозвучал для меня чрезмерно громко, захотелось зажмуриться. — Выглядишь усталым. — Так себе, — эти слова сорвались с губ до того, как я успел одёрнуть себя, натянув, как всегда, маску невозмутимости. Однако, чувствовал я себя действительно не важно: перед глазами то и дело вспыхивали желтовато-рыжие пятна, а во рту было ощущение, будто я хлебнул уксусной кислоты. — Телефон достал? — Достал, — напарник не без гордости вынул из кармана злополучный прибор; тот выглядел сделка потрёпанным, но вполне рабочим. — Вот он. — Молодец, — другой человек на моём месте улыбнулся бы, но я этого делать не стал; когда маска давным-давно приклеилась к твоему лицу нет смысла выражать эмоции через мимику. Но вот Худи сейчас был без маски, и потому улыбнулся мне — искренне, от души. Признаться, я немного завидовал этой его улыбке: у меня уже давно не получалось улыбаться так. — Спасибо, — проговорил Худи, поправляя свою толстовку; она была в чём-то заляпана. — Ладно, погнали на кухню. Где этот придурок? Что-то случилось? А вот после этого вопроса мне захотелось застонать и хорошенько приложиться головой о стену. Чёрт, я совсем забыл про этого идиота! Всё, это комедия на весь день, не меньше. — Всё плохо, — немного приврал я, ведь в действительности всё было не просто плохо, а очень даже хреново. Немного помолчав, мы прошли на кухню. Худи направился к раковине, включил воду — руки всё-таки нужно вымыть; я сел на табуретку, крепко сцепив руки вместе. — Если коротко, то он на меня набросился, а я ему вломил. Он какую-то ересь нести начал, свалил в комнату. Больше не выходил пока. —сам не заметил, как начал откровенечать. — Хреново, — согласился Худи, вытирая руки о висевшее на крючке полотенце. — Ладно, потом разберёмся. Чего со свидетелем? — Сегодня - точно ничего, — я вздохнул. Признаться, в животе у меня давно уже была ситуация «кишка кишке колотит по башке», но стоило мне вспомнить о Тоби, как аппетит мгновенно пропал. Слишком уж хреновая ситуация, чтобы думать о еде. — Там наверняка засада. — Согласен, — Худи вздохнул, усаживаясь на табуретку напротив меня. — Ночью тоже ходить не стоит. — Ага, — согласился я. Мешавшаяся с воздухом тень за окном вязко, прочно прилипала к окну, нагоняла тоску. Захотелось уронить голову на стол и никогда, никогда не подниматься. Я устал. Я очень, очень устал. — Надо Слендеру за жертвой сходить, — голос Худи прошёл как-то мимо меня, едва цепляя сознание. Да, надо. Но как же не хочется… — Ага, — лениво согласился я. — Пойдём, этому придурку скажем. — Да зачем? — спросил Худи; я не сомневался в том, что он пожал плечами. — Запрём его в комнате и всё. — Ага, как же, — насмешливо проговорил я. Глаза слипались, накатила тоска. Внезапно мне отчего-то захотелось закрыть лицо — не маску, лицо — руками и разрыдаться. Чтобы кто-то обнял, прижал к себе и — не утешал, не говорил бы ничего, а попросту разделил бы со мной эту безосновательную, мучительную тоску, это невероятное горе. Но… Это так невозможно и недоступно, что не стоит травить душу этими мечтами. Им всё равно не суждено сбыться. — Ну да, он окно выломает и тогда пиши пропало, — согласился Худи. Я только дёрнул плечом в знак согласия; лень было говорить. — Пошли. — Угу, — я постарался приподняться. Тошнило, было плохо. Но — это я выучил давным-давно, с самого начала моего пути — неважно, как ты себя чувствуешь. Встань и иди, и всем плевать, плохо тебе или нет и где у тебя болит. Да, я помню, когда я был ещё подростком, у меня ни с того, ни с сего сильно разболелись живот и голова. Надо было идти на миссию, надо было работать, а у меня не получалось даже встать, настолько невыносимо я себя чувствовал. И, помню, Слендер зашёл ко мне и, увидев, что я лежу на кровати и плачу, вместо того, чтобы собираться, спросил, в чём дело и почему это я решил устроить скандал. А когда я пожаловался, что мне плохо и я не могу встать, он произнёс очень памятные мне слова: «Меня не волнует и не будет волновать твоё самочувствие. Поднимайся — и за работу». И я поднялся. И каждый день потом поднимался ради чего-то, ради каких-то незримых, непонятных для меня целей. И сейчас тоже надо подниматься. Надо встать. Сейчас надо вставать. Резкий рывок — мир передо мной пошатнулся, вспыхнул черезмерно ярко. Я бессознательно уцепился за столешницу, чувствуя, что сейчас или упаду, или расплачусь. Машинальный жест рукой поправил холодную маску. Всё. Успокоился — и иди. — Ты ок? — голос напарника послышался из коридора. — Идём