Предначертанные

*** Стихия бушевала, деревья гнуло к земле из-за невероятных по силе порывов ветра, сверкали молнии и дождь лил, как из ведра, Дима устало облокотился о бок еще не до конца заглохшего гелика, он так невероятно сильно устал за эту неделю, что хотелось банально закрыть глаза и просто поднять голову, отдаваясь ощущениям, чувствуя, как холод остужает горячие щеки, мягко проскальзывая под воротник фирменной куртки с логотипом канала — знаком — «Осторожно, дети!». Масленников не совсем понял, как оказался тут после съемок нового фееричного видео: кто-то на студии ляпнул, что Сударь заболел, и глупое чувство сверхзаботы погнало мужчину сначала в круглосуточную аптеку, а потом к знакомому до боли дому с неярким фиолетовым отсветом в окне. — Блять, вот не еблан? — как-то обреченно спросил Дима у зеленовато-белого пакета колес и сиропов или у себя самого, он не был точно уверен, вопрос являлся настолько риторическим и глупым, что ответа не требовал — только еблан бы поперся в дикие ебеня после съемок, полуживой, как рыцарь в сияющих подштанниках, на спасение друга, который, вполне вероятно, даже не находился в критическом состоянии, не был при смерти и вообще. Только полный кретин и Дима. В каком-то смысле, иногда Масленников был убежден, что это слова синонимы. — Ну и похер! — блогер решительно направился к металлической двери подъезда и открыл ее ключом, который Сударь забыл как-то у них на студии, а охотник сунул в карман, с намерением отдать при встрече, но, после полугода, так и не отдал. Где-то внутри противно так замаячила гаденькая, крамольная мысль, но мужчина поспешил ее откинуть куда-то в самый дальний угол подсознания, чтобы не чувствовать себя еще более паршиво. — Я не сталкер, — поднимаясь на десятый и поворачивая ключ на несколько оборотов в замочной скважине, заверил себя Дима, полностью противореча действиями только что сказанному. *** Сударь горел, как адское пламя, и даже почти не был удивлен, когда увидел перед собой охотника, хотя, может, это его уже температура галлюцинировала, и он выдумывал себе то, чего нет, говоря с пустотой или стеной — не хотелось бы поехать крышей еще до тридцати. — Дима, братик, ты откуда тут? — голос прохрипел так, словно бы Никита тренировал горловой бас, разрывая связки три недели кряду; глаза напротив показались ему какими-то шальными, обеспокоенными, а рука на лбу слишком холодной, большой, приятной. — Блять, Сударь, ты сейчас кровать спалишь, ты почему не позвонил? — Дима сам не понял, с чего старший вообще должен был звонить ему, но претензия вылетела раньше, чем он успел все обдумать, — Не пил жаропонижающее? — в ответ на взволнованный голос, старший парень лишь просипел что-то непонятное, пытаясь глубже залезть в свое убежище, полностью опускаясь в дьявольское пекло. — Никита, куда, блять, а ну вернулся, — Дима нежно, насколько это было возможно в данной ситуации, вытащил дрожащее худое тельце из-под груды ненужных одеял и подсел поближе к стримеру, прислоняя его разгоряченную спину к своей груди, — а, ну-ка, сейчас мы будем пить колеса, и без вопросов! — предупреждая вялые сопротивления — какой-то неопределенный жест Сударя рукой — сказал Масленников, заливая купленной минералкой порошки, и поднося к мягким губам стакан вязкой растворимой жижи из пакета и несколько таблеток аспирина и ремантадин. Ник послушно сделав пару глотков, закашлялся, еле сдерживая порывы выплюнуть отвратительную субстанцию обратно в стакан или на своего «спасителя», он еще не решил: — Какое, нахуй, страшное зло я тебе сделал, что ты пришел добить меня в таком состоянии? — Дима засмеялся, и лишь поудобнее перехватил не сопротивляющееся тело, отставляя кружку с медициной на пол и откидывая одеяло подальше, оставляя лишь легкую простынь: — Сударь, даже если бы я хотел, ты слишком живучий, — Масленников переложил разгоряченного Никиту на кровать, около себя, накрывая легкой тканью, и сам лег рядом. Усталость накатила на него волной, от съемок и брождений по городу в дождь, от волнения за родного человека, глаза буквально резало, и словно набатом било по голове, заставляя спасительный туман забвения окутать охотника почти моментально. Зевая и укладываясь рядом, мужчина попытался рассмотреть в темноте, как длинные ресницы друга затрепетали, и уже почти на пороге сна осознал одну важную мысль. Она назойливо закружилась на грани разумного, но тяжелый язык, будто прилипший намертво к небу, не позволил произнести ее вслух.

