Резня (но по-христиански)

      Прошло всего несколько дней с последнего суда, хотя время для подростков тянулось неумолимо долго. Как бы бессердечно и жестоко это ни звучало, но потеря одноклассников оказалась для них менее трагичной, чем смутные думы, которые на всех навел Тушенцов. Может это было жестоко по отношению к погибшим, но никто лицемером быть не планировал: да, их очень жаль чисто по-человечески, и они должны чтить их память, но Эльдар с Аней не были близки хоть с кем-то из них, поэтому убиваться по ним «для приличия» никто не хотел, ведь были и другие проблемы. Столько чувств тогда сплелись друг с другом у них внутри: ненависть к себе, к Руслану, желание жить и вместе с этим желание покончить со страданиями, которые были неизбежны, пока они живут в этом чудовищном месте. Но каким бы сложным этот выбор ни был, чаша весов всё равно склонялась к «безжизненному» существованию. Что повлияло на это точно сказать нельзя: то ли страх смерти, то ли слабый проблеск надежды, то ли что-то ещё, но тем не менее, с жизнью они еще не готовы распрощаться.       Если для Дани и его друзей ебанутость Руслана не особо-то стала открытием, то остальные после того, как отошли от шока и окончательно приняли выбор продолжать жить, наконец задумались об этом. Тушенцова после суда практически единогласно посчитали опасным для их маленького общества, поэтому они заперли его в собственной комнате. Ключи от его комнаты были у Вовы, и он каждое утро в столовой при всех объявлял, кто будет относить ему еду. Как бы презрительно они теперь к нему не относились, допускать его смерть тоже было нельзя, иначе чем бы они были лучше него?       Конечно, с заточением Руслана все проблемы чудом не уйдут: убийства всё равно будут, хотят они этого или нет, и понимал это практически каждый. Однако если произойдёт убийство, то скорее всего в этот раз наличие сообщника будет недопустимым из-за отсутствия выгоды, а значит преступления будут проще, и найти убийцу будет, соответственно, тоже проще. Но вот если Руслан будет на свободе, то все предыдущие слова можно зачеркнуть к хуям, потому что тогда это будет не та история, где быть сообщником попросту невыгодно: как выяснилось из прошлого суда, Руслану всё равно, есть выгода или нет, ему главное, чтобы все были казнены, вот и всё. Он только запутает преступления и снова попытается подтолкнуть их к гибели, а это было не нужно никому.       И даже это не единственная причина, почему Тушенцова было просто необходимо изолировать. Дело в том, что после произошедшего ребята волей-неволей будут подозревать его во всех бедах и неосознанно капать именно под него — не факт, что именно он будет виноват в следующем убийстве, но тем не менее, его скорее всего сделают виноватым. Чтобы создать алиби такому человеку и спасти себя от лишней мороки, изоляция — самое лучшее в такой ситуации решение.       Произошедшее, даже после того, как они уже приняли решение, подкосило всех, да настолько, что и говорить лишний раз не всегда хотелось. Будто мрачные мысли обволакивали их тело, и особенно затягивались у самой шеи, мешая говорить без чувства комка в горле. Большими компаниями сейчас практически никто не собирался — три человека максимум, и всё. Много кто был по парам, также много тех, кто был по одиночке. Обычно вместе собирались только те, с кем не нужно было говорить, и молчание, что неизбежно повиснет между ними, не будет напряженным, а даже наоборот, умиротворяющим.       