скорее, а то мало ли что. — Иду, иду, — я автоматически кивнул, изображая действие. Первые шаги дались с трудом, следующие — легче. Это всегда так: сначала очень сложно, дальше становится проще, а потом и совсем легко. Напарника я нагнал быстро; вместе мы подошли к плотно запертой комнате Тоби. Как идиоты, честное слово. Но другого выхода нет: он ненавидит, когда его запирают, а в одиночку точно натворит дел. — Тоби, выходи! — позвал Худи, стукнув кулаком по стене. Из-за неё раздалось обиженное всхлипывание, но никаких дальнейших действий не последовало. — Нам уже пора за жертвой, живо иди сюда! — Не пойду! — голос парня показался мне заплаканным, усталым. Словно ему сейчас так же плохо, как и мне. Словно ему ещё хуже. — Сами притесь, куда хотите, я тут буду сидеть! — Тоби, кому сказано?! — я ещё раз ударил стену, чувствуя, что что-то неправильно. Не вытащить его из комнаты криками и руганью, и всё тут. Не выйдет он. Надо бы по-другому, помягче, поговорить с ним, он, авось, и высунется, а так… Но на ласку и нежность времени катастрофически нет. Обойдётся. — Немедленно выходи, иначе получишь! — Не выйду! Тут жить буду! — да, он действительно идиот. — Уйдите, отстаньте, и без вас тошно! — Ну что, ломаем дверь? — Худи повернулся ко мне, но по громкости вопроса было понятно, что он предназначен и для Тоби тоже. Причём, скорее даже, только для Тоби. — Не надо! — голос Тоби прозвучал так жалобно, что мне дурно стало. Внезапно я словно увидел ситуацию со стороны, так сказать не с моего ракурса: два здоровых дебила прикопались к умственно отсталому. Мерзко-то как… Он же не виноват в том, что он такой. Дверь тихонько скрипнула. Тоби аккуратно вышел из-за неё, глядя в пол и не поднимая головы. Даже не взял топор, даже не собирается отбиваться — словно от нас, как от Слендера, не защититься и не спрятаться. В слепых пятнах очков плескались слёзы; и мне, взрослому уже мужчине, на секунду жалко стало этих горьких и беззащитных детских ещё слёз. — Не прошло и года, — Худи, крепко взяв онемевшего парня за локоть, развернул его лицом к стене, сильно прижав. Мы уже как-то без слов решили, что, раз разговоры не помогают, поможет старый добрый кулак у рёбер. Так всегда было: я так обучал Худи, меня так обучал Слендер. Да, боли он не чувствует, но всё равно боится, а страх, как известно, лучший воспитатель, помимо этой самой боли. В чужой крепкой хватке Тоби сжался, словно стараясь защититься, и затих. Я хотел было остановить напарника, запретить ему это издевательство — а ведь это же действительно издевательство — но руки стали как будто бы ватными, а слова застревали в горле. Молча и неподвижно я наблюдал за тем, как Худи, заломив руку парня, несколько раз ударил его по спине — удары были несильными, носящими исключительно воспитательный характер. После, напарник, отпустив его, отстранился — для нас такое уже давно стало обыденностью. Тоби тихо расплакался, закрыв руками лицо; мне подумалось, что в последнее время он слишком уж часто плачет, практически каждый день, а то и чаще. И меня это бесит: понимание, что его слезы пробуждают во мне какие-то уже давно утерянные чувства жалости и сострадания, начинает меня пугать, а страх - идеальный манипулятор. Я глубоко вдохнул — сознание немного прояснилось. Всё, некогда кота за хвост тянуть. Уже пора. — Пошли за жертвой, — я постарался придать голосу жёсткость, но вышло совсем плохо. — И да, Худи, потом найдёшь информацию о лечащем враче того свидетеля. Мало ли что. — Окей, — просто согласился парень; мы оба упорно не замечали плачущего Тоби, не желая разбираться с ним и утешать его. На минуту в голове воцарилось облегчение: наконец-то мне удалось объяснить своё поведение. Он же сам виноват: конце-концов, оставил после себя свидетеля, а не оставил бы, то я бы его и пальцем не тронул. Но это оправдание, эта отмазка, прозвучала настолько жалко, что меня затошнило от самого себя. Я просто жестокий несдержанный дурак, вот и всё. Пора бы уже признаться в этом, хотя бы себе. Но ведь, даже если я это сделаю, ничего не изменится, так что не стоит сейчас думать об этом. — Пошли, — холодно велел я, выходя в коридор и щёлкая засовом двери. Всё было настолько привычным и страшным, что на секунду стало больно дышать. Худи стоял сзади, я чувствовал его; он полностью готов, так же, как и я. Тоби уже успокоился; было слышно его хрипловатое дыхание, срывающееся, но ровное — хорошо. Да, он отомстит мне, но сейчас не об этом. Сейчас — ни о чём.