«Я люблю тебя»

Они заснули, вжавшись друг в друга, будто осьминоги, сплелись всеми конечностями, а уже утром Дима понял, что это было не лучшей идеей, когда начал сопеть и говорить в нос, и Сударь хрипло засмеялся, разделяя с ним гадкое сладкое питье: «Тоже мне спаситель!» «Ой, иди нахуй, если бы не я, ты бы тут вчера ласты склеил!» — почти ударяя себя в грудь, возмутился блогер и вовлек друга в шуточную драку. А после — в длительный совместный больничный. *** Дима был готов ко всему: к любым жизненным ситуациям, переполохам, неожиданностям; в его подсумке находились вещи на любые случаи жизни, иногда казалось, что даже если случился бы внеплановый апокалипсис, Масленников, стоя посреди смертельного урагана, улыбнулся бы и как чертов гений сказал: — Ща, парни, я все решу, — и достал бы откуда ни возьмись появившуюся летающую тарелку с неба или дудочку крысолова прямо из-за спины и невидимые пси-лучи из ментального поля Земли, разобрался бы с любой проблемой в два счета, решая невыполнимую задачу, по щелчку пальцев. Так, наверное, думала вся его команда, и Сударь, в том числе. Так что, когда они застряли на заброшке ночью, без запасных аккумуляторов для камер и фонарей, зажатые между бродячими псами и охранниками ЧОПа, на полупустом этаже, без комнат, у которых была хотя бы дверь, Никита только доверчиво прижался к боку младшего, что яростно перебирал в голове варианты, как им съебаться отсюда, не получив хороших таких пиздюлей или откушенные яйца. Они старались не шуметь, пока спешно прятались в угловом темном помещении, обнаруженном случайно, больше похожем на маленький шкаф, служивший, ранее, скорее всего, кладовкой, так как он все еще был забит разными видами хозяйственных мелочей: тряпками, ведрами, какими-то швабрами и баночками с остатками моющих средств, оставленными на маленьких полках, над их головами. Когда неспешные шаги приблизились к импровизированному убежищу, Сударь готов был залезть на Диму полностью; они попытались не ерзать и не издавать, в принципе, лишних звуков, чтобы никак себя не выдать, но это было достаточно трудно сделать — места в шкафу катастрофически не хватало, так как его предназначение не включало в себя размещение двоих взрослых мужчин, и чтобы не вывалиться, парни ютились, как могли: охотник устроился внизу, вытянув ноги на всю длину узкого помещения, а Никита сидел и практически и фактически на мужчине, руки которого были уперты в боковые стенки шкафа, Сударь же, в свою очередь, спокойно устроил на широких плечах блогера свои холодные ладони. «Нам пизда», — прошептал Дима одними губами, когда какая-то ерунда на полке, рядом с его головой, начала медленно соскальзывать, норовя громко упасть вниз. «Пизда полная!» — Никита попытался спасти положение, и в стремлении не дать упасть чему-то с полки и позорно их выдать, пододвинулся к другу еще ближе, хотя, казалось бы, еще чуть, и они перешли бы грань пикантной ситуации, стремительно превращая ее в развратную: «Засосемся?» — совсем не романтично и абсолютно внезапно предложил Дима, что, ни с того ни с сего, комично потянулся к губам Сударя, который, в свою очередь, состроил страшные глаза. «Да как нехер», — они закопошились, разыгрывая эту сценку абсурда, совсем забыв, что рядом нет камер и зрителей, и попутно попытались предотвратить ужасное, не попасться, и не засмеяться от того, насколько это была дикая ситуация. «Да, представляю, если бы ты тут с Даником застрял», — зачем-то сказал Сударь, все так же шепотом, и Масленников почему-то сразу визуализировал его слова, глухо засмеявшись, пихая старшего под ребра. «Чувак, давай не будем «давать Сударя» в этой ситуации», — шаги понемногу начали отдаляться от их импровизированного убежища, и парни почти смогли вздохнуть свободно. Колени младшего изрядно затекли от неудобного положения, да и от пыли парней дико тянуло чихать. «Ну, что, о жизни поговорим? Или о моих отсиженных ногах?» — спустя несколько минут молчания изрек Дима, и Никита беззвучно засмеялся, пихая друга в бок, охотник тоже улыбнулся, находя в темноте глаза друга и медленно обхватывая горячей рукой чужую талию, желая прямо тут сказать и сделать что-то невероятно ужасное и смущающее, но вовремя прикусил себе язык.