Чаще всего минуты безмолвия мы можем без неловкости разделить только с близкими людьми, однако Даня и Макс таковыми не являлись. Их едва можно было назвать друзьями, но отчего-то они друг другу безоговорочно доверяли, и могли позволить себе расслабиться и уйти далеко в раздумья, сидя напротив друг друга. Казалось бы, зачем им вместе собираться в музыкальном классе, если они большую часть времени молчат? — сидели бы у себя в комнатах. Но в одиночестве быть не хотелось — было тоскливо, а вместе они чувствовали себя спокойнее. Макс, погруженный в свой мир, ловко перебирал струны гитары, извлекая тихую мелодию, которая окутывала пространство вокруг. Даню его игра будто убаюкивала и не давала печальным размышлениям зайти туда, куда не следовало бы.       Когда он находится наедине с собой, в голову неизбежно лезли мысли о том, что бы было, если бы все всё-таки проголосовали за Руслана. Очевидно, что смерть, но была бы она так страшна, как они всегда думали? Была бы она лучше чем такая жизнь, безотрадная и мучительная? Может, покончить со всем разом было бы лучше для них? А самое страшное, что он начинал искать оправдания для Тушенцова: может, он хотел как лучше, чтобы их страдания закончились и так далее. Благо, когда Даня свиделся с Максимом, в его голове сразу всё встало на место, и фраза «Да пошёл этот Руслан нахуй!» неоднократно там появлялась. И слава богу, потому что ему и его поступку нет оправданий — Руслан ебанутый, и непонятно с какого перепугу подумал, что имеет право решать за всех. Если хочет не жить, а «закончить страдания» — пусть вешается, его здесь никто не держит. Может, со стороны Кашина было жестоко так думать, но он считал это справедливым. Не хватало ему умереть здесь из-за какого-то больного ублюдка. Да и он явно не преследовал благую цель, когда делал это: он же просто ненавидит здесь всех и хочет, чтобы все полегли. О каких оправданиях вообще может идти речь?       — Блять! — внезапно вскрикнул Шабанов, одергивая палец от струн, и стал дуть на него.       — Что случилось? — перепуганно спросил тот, явно не ожидав, что его из своих мыслей вырвут таким путём.       — Да струна порвалась...       — Хорошо хоть не в глаз отлетела, — с облегеченным выдохом произнёс Даня, обрадовавшись, что ничего серьёзного не произошло.       — Один хуй больше играть на этом не буду: гитара для даунов, — в подтверждение своих слов он отставил гитару в уголок рядом с синтезатором, после встал с насиженного места, оглядываясь на хихикнувшего Даню, — пошли в столовку?       В столовой вечером обычно никто не сидит, спрятавшись кто куда, но в этот раз за маленьким круглым столиком у окна сидел Вова, задумчиво всматриваясь в уже давно остывшую яичницу. Шабанов посмотрел на Даню, улыбаясь, после чего подошёл к нему.       — Ку, шеф, — он хлопнул того по плечу и протянул руку для пожатия.       Семенюк отреагировал не сразу, но всё же поднял мутный взгляд и пожал руку, а с Даней поздоровался кивком.       — Ты че яичницу гипнотизируешь? — спросил рыжий и уселся за столик напротив него, — или нагреть ее взглядом пытаешься?       — Да заебали меня все за сегодня, — устало выдохнул шеф и откинулся на спинку стула, поглядывая на выглядывающий из-за покачивающихся веток полумесяц за окошком, — ещё и Тушенцов этот... все соки с меня выжал.       — А чего он? — Кашин напрягся и стиснул зубы, стоило ему услышать уже осточертевшую фамилию, что каждый день всплывала в мыслях и срывалась с чужих уст.       — Да ахуевший он... Я утром к нему зашёл-       — Шефчик, извини, что прерываю рассказ, но ты яичницу не собираешься есть? — спросил Шабанов, жадно пожирая взглядом тарелку. Всё-таки, он именно поэтому и решил пойти в столовую: чтобы перекусить, а тут такое добро зря пропадает.       Вместо ответа Вова пододвинул тарелку к однокласснику и сложил руки на стол, поднимая глаза на собеседников.       — Я зашёл к нему утром, чтобы еду отнести. Эта тварь сначала просто меня своими шутками бесила, а потом начала просить, чтобы я его с ложечки покормил, а то у него руки связаны, — повествование Семенюка снова прервали, потому что Даня просто заржал, а у Макса еда со рта чуть не вывалилась от смеха.       — И че, ты внатуре его покормил?       — Так пришлось... У него же реально руки связаны, — снова смех разразился по столовой, и рассказчик недовольно цокнул, с выдохом скрещивая руки на груди, — заткнитесь.       — Вов, он же тебя просто побесить хотел. Я к нему ходил вчера и не кормил: просто еду оставил и ушёл. И ничего, съел же как-то, — всё так же со смехом отвечал Шабанов, кладя вилку на уже пустую тарелку, — ой, шефчик... Лошара.       — А я тебе ещё и еду свою отдал, тварь неблагодарная... — хмуро, но всё же беззлобно пробормотал он, подперев ладонью холодную щеку.       — Спасибо, кстати. Очень вкусная, только холодная.       — На здоровье, — язвительно, покачав головой, проворчал тот, — Про Руслана ещё есть, что рассказать, только вы опять ржать будете, суки такие.       — Не будем, рассказывай, — Кашин весело, но немного напряжённо прислонился к спинке и закинул ногу на ногу.       Вопреки его матерной ругани на ребят, шефа долго упрашивать не пришлось:       — Он видимо реально побесить меня просто хотел, и пытался заставить меня принести книгу и читать ему вслух, а то ему скучно, — будто предугадав последующие шутки одноклассников, он саркастичным, кислым тоном сразу возразил, — нет, я не читал ему ничего, отстаньте.       Они всё равно посмеивались, хоть и повода для этого не было. Со стороны это правда было смешно, но вот если бы на месте шефа был Даня, он бы убил этого Руслана к хуям после первого «привет». Семенюк устало вздохнул.       — Заебал меня он, короче, — подытожил он, — Эту тварь же два раза в день хотя бы надо кормить, а я и первого раза даже не выдержал, поэтому попросил Славу: они вроде нормально общались когда-то там, пусть он и мучается. Даже Лёша, Царство ему Небесное, не так меня раздражал. Хотя сейчас я по нему скучаю, — в его голосе проскальзывали нотки печали и мягкости, — а вот по «этому» я ума не приложу, кто вообще будет скучать, если он умрёт. Разве что мать родная, и то не уверен.       — Да забей ты на него, — наконец серьёзно сказал Макс, похлопав его по плечу, — В следующий раз просто ставь тарелку у него под носом и сваливай. Надо оно тебе, нервы свои тратить?       — Ты если на каждого ебаната так реагировать будешь, ты сам ебанатом станешь.       Сказав это, Дане стало смешно с самого себя. Кажется, эти слова он должен был сказать себе ещё с самого первого дня пребывания здесь. Умничать-то каждый может, когда ситуация не касается их самих.       — Ладно, пацаны, спасибо, что выслушали. Я пойду, а то объявление скоро, — Вова, немного повеселев, встал с насиженного места и помахал рукой, прежде чем удалиться из помещения.       — Пошли на кухню, — заявил Макс, как только они остались одни.       — Ты опять есть что ли хочешь?       — Не я, а ты.       Даня немного завис от настолько самоуверенного тона друга, уже вставшего из-за стола, и смущённо улыбнулся.       — А че я об этом не знал?       — Ты опять не ел нихуя за сегодня. Пошли уже, иначе пизды получишь. Хоть Шабанов и был ниже него на голову, но у Дани даже мысли не возникло, чтобы ослушаться. Да и он не специально не кушал: оно само так вышло. В любом случае, было даже приятно, что о нём заботятся.       Макс был, на удивление, не единственным, с кем Дане было настолько комфортно и спокойно. Таким человеком являлась и Арина Буланова. Ему в принципе очень симпатизирует смотреть на людей с огоньком в глазах, занимающихся любимым делом: как Шабанов играет на гитаре, как Буланова выплескивает эмоции красками на холсте. Это очень восхищало и вдохновляло. Ещё и Арина сама по себе была приятной личностью, про которую он и слова не мог плохого сказать: поддержит, выслушает, настроение поднимет, и Кашин старался ответить ей тем же. Он вместе со Славой и помог помирить ее с Давидом: один убеждал Давида, что стоит извиниться, а второй «подготавливал» к этому Арину. Деймур, кстати говоря, хоть и признал свою вину, но всё равно не мог понять, почему то, что он один раз что-то употребил, так ее беспокоит. Было и было, чего бубнить-то? Ему трудно осознать, что за него действительно переживают, и неизвестно, осознает ли. Буланова, когда вновь сошлась с ним, стала чувствовать себя виноватой: может, нужно было самой с ним поговорить, а не позволять друзьям в это вмешиваться. В любом случае, она рада, что сейчас всё уладилось.       Давид сквозь сон нежно поглаживал белокурые волосы, девушка ластилась к нему, как кошка, уютно устроившись на кровати. Несмотря на такой идиллический и беззаботный миг, внутри у Булановой было не всё так безмятежно. Как и любой в этой школе, она прокручивала в памяти моменты с последнего суда и его главных героев. Если добрая половина братьев по несчастью вспоминала это с яростью и глубоким презрением к главному виновнику, как, например тот же Даня, то Арина испытывала к нему только жалость. Она прекрасно понимает, насколько его помыслы аморальны и отвратительны, но вместе с этим она прекрасно чуствовала сильнейшую боль и отчаяние, поразившее его душу. Насколько же сильно чувство безысходности, что человек свихнулся и не смог сыскать другого выхода?       Ребята могут осуждать Тушенцова сколько угодно, но неизвестно, как они себя поведут, когда окажутся на его месте и потеряют своего близкого человека. А это рано или поздно произойдёт: чья-то смерть всё равно не пройдёт мимо чувств выживших, тем более сейчас, когда их всего четырнадцать, и каждый из них завёл хотя бы одного друга, которого будет ужасно потерять в случае чего. Получается, что не будь Тушенцова, кто-то другой поступил бы, вероятно, подобным образом. Арина твёрдо верила в то, что виновных среди них по этой причине нет: они всего лишь дети, которым приходится взрослеть через призму чужой крови, и понятное дело, что их психика с этим не справляется. Не было бы убийственной игры — никто бы не поступал так, как Руслан. Виновный здесь только организатор, и никто более.       Между этими двумя крайностями в точках зрениях есть еще одна, когда человеку просто похуй на этого Руслана — таким человеком был Илья. Да, сразу после суда он, как и все, щедро одарил его самыми добрыми словами, желавшими всего самого наилучшего, но после он старался об этом не думать. Точнее, он старался вообще ни о чем не думать: не дай бог забредёт в мыслях куда-то не туда, о чём потом будет жалеть и мучиться. Чтобы не оставаться наедине со своими мыслями, он вёл себя значительно активнее, чем прежде, и говорил со всеми, кто был в состоянии это делать. Ну, а тех, кто был в немом торжестве, он пытался разговорить изо всех сил, и чаще всего это у него удавалось. Он говорил без перерыва, а когда уставал сам, искусно заставлял говорить других, как бы наполняя пустоту вокруг себя любыми звуками, в надежде, что слова заглушат внутренние терзания и приведут к кратковременному облегчению.       — Дэн, ты че такой? — взволнованно поинтересовался Коряков, пока вертел в руках черную зажигалку.       — Лерка меня заебала, — устало выдохнул Денис, сводя светлые брови к переносице.       Коломиец был практически таким же, что и его друг, разве что он не пытался бежать от своих мыслей. Хотя, правды ради, у него и мыслей-то особо не было, вместо них только звенящая тишина в голове. И, смотря на Корякова, что весь изводится, чтобы в комнате никто не молчал, он даже рад, что ни о чём не думает.       — А чего она?       Антону тоже было все равно на всяких Тушенцовых, зачем о нём думать и настроение себе портить, если можно чем-то другим заняться? На первый взгляд может показаться, что в этой школе заниматься нечем, но на самом деле это не совсем так: как минимум, есть фильмы и сериалы, кабинеты рисования и музыки, а как максимум, есть бассейн и тренажёрный зал, где Татыржа которую неделю старался проводить по несколько часов в день, загоревшись идеей привести себя в порядок. А где он — там и Илья с Денисом, иногда Макс к ним тоже присоединялся. Вообще, если бы не убийства, то они бы даже и не смели жаловаться на это место: еда — есть, фильмы, книги, продукты, друзья — есть. Разве что связи с внешним миром и родными нет, вот это действительно плохо. Но, к сожалению или к счастью, человек способен привыкнуть ко всему, и к этому они тоже постепенно привыкают.       Коломиец, красный от злости, размахивал руками, будто отгонял назойливую муху.       — Да она чуть ли не на хуй мне прыгает! Это нормально ваще!? — выкрикнул он, глядя на Тошу и Корякова, которые еле сдерживали смех, — Вы в следующий раз её не приглашайте, пошла она нахуй! Вчера отошёл отлить, так она со мной в ванную попёрлась…       Тоха, прикрыв рот рукой, едва сдерживал улыбку, а Коряков уже вовсю ржал, хлопая ладонью по кровати.       — Вы идиоты? Нахуй вы ржёте? — буркнул Коломиец, но смех только усилился. Он махнул рукой и продолжил, — Я в итоге к себе в комнату пошёл, чтобы просто поссать, представляете? Слава богу этого Аринка не видела, а то ещё подумает чего-то там…       Коряков, еле переводя дыхание, выдавил:       — Ну, может, она просто хотела помочь? Зачем ты так жестоко с девчонкой?       Коломиец посмотрел на него с таким выражением лица, будто готов был пускать лазеры из глаз.       — Помочь? Нахуй она мне нужна, такая помощь?       — А ты пробовал не просто убежать ссать в другую комнату, а по нормальному ей сказать? Мол, так и так, у меня есть девушка, ты мне неинтересна, извини, — всё еще подрагивающим от смехом голосом спросил Тоша, прокашливаясь.       — Да знаешь, как-то не догадался, — саркастично ответил тот, — Она до этого каждую ночь после отбоя ко мне в комнату стучалась и говорила: «Диня, открывай», или че-то такое. Причём я тогда не в своей комнате был, а со стороны на это смотрел. Я сначала думал, что она просто маньячка и замочить меня хочет, а щас я даже не знаю, что лучше.       — Да ладно тебе, Динь, — Денис раздраженно закатил глаза, когда Илья назвал его этим прозвищем, а они только сильнее смеялись, — не будем больше ее звать.       — Мы вряд ли вообще хоть кого-то будем звать, — поправил его Татыржа, — вчера как дебилы сидели и молчали, хотя компания большая была.       — Может потом, когда времени больше пройдёт, — Илья пожал плечами, и снова стал вертеть в руках зажигалку.       Кстати говоря, новые территории открылись и в этот раз, только их было уже не так много: всего половина третьего этажа. Карту Лиза решила не давать, но она им, в принципе, и не нужна. В правом крыле было всего два объекта — кладовая и комната отдыха. Что одно, что другое является просто очередной бесполезной хуйней, в которую никто никогда заходить не будет.       Кладовая, по сути, ничем не отличалась от склада на втором этаже, разве что по размерам была гораздо меньше и ещё более пыльной. Там, конечно, попытались что-то поискать, но на это место, видимо, даже Лиза положила болт, потому что камер там нет, а если и есть какие-то супер скрытные, то на них уже толстенный слой пыли, из-за которого ничего не будет видно.       Комната отдыха — это просто комната с темно-серыми стенами, посреди которой стоит большой красный диван, телевизор (опять же, кабельного телевидения там нет, только дисковод), какие-то журналы и аквариум на небольшом столике. Выглядит, конечно, не так плохо, но в этих реалиях гораздо разумнее будет отдыхать в своей комнате, а не где попало, да ещё и на третьем этаже: пока поднимешься, чтобы отдохнуть — откинешься.       В нижнем крыле находка была тоже не ахти, но уже поинтереснее — библиотека. Казалось бы, что в ней интересного? Во-первых, из развлечений у подростков не особо много вариантов: чтобы смотреть фильмы нужно купить диски за монетки, на которые ты мог бы, вообще-то, купить сигареты — если ставить выбор таким образом, то сигареты конечно же гораздо важнее. Играть на музыкальных инструментах умеет не каждый и не каждый хочет этому научиться, также и с рисованием, скульптурированием и так далее. Зато чтобы прочитать какой-то мелкий рассказ, не особо вникая, много ума не надо: и время так убить можно, и что-то полезное для себя вынести, если уж ты вдруг решишь вникнуть в суть произведения. К тому же там не только Пушкин с Толстым, которых школьники в основном проклинают, но и литература на любой вкус, так как библиотека просто гигансткая. Даже Данила на этой неделе удосужился прочитать что-то, хотя он в своей жизни книжку помимо колобка в руках ни разу не держал.       Во-вторых, в библиотеке стоит запертая железная дверь. Территориально она находится на второй половине нижнего крыла, которое им сейчас недоступно, но зато станет доступным сразу после следующего суда (перспектива оказаться на суде уже не особо пугала, но будут ли они настроены также, когда будут стоять за трибунами?). Многие задались вопросом: «А че это вообще за дверь?» На удивление, они даже получили ответ от внезапно выскачившей из тени Лизой — это комната с архивами. Наверняка они смогут найти ещё больше информации об этом месте, ибо зачем тогда комната с архивами вообще нужна? Тем более, что сама кукла на это довольно-таки жирно намекнула.       Для кого-то библиотека была тихим убежищем, где время словно замедляло свой бег. Высокие стеллажи, уставленные старыми и новыми книгами, создавали лабиринт из знаний. В воздухе витал едва уловимый запах пыльных страниц и древесного клея, смешанный с легкой свежестью от открытого окна. Арина и Ксюша в тусклом освещении сидели в углу, на старом кожаном диване, который скрипел при каждом движении. Они не читали. Книги вокруг были лишь частью атмосферы, молчаливыми свидетелями их разговора.       Раньше они едва здоровались, и то только потому, что их парни — лучшие друзья, но в последние дни что-то изменилось. Слова текли легко, как будто они всегда знали, что сказать друг другу. Темой для разговора могло стать что угодно: их прошлое, увлечения, мечты, любимые сериалы и игры — всё, кроме того, что им приходится сейчас переживать.       — Мне кажется, что ко мне Лера как-то плохо относится, — внезапно промолвила Арина, заправляя прядь выцветших фиолетовых волос, — я вроде ничего ей не сделала, а она смотрит на меня как на кусок говна.       — Да забей ты, Господи, — спокойно ответила Ксюшка, скрещивая ноги и покачивая одной, — переживаешь что ли из-за этого?       — Не знаю, вдруг я обидела её как-то. Не хочу, чтобы на меня кто-то обиду держал.       Коба понимала, в чём дело, и даже один раз стала свидетелем попытки Высоцкой поцеловать Дениса. Единственное, чего она не понимала — стоит ли рассказывать Шикиной. Вроде, будь она на её месте, она хотела бы узнать об этом, но вроде и неизвестно, какая на это будет реакция.       — Я могу спросить у неё, если хочешь.       — Ой, не надо... — мотнув головой, ответила она, и призадумалась, — я тогда лучше сама.       — Мне кажется, что не в тебе дело, — сначала намекнула Ксюша, но потом поджала губы и с усмешкой проговорила, — может, это она ебанашка.       — Я всё равно спрошу, мало ли что.       Ксюша пожала плечами, и они отошли от этой темы.