***

В лес мы дошли тихо, без происшествий: я и Худи молчали, сосредоточенные на близком убийстве, а тащившийся сзади нас Тоби дулся, как лялька, у которой конфету отобрали и обратно не дают. Ну и фиг с ним, лишь бы уже заткнулся и не мешал. Решили совершать своё преступление... Скорее, свою работу, часть повседневного существования — в лесу. Да, можно и в другом месте кого-нибудь прибить, но ведь тащить по-любому придётся в лес, а три придурка с трупешником — уже достаточно весёлая для ментовки картина. Так что лучше сразу на месте. Но без свидетелей, да, Тоби, мать твою?! — Мочим тихо, валим быстро, — распрядился я. Дорога, когда ты о чём-то думаешь, всегда пробегает незаметно; главное — хотя бы одной ногой стоять в реальности, а не летать где-то в облаках, пускай и кровавых. Мы стояли перед лесом; этот лес, можно не сомневаться, выглядел куда страшнее всех вообразимых лесов. Он не начинался постепенно с кустарников и трав, а вырастал прямо-таки на ровном месте — чёрной, сплошной стеной, кажется, возникшей из ниоткуда, как мираж. До сих пор не понимаю, зачем люди сюда приходят. Слендер как-то сказал, что этот лес подстраивается под человека и отражает его душу. Я тогда его не понял, да и не сильно придал значение его слова, но сейчас задумался. Чудовищное, жуткое место — но я к нему привык и мне плевать на всё остальное. Вот она — моя душа, если от неё ещё хоть что-то осталось. Просто заходим, просто убиваем, просто выходим. И отвалите все. — И на этот раз без свидетелей, — тихо и зло процедил Худи, вырывая меня из своих мыслей. Я хмыкнул в ответ на его слова, а Тоби обиженно засопел. Мы вошли в лес; где-то далеко закричали, поднимая шум хлопаньем крыльев, испуганные птицы. Шаги, кажется, гулко отражались от тёмной земли. Главное — зайти поглубже. — Ищем кого-нибудь, — тихо велел я. Деревья вокруг смыкались всё плотнее и плотнее: тут уже через десятка два метров ничего дальше вытянутой руки не увидишь - хотя для меня это уже давно не удивительно, так что ориентироваться приходилось на слух. — Ой, мамочка, смотри, какой я нашла цветочек! — этот чистый и звонкий детский голосок послышался совсем близко. Видимо, его обладательница, услышав наши шаги, решила, что это к ней идёт её мать. Глупышка… Ты сама себя выдала. — Ты начни, я посмотрю, где опять этот болван, — в ответ на это достаточно недовольное заявление Худи я лишь коротко кивнул. И ведь действительно, Тоби опять куда-то делся: если бы не Худи, то я, наверное, так и не заметил пропажи. Выходя на небольшую, более-менее свободную от деревьев опушку, начал присматриваться. На ней, склонившись над каким-то белым цветком, сидела девочка лет четырёх: на её лице был написан радостный и наивный восторг. Эх, дура, тебе бы слёзы лить… — Ой… А где мама? — девочка, подняв на меня голову, испуганно отпрянула назад, но с колен не встала. Она была одета в розовую курточку, тонкий тёмно-зеленый свитер и джинсы. Разговаривать мне с этим человеческим детенышем категорически не хотелось: на кой, спрашивается, чёрт мне это надо? Я спокойно подошёл к ней, схватил за капюшон, свободной рукой доставая нож. Девчонка, сообразив, видимо, что происходит что-то опасное для неё, заплакала, пытаясь вырваться, но даже не предпринимая попытки встать. По сути, она просто сидела и ревела, иногда дёргаясь, как полная идиотка. Молодец, блин, что я могу сказать. — Нет, придурок, стоять! — я успел лишь напрячься, услышав этот крик моего напарника, но сообразить, что к чему, у меня получилось слишком поздно. На опушку молнией пронеслась какая-то тень, бросаясь в мою сторону. Захотелось отстраниться, но тут до меня дошло, что эта тень — всего лишь навсего Тоби, рухнувший перед девчонкой на колени и крепко уплетающий её в свои объятья. — Не смей! Не смей! Кого угодно, только не её! — в его голосе прозвучало такое отчаяние и такая мольба, что на секунду мне показалось, что она, по крайней мере, его дочь. Тут ещё и эта мелкая дура, как назло, громко позвала, расплакавшись с новой силой: — Ма-а-ма-а! — от её крика у меня что-то зазвенело в ушах. Мама… Мама… Мама… Я тут же пнул Тоби, быстро перехватывая девчонку за светлые волосы. В сердце что-то отчаянно твердило «нет», когда я перерезал этому ничтожеству горло, когда её тело свалилось у моих ног, когда громко разрыдался Тоби. Нет, нет, нет, нет, нет… Я затравленно глянул на свои руки: они все были в чужой, почти алой, светлой детской крови, в моём кулаке был зажат окровавленный нож. Кем я стал?! Я убивал, много раз убивал, но детей — никогда! Никогда! — Лизи, милая, ты меня… — на опушке, перед нами, возникла непонятно откуда встревоженная женщина в чёрном пальто и со светло-рыжими волосами. Она на секунду замерла, ошарашенно глядя на нас. В её глазах медленно сменялись волнение, непонимание, тревога, страх… Знакомый наборчик. Уже видали. — Пошли отсюда, — возле моего уха раздался свист. Женщина, как подкошенная, рухнула: в её горло насквозь прошёл нож. Я, удивленный, обернулся: Худи выглядел совершенно спокойным. Он подошёл, вынул нож из горла погибшей, кивнул мне: — Валим резче. — Окей, — я немного не понимал, что в последние секунды вообще произошло, но заняться этим решил позже. — Тоби, за мной, — спасибо, что не «к ноге», а то у меня чуть именно это не вырвалось. — Не пойду! — сквозь рыдания отозвался напарник. Он, как безумец, прижимал к себе труп убитой мною Лизи и плакал так, словно никогда не видел смерти. Рядом всё ещё рос заляпанный детской кровью некогда белый цветок. — Не хочу жить! Ну всё, прости-прощай. Тоби, дорогуша, а ты вообще в курсе, что за такие слова Слендер тебе точно это обеспечит? Что ж ты несёшь-то, идиота кусок? Что ты опять ревешь? Ты тупой, что ли? Ах, ну да, я забыл совсем, с кем говорю... — Пойдешь, — я, подойдя, рывком отбросил труп девочки в сторону, взял Тоби за локоть, грубо поднял. Думал, ломается, может, просто выебывается, а нет — его действительно трясло, словно в лихорадке. Хотя, вообще-то, пофиг. — Худи, двигаем. Молодец, что эту пришил. — Пасиб, — просто отозвался напарник. — Погнали. Нам ещё этого придурка домой тащить. Каким именно силами мы тащили придурка домой, я не помню. Помню, что к концу вылазки он был на месте и даже заткнулся. Дома я первый делом попросту пихнул его в ванную комнату и запер её: поплачет и успокоится, авось, догадается душ принять и одежду сменить. Сам я с молчаливого согласия Худи пошёл жрать: есть всё-таки сильно хотелось. А сам Худи - дрыхнуть, это я днём спал, он-то за мобильником таскался. Ну, наверное, как-то всё. Даже не интересно.