Шаг из пустоты

      Любовь всегда была очень сложной темой для Кимхана Терапаньякула.       Он не считал, что наличие пары является чем-то важным, да и причиной его грёз это тоже никогда не было, даже когда он был помладше, а его маму ещё не настигла трагическая участь. Его противоположностью был старший брат, который покрывался возбуждённым румянцем, когда мечтал о том, что однажды привяжется к кому-то также сильно, как в тех дурацких передачах, которые он смотрел с одной из тётушек.       Среднему из братьев тоже, как и Киму, казалось, было всё равно, но Ким видел в его глазах затаённый блеск.       У Танкхуна даже была доска желаний, при помощи которой он показывал, какими чертами и качествами должен обладать его идеальный человек. На этой доске были его симпатии и антипатии, жизненные цели, и, если Киму не изменяет память, даже цвет волос.       Но внезапно их настигла трагедия и всё рухнуло. Их мама, единственная, кто верила в идею “любить и быть любимым” и учила этому своих сыновей, угасла в мгновение ока. Тот маленький огонёк, который мерцал и согревал изнутри, исчез в тот же день, как не стало её. Танкхун подвергался нападениям снова и снова, Кинн взвалил на себя такой груз ответственности, который был неподъёмным для его юного возраста, а Ким просто не мог сделать вдох ни в одном уголке этого проклятого дома. Он увязал всё глубже и задыхался.       Стена из розового стекла, выстроенная мамиными руками для их защиты, в одночасье рухнула. И Киму пришлось столкнуться с реальным миром, который ясно дал понять: не важно, насколько сильна твоя защита, насколько громкими были обещания “на мизинчиках” и поцелуе большого пальца, потому что над тобой всегда будет нависать тьма, поджидающая и готовая сделать подлянку в ту же секунду, как ты оступишься.       Именно эта тьма закрыла его сердце в клетку и проглотила ключ.       Она пришла в образе пожилого мужчины, которого он когда-то называл отцом. Но воспоминания об этом были такими смутными и далёкими, что иногда ему казалось, будто его подсознание просто пытается защититься, подсовывая образы, в которых у этого человека был тёплый взгляд и от него звучало гордое “сын”.       А потом появился свет. Настолько яркий и мощный, что у тьмы не было и шанса противостоять ему, и под его воздействием она исчезла сама. Свет был тёплым, и он принёс с собой чарующий аромат. Казалось, так пахнет новый мир. А глаза у этого света сияли удивлением и очарованием.       Если Порчэй был солнцем, тогда Ким – кометой Икар. Кометой, которая слепо летела на свет, прямо в огненную пучину любви, к своей погибели.       И не тщеславие заставило его нырнуть в глубины моря под названием влюблённость, а искреннее желание. Желание получить от жизни что-то настолько великолепное, сравнимое с тем, что описывала мама. Ким всегда был слишком дерзким, поэтому, конечно же, он должен был поплатиться за свою дерзость и стать тем, кто влюбится первым.       Огонёк снова вспыхнул в его груди и превратился в пламя, успокаивающее и тёплое. И в этот раз он не позволит ему погаснуть.       Иногда Ким считал себя просто ничтожной букашкой, не достойной внимания этих сияющих глаз, но именно Порчэй держал увеличительное стекло, которое помогало ему разглядеть что-то очаровательное даже в таком существе.       Кимхан боялся привязываться и любить, поэтому его душа и сердце были под замком, а песни и голос помогали ему выстроить щит и отгородиться от мира, в котором он жил. Но Чэй знал и видел, что может предложить жизнь за пределами этих стен, мог рассказать, какие чувства несёт за собой любовь.       Ведь Ким был ребёнком, который устраивал бунты ради забавы; ехидно улыбался, когда служащие пытались закрасить ругательства, которые он выцарапал на воротах, а терпение отца трещало по швам. А ещё Ким был тем ребёнком, который бережно и нежно хранил крохи отцовской любви и толику одобрения.       Он всегда считал, что всё, к чему он прикасается, превращается в пыль, но, на самом деле, добра в нём было гораздо больше, и только ослиное упрямство мешало ему отыскать и раскопать это добро в себе. А ещё Ким был человеком, способным принимать собственные взвешенные решения, а не хрупким ребёнком, желавшим получить несколько уроков по игре на гитаре от своего кумира.       Но Чэй стал его зависимостью, веществом, которое сколько бы раз он не употреблял, возносило его на новый уровень блаженства.       “В тебе определённо есть что-то хорошее” – будет напоминать Порчэй, каждый раз, когда у него будет такая возможность. Ким, конечно, пока в это не верит, но может однажды...

~~~

      Ким отковыривает вилкой малюсенький кусочек тёплого клубничного пирога. Он стоит между ног Порчэя, который уселся на ту часть столешницы, которая не была полностью покрыта тоннами муки и сырого теста.       – Готово? – спрашивает Ким, скептически поглядывая на творение их рук, которое остывало на столе.       На самом деле пирог выглядел неплохо, несмотря на то количество посуды, которое возвышалось над раковиной, и то количество теста, которое так и не попало в духовку.       Чэй нетерпеливо кивает головой, а Ким добавляет:       – Только в рецепте было сказано три стакана сахара, но я вот прямо уверен, что мы положили четыре, – на что Порчэй пренебрежительно взмахивает руками: кончики его пальцев слегка розовые от красителя, который они добавляли в глазурь.       – Это не имеет значения, главное – чтобы не было слишком сладко, – Ким хмыкает в знак согласия.       – Не должно быть, открывай давай, – он подносит вилку ко рту Чэ и придерживает тарелку, чтобы крошки не падали ему на колени.       Порчэй приоткрывает рот, а его щёки покрываются нежным румянцем. Это выглядит слишком мило.       Ким сдерживает себя изо всех сил, чтобы не прижаться в поцелуе к этим мягким губам, ведь он был очень жадным ко всему, что касается Чэя. Но это слишком важный момент, который точно не хотелось испортить. Порчэ жуёт медленно, Ким наклоняется ближе и выжидающе смотрит, потому что они провели на кухне так много времени, и он проклянёт всё на свете, если они облажались... снова.       Неосознанно, Ким начинает двигать челюстью, будто тоже откусывает кусочек и жуёт.       Порчэй морщится, но Ким не может сказать точно, он так реагирует на пирог или на что-то ещё, потому что он частенько строит такие гримасы.       – Почему ты всегда так делаешь? – спрашивает Чэ, в его голосе слышится веселье, и он прикрывает рот, потому что всё ещё продолжает жевать.       Ким немного сконфуженно поджимает губы:       – Делаю что?       – Не важно, – Чэй машет головой из стороны в сторону, но Ким не отступает, забывая о пироге. Он пока отставляет его в сторону.       – Скажи мне, – хмурится Ким. Он может себе это позволить в стенах собственного дома. Весь такой на взводе, с убранными и заколотыми в хвостик волосами, в домашней одежде, вместо своих дорогущих шмоток.       Порчэй тихонько смеётся и снова машет головой:       – Ничего такого, просто... – и делает паузу.       – Про-осто? – издевается Ким, притягивая его за бёдра ближе к себе. Он утыкается холодным носом в шею Порчэ, и тот тихо хихикает, отталкивая его от себя. От Чэ пахнет гелем для душа Кима и сладким ароматом десерта, который буквально въелся в чёрный фартук.       Случаются ночи, когда Ким обнимает Чэя и чувствует зудящий под кожей страх. Он боится, что однажды Порчэй вывернется из его объятий и исчезнет. Что однажды он образумится и захочет другой жизни, без Кима и его проблем. И Чэй прекрасно знает, что в таких ситуациях достаточно шуточного подзатыльника и просьбы просто лечь спокойно спать. И знаете, это работает.       Киму нравится находиться с ним рядом, гладить волосы, прикасаться к нему. Такие моменты спокойствия и уединения не могут испортить даже разговоры, походящие на подростковую драму.       А они случаются чаще, чем можно подумать.       – Как ты думаешь, я плохой друг?       – Нет, – тихо отвечает Ким, готовый вот-вот провалиться в сон.       Порчэй ковыряется в контейнере с едой:       – Но я должен быть рядом с ним. Ведь он же всегда рядом со мной.       – М-угум, – бормочет он.       – Ким! Ты вообще меня слушаешь? – Чэй толкает его в грудь.       Ким стонет и переворачивается на диване, спиной к Порчэ:       – Завтра. Я выслушаю тебя завтра.       – Ты как ребёнок.       – Ты всегда делаешь так, когда кормишь меня. Это мило, – всё, что он отвечает.       – Что ты имеешь ввиду? – бормочет Ким и оставляет ленивые поцелуи в местечке между плечом и шеей. Порчэй практически мурлычет, плавясь от ощущений.       – Мне нравится, что ты, когда меня кормишь, сам открываешь и закрываешь рот, будто жуёшь. Я просто заметил, что ты так часто делаешь.       – Не-а, я так не делаю, – отпирается Ким. Даже подумать об этом смешно.       Порчэй смотрит в сторону:       – Ну да, ну да, конечно.       Ким делает паузу, практически ощущая ухмылку, которая расползается на лице Чэя.       – Я так не делаю, Чэ, – настаивает он и смотрит вверх. Он даже не знает, почему это так его беспокоит.       – Конечно-конечно, Ким, ведь ты этого не делал буквально секунду назад.       Ким пытается подумать о том Киме, которым был несколько минут назад и о том, что этот Ким делал, когда Порчэ заговорил, но вспомнить ничего не может. Он решает провести проверку.       – Эй, ты куда? – бухтит Чэй и не успевает поймать чужое запястье, когда Ким отходит.       – Секунду, – он открывает холодильник и вытаскивает большой контейнер с фруктами, любезно предоставленный Кинном, в надежде подправить режим питания младшего брата. Это даже неплохо, когда он занят написанием песен и где-то около трёх ночи вспоминает, что за весь день в его желудке побывал только кофе.       – Господи, серьёзно?! – жалуется Чэй. – Ладно, хорошо, ты так не делаешь. Я вообще подлый врун. Ну перестань, Ким. Мне нужно в душ, я весь в муке.       – Я помогу убрать её отовсюду, если ты секунду подождёшь, – он пропускает брошенный в его сторону смущённый взгляд и хватает вилку.       Порчэй машет головой:       – Я хочу тот, – указывает он на большой кусочек ананаса с другой стороны тарелки.       – Да ты издеваешься, – выдыхает он, но послушно выполняет просьбу, потому что, эй, Ким влюблён и не может отказать даже в такой мелочи. Порчэй жуёт, а рот Кима остаётся закрытым.       – Вот видишь.       – Ты просто сейчас себя контролируешь, – невозмутимо поправляет его Чэй.       – Или я просто так не делаю, – отправляя в рот Порчэ клубнику. – Кстати, как пирог?       – Мгм, – он вздыхает и берёт в руки отставленную тарелку с вилкой, – попробуй.       Что-то тёплое взрывается в груди, когда Чэй держит вилку у его губ, он счастливо и аккуратно съедает кусочек пирога, а через секунду уже морщится также, как Порчэ несколько минут назад.       – Почему он такой солёный? – Ким кривится и заставляет себя проглотить через силу.       Чэ смеётся и неожиданно обнимает его. Ким машинально обвивает его руками в ответ и будто ныряет в это всепоглощающее тепло.       – Именно поэтому я говорил тебе, что на эти разноцветные баночки нужны наклейки, – бормочет Порчэ ему в шею.       – Ага, то есть это я один тут виноват?       Ким чувствует, что тот кивает, и ему ничего не остаётся, как пройтись щекоткой по чужим бокам. Порчэй ненавидит щекотку.       – Ким! – практически визжит Чэ, пытаясь выкрутиться из его рук и заливисто смеясь. Ким чувствует, как улыбка расползается на его лице. Порчэ каким-то образом удаётся увернуться и спрыгнуть со стола. Ким валит его на диван и уже там продолжает свою пытку.       Может они и не знают, как испечь пирог, но когда-нибудь у них всё получится, потому что всё время этого ужасного и жестокого мира принадлежит им.

~~~

      Несколько дней спустя Чэй показывает Киму видео, на котором он делает именно так, как говорил Порчэ. Радует, что посторонних обычно нет рядом.       – Нет, ты всё-таки так делаешь.       – Чёрт.