***

      Голубые стены казались серыми, всё вокруг превращалось в бесцветное нечто. Плотные шторы не пропускали солнечный цвет, вгоняя в ещё большую тоску. Комната была пуста: нет ничего, что могло бы зацепить внимание. Верёвки, впиваясь в запястья, оставляли на коже жгучий след, а веки, отяжелевшие от усталости, едва держались открытыми. Но мысли, в отличие от рук, оставались свободными — они метались в одурманенном сознании, увлекая его всё глубже в пучину неизвестности собственных чувств. Что-то внутри не давало покоя, будто он сам себе лукавил, будто сам себе враг. Резкий щелчок в замке и последующий скрип двери вернул его в серую реальность и заставил приподнять голову.       — Здорово, мученик!       Слава. Улыбка сама расползлась по бледному лицу Руслана, и он легонько кивнул в знак приветствия. Всегда, когда кто-то заходил, чтобы отнести еду, он радовался, кем бы этот человек ни был, и всегда он старался задержать гостя подольше так, как он умел.       — Чего Вовчика терроризируешь? — он с весельем положил тарелку с макаронами на тумбочку и развалился на кровати напротив Руслана, привязанного к стулу, — книжку заставляешь его тебе читать, не стыдно? Не боишься людей-то бесить в таком положении?       Оба посмеялись, и Машнов показал ему книжку в своих руках, махая ею перед чужими глазами.       — Ну че, Русь, за что боролся, на то и напоролся. Вроде связан, а БДСМ-практик у тебя не было. Сейчас буду тебе «Мятную сказку» читать.       — Ой блять... — он недовольно закатил глаза, но улыбка с лица не исчезала, — лучше убей.       — Нет, так неинтересно, — он, чересчур театрально плюнув на палец, как это всегда делали старые пигалицы в его школе, открыл первые страницы книги и с глубоким вздохом начал зачитывать, — «Привет, дружок! Я очень рад, что ты нашел время прочитать мою историю. Постараюсь быть кратким, но...»       — Давай без этой хуйни, ты же не Лиза, чтобы людей мучить, — Тушенцов склонил голову вбок, пристально всматриваясь в человека напротив, и, о чём-то призадумавшись, с каким-то странным тоном спросил, — У тебя-то как дела? Так и сидишь на этой хуйне с медкабинета?       Машнов хмыкнул и, отложив книгу сбоку от себя, закинул руки за голову.       — Не-а, бросил. Уже неделю не употребляю.       — О как.       Руслан с ухмылкой отвёл взгляд, кивнул самому себе, о чем-то размышляя, и отозвался.       — Рад за тебя.       — Ух ты, ебать, — саркастично бросил он, наваливаясь спиной на стену, — какой ты у нас непостоянный: сначала убить меня вместе со всеми хотел, а через неделю радуешься, что я с таблеток слез.       — Это говорит человек, который проголосовал за меня на суде? — не раздумывая, выпалил Тушенцов и приподнял голову.       Слава удивлённо глядел на него, криво улыбаясь. Не то, что эти слова глубоко поразили его, но они точно были неожиданностью.       — С чего ты взял? — наконец подал он голос.       — Это было просто предположение, — с какой-то горделивостью признался он, не прерывая зрительный контакт.       — Манипулятор Дазай-кинни, читаешь людей как открытую книгу?       Руслан только рассмеялся, но ничего на это не сказал. Видимо, правда ждёт ответа. Машнов же отвечать не особо горел желанием: не хотелось такую честь ему оказывать.       — Это ничего не значило, ты же сам это понимаешь, — всё-таки сказал он, не особо вдаваясь в подробности, — Тогда ситуация была такой, что каждый думал о том, чтобы за тебя проголосовать.       «Каждый думал, но не каждый проголосовал,» — подумал тогда шатен, но допытывать «друга» не стал. Вместо этого он спросил другое:       — Значит, сейчас ты на сто процентов уверен, что хочешь продолжать жить?       — Да, — машинально выдохнул тот, не раздумывая, чтобы не потерять ту уверенность в басистом голосе.       — Да ну? — неверяще усмехнулся Тушенцов, — Тебе ведь как и мне нечего терять: у тебя нет никого. Ради чего тогда всё это? Ещё и юзать бросаешь. Это единственное, что вообще спасти в этом месте может: я удивлён, что тут не каждый поголовно триганом нажирается.       — И к чему ты меня призвать хочешь? Чтобы я выпилился, я понять не могу? — спокойно, не опуская уголки губ, уточнил Слава, хотя его одолевали довольно противоречивые эмоции.       Руслан, пожав плечами, снова ответа не дал. Это кого угодно бы уже взбесило, но Слава к подобным замашкам успел привыкнуть, и слишком много значения этому не придавал.       — Вне этой школы у меня реально нет никого, от меня все из-за наркоты отвернулись, ты уже знаешь. А здесь... есть Аринка, хоть она и недолюбливает меня, Давид, а может даже и ты.       — Ты не особо долго нас знаешь. А вообще, ты ведь понимаешь, что делать здесь смыслом жизни каких-то людей — такая себе идея. Не станет их — не станет тебя. А за примером и ходить далеко не надо, — он впервые отвёл глаза, опуская их в пол, и хмыкнул, — Что ты будешь делать, если Давид или Арина умрут?       — Пытаешься поставить меня на свое место и оправдаться? — с нарастающей злостью процедил Машнов, начиная выходить из себя, — Рус, ты хоть и думаешь, что я тупой вместе со всеми остальными, но тебя ведь все понимают. Они прекрасно осознают, почему ты так поступаешь, просто оправдывать тебя никто не собирается.       Снова тишина повисло между ними. Шатен просто сидел, пытаясь разминать онемевшие от верёвок руки, и скалился, вообще не внимая его словам. Его будто подпитывали чужие эмоции, и Слава это понимал, поэтому старался усмирить свой пыл.       — Руслан, ты же нормальный пацан, неужели ты ни на секунду не задумался, что творишь хуйню? У тебя было столько времени, чтобы всё это обдумать. Тебе вообще не жаль?       Ответа он отнюдь не ждал, потому внимательно наблюдал за любыми переменами на чужом самозабвенном лице: оно оставалось тем же, однако что-то непонятное, непроницаемое скользнуло по нему. Будто для самого Руслана собственные чувства были непостижимыми. Но внезапно прозвучало нечто более озадачивающее. Объявление.       «Добрый вечер, дорогие ученики! Перед тем, как я объявлю о ночном времени, прошу собраться вас в спортивном зале! Буду с нетерпением вас ждать.»       — Новый мотив, — с весельем подметил Руслан, расслабленно прижавшись к спинке стула, — Удачи, Слав.       Конечно, ему смешно, в отличие от Машнова: его-то это вряд ли коснётся, ибо он на объявление мотива не пойдёт. Да и не убьёт его никто, ибо ключи от его комнаты охраняются Вовой круче, чем ключи от туалета бортпроводницей.       — Спасибо, Русь, — в таком же тоне ответил Слава, вставая с кровати, — И знаешь, я буду жить. Хотя бы ради того, чтобы доказать тебе, что ты ебучее чмо и ошибаешься.       — Доказывай, — Руслан пожал плечами, его взгляд стал холоднее, — Только не удивляйся, если в итоге окажешься на моём месте.       — Не окажусь, не волнуйся, — Слава направился к двери, и у самого порога обернулся через плечо, — Кстати, если передумаешь насчёт «Мятной сказки», я всегда готов продолжить.       — Иди нахуй, — бросил он вслед.       Слава вышел в коридор, где уже слышались шаги потрясенных учеников, направляющихся в спортзал. Он задумчиво посмотрел на потолок, словно ища ответ на невысказанный вопрос, и медленно пошёл за остальными.