you can't blame gravity for falling in love

«ты не можешь винить гравитацию в этом, чуя», — напоминал он себе всякий раз, когда дазай аннулировал порчу лёгким касанием к коже, от которого чуя снова как бы рождался. дыхание перехватывало, уши закладывало, ноги подкашивались, и все те часы, пока он восстанавливался, дазай был с ним. пока он был в мафии, он всегда был рядом, то путаясь под ногами, то помогая встать. он никогда не жаловался на тяжесть тела чуи, которое он нёс на себе до точки эвакуации. иногда, просыпаясь в вагоне дазая, чуя подолгу пялился в потолок, вспоминая все неслучайные касания напарника и медленно умирал. снова. чёртова порча и чёртов дазай со своей аннулирующей способностью, нежной улыбкой, беспокойством и внезапной заботой. дазай, который ложится на твёрдый футон, укладывающий чую на свою кровать. дазай, который нёс чую на себе всякий раз, когда силы того иссякали. но в то же время и бесячий дазай, пускающий бумажные самолётики на важных совещаниях. невыносимый дазай, так нахально указывающий чуе, что тот его собака, горничная, да кто угодно. чуя не может винить гравитацию в этом, его колотит не только после использования порчи и, вроде бы, невесомого прикосновения напарника к щеке, шее, руке, лбу, бедрам — куда рука достанет. чуе становится жарко, но он не может встать, чтобы открыть дверь. не может разбудить дазая, ведь тот тоже достаточно вымотался, он обречён на долгие ночные раздумья. все мысли в дазае, о ужас. чуя всегда защищает дазая, даже когда тот самый худший человек в мире. когда он ведёт себя хуже дьявола, хотя, казалось бы, куда хуже. когда он указывает чуе на его «место». когда безрасудно и рискованно поступает, вынуждая нервные клетки чуи сокращаться, и вытаскивать себя из адова места, каким бы оно ни было. он либо сын самого дьявола, либо и есть сам дьявол, а чуя смертный, после смерти попавший в ад из-за рук в крови по локоть, заполучивший несдавшееся ему внимание демона. чую сдавливают красные ленты, они держат его, душат, впиваются в него нитями, связующими его с дазаем. эти кровавые нити судьбы, вены, кровь, которая засыхает на его руках всякий раз, когда он использует порчу. но чуя не может винить гравитацию в этих чувствах к дазаю, хотя они все душат и душат его. кроткий смиренный взгляд дазая, когда чуя рвёт и метает, будучи разозленным на него же, заставляет чую поубавить пыл. сердце чуи танцует медленный вальс, бьётся. ребра сдавливает при воспоминании такого дазая, они чешутся и он медленно касается их, пересчитывая, слушая размеренное дыхание спящего напарника. а спустя неделю дазай уходит из мафии. и сердце чуи только и может барахтаться где-то на дне, оно засыхает, и в голове тут же всплывают громкие высказывания дазая о том, что чуя его самая преданная собачка. хозяин всегда может оставить собаку, но собака хозяина никогда не оставит. как же точно говорят. верно, винить гравитацию ни к чему. чуе стоит отрезать кроваво-красные нити судьбы, вернуться в рай, отпустить, забыть, возненавидеть. «я ненавижу осаму дазая», — говорит чуя всем, и каждому. ангел внутри чуи сгорает, крылья тлеют, и в то же время он чувствует, как сердце все на том же дне, обваленное в песке, все ещё пытается биться.