«Я люблю тебя»

Жгучая мысль так и осталась невысказанной, застревая где-то в горле сухим кашлем. Они просидели еще немного в темноте, пытаясь окончательно не отдавить друг другу все, выжидая, пока охранник уйдет достаточно далеко и лай собак прекратится, чтобы выбраться из шкафа, и попиздовать в брошенную относительно недалеко машину с оборудованием через окно на втором этаже, неуклюже выпрыгивая на промерзлую траву. И если руки Димы чуть больше положенного задержались на ягодицах Никиты, когда он ловил того на первом этаже: «Вообще-то не у всех такие гигантские ноги!» «Прости, забыл, что ты — гном!» — они особо не акцентировали на этом свое внимание. *** Даник был душой любой компании, парень часто отшучивался, высмеивая многие позволительные и не очень вещи, и в каждой тусовке был, априори, своим в доску парнем, вот только не в их трио. Иногда он кожей чувствовал, ощущал себя странно в компании Димы и Сударя. Никто не говорил, по крайней мере, вслух о «третьем лишнем», но, временами, возникало стойкое чувство, что ему тут было не место, как будто он являлся вором, что крал чьи-то счастливые моменты, подглядывал за чем-то настолько личным и сокровенным, что хотелось немедленно покинуть виновников сего праздника жизни — ретироваться, сохранив хоть немного благоразумия и трезвого — не гейского — рассудка: — Бля, парни, вы такие пидоры. — бросив в друзей бутылкой с недопитой водой, Даник произнес это почти ласково, по-отечески, продолжив снимать смешные видео на свой тг-канал, как двое его долбанутых друзей валялись на полу в коридоре, издавая странные звуки, а потом переместились на одну из кроватей, продолжая свои непонятные движения — поползновения в сторону друг друга. — Дима, ну, Дима, хватит, прекрати! — Сударь попытался отпихнуть руки ржущего друга, который щипал его за бедро очень даже конкретно. У Масленникова же глаза горели азартом и каким-то детским весельем; он что-то сказал Никите, когда тот наклонился слишком близко, так, что парни почти стукнулись головами, и Даник засмеялся с соседней кровати, лицезрев немного больше, чем ему хотелось бы: Диман палился безбожно, и хорошо, что Никита иногда не видел дальше своего собственного носа, иначе, он давно бы уже заметил то, что так очевидно витало в воздухе. Громкая фраза осталась невысказанной, но Даник почти кожей почувствовал, что не ошибся. «Я тебя люблю» — в глазах Димы бесновалась целая буря эмоций, падали мириады звезд, гигантский бушующий ураган сотрясал серые омуты, он смотрел на Никиту так, словно тот был единственным, что было ему жизненно необходимо, чтобы продолжать дышать. А стример только подавался в руки друга с улыбкой, не давая тому конкретики, он не понимал или не хотел понимать, хотя, у охотника, единственное что, таблички горящей на лбу не висело с признанием. Ник же просто заползал в сильные руки и позволял себя тискать, ощущая, как спасительное тепло понемногу окутывает их обоих, заставляя уснуть в объятиях друг друга. *** Сударь вверял ему свою жизнь так беззаботно, что у Димы каждый раз перехватывало дыхание от волнения за друга. Охотник был тем, кто не боялся и не верил в призраков, не страшился темноты, оставался один на заброшках, и кто был готов к тому, что на съемках можно было упасть и сломать себе шею, ему казалось, что он бы это даже принял спокойно, без истерик и паники, но когда Никита просто шел с ним на съемки госта, мужчина всегда чувствовал, что был ответственен за его безопасность, за то, что он сам должен был идти вперед, напролом, без колебаний, защищать Сударя своей широкой спиной от всего, что могло бы случиться, а случиться в таких местах могло всякое. — Червяк Анатолий ищет покушать, — они ползли сквозь щучку в Сьянах, Масленников был тут миллион раз, не всегда с кем-то, но точно был уверен, что раз он смог, худой Сударь точно справился бы с этой шкуродеркой, только вот, Никита, попытался подхватить шутку друга, а у самого ком к горлу подступил от нарастающего чувства неконтролируемой паники. — Но крот Афанасий нашел его раньше. — стример слышал, как терялся собственный голос, и хотелось скорее выползти оттуда, к Диме, в безопасность, где на тебя не давила бы сверху тысячетонная каменная порода. — Никита, я рядом, — чувствуя тревогу за друга, без шуток и подъебов просто сказал охотник, пытаясь звучать, как можно увереннее — Еще немного. — Дим, мне кажется, я застрял…— в голосе Сударя послышалась надвигающаяся истерика. Плохо, очень плохо. Блогер лег на землю пещеры и постарался унять собственное сердцебиение, сейчас паника — это последнее, что им было нужно. — Спокойно, я до тебя доползу, тебе нужно только дышать. — прозвучало убедительно, и Никита попытался закрыть глаза и сделать ровный вдох и выдох, прошла, словно, целая вечность, перед тем, как он почувствовал теплую, сильную руку на своей холодной ладони, не открывая глаз, старший просто вцепился в мужчину, как в спасательный круг, и они пролежали так некоторое время: Дима попытался передать другу немного своего спокойствия и уверенности, а Ник просто держался за блогера, как за последнюю надежду: — Ладно, давай, я готов, — голос Сударя не выдавал большой уверенности, но Масленников все равно шумно выдохнул. — Тогда просто двигайся за мной, — ползя ногами вперед, и наблюдая, как в карих глазах плескались эмоции, сказал охотник. Он готов был стиснуть тонкое тело, вжать в себя и долго-долго не отпускать. Он — Дима Масленников — и ему не было страшно ничто: ни обвал, погребающий под собой множество путей к выходу; ни потеря единственных карт в пещере, ведущая к долгим блужданиям; ни падение с высоты трех этажей, принесшее перелом ключицы в семнадцати местах; ни ночевки в темных комнатах адских заброшек, расшатывающие и так оголенные нервы; ни проткнутая деревяшкой почти на двенадцать сантиметров нога; ничего, кроме того, что он мог бы когда-либо потерять Никиту. И это так трудно было признать, что фраза, которая щекотала под ребрами, почти сорвалась с губ, но Дима, в последний момент, прикусил язык, помогая Сударю подняться на ноги и вжимая его в себя, как можно крепче: — Придурок чертов, самоубийца, — затараторил Ник в грудь Масленникова, сжав его куртку на спине до побелевших костяшек, — Никогда больше с тобой не пойду! — заявил уверенно, твердо, на что Дима лишь улыбнулся — знал, что это были минутные слабости, и Никита так говорил множество раз, а потом все равно ехал в катакомбы и в заброшенные дома, куда угодно с блогером, и от этого на сердце стало еще теплее:

«Я тебя люблю»

Тишина пещер осталась нетронутой, лишь двое парней стояли, уютно вжавшись друг в друга, и один, что был повыше, улыбнулся своим мыслям, как безумный идиот. *** — И что же там? — в глазах Сударя был детский восторг и предвкушение чего-то захватывавшего. Человеку только что исполнилось тридцать, а вел он себя, как пятилетний, что радовало охотника почему-то больше, чем всё и все, кто сейчас был вокруг. — Дилдо! — весело оповестил друга Дима и тут же захотел ударить себя по лицу, желательно чем-нибудь очень тяжелым, — набор Дилдо, — все засмеялись, и Никита, открывая истинно мужскую — розовую — обертку с восхищением на лице, поддержал эту игру: — О Боже мой! Дилдо! — чересчур восторженно воскликнул стример, — Обожаю Дилдо! — тонкие пальцы попытались быстрее сорвать яркую оберточную бумагу, а глаза Димы на миг потемнели, словно бы мозг подкинул ему ненужные сейчас мысли: грязные, горячие, волнующие, с участием Сударя и вышеупомянутого предмета. Он тяжело сглотнул, благодаря всех богов, что их разделял стол, и камера не смогла бы запечатлеть, как у него палевно топорщились штаны. Черт. И почему именно с Никитой ему хотелось шутить эти ублюдские шутки? Где-то на задворках сознания мигала неоновыми огнями очевидная фраза, но Дима откинул ее в сторону, вспоминая череду своего позора: — А прикинь, если реально выиграем? — Я тебя засосу! — А если 30 рублей? — Засосу с превеликим удовольствием!

— У меня уже есть свой список фаворитов и аутсайдеров… — Это он о мужчинах, которых любит. — Ты не в этом списке!

— За сотку до центра подбросите? — Я думал, вы предложите что-нибудь поинтереснее…

— Сударь, у меня к тебе есть странное предложение…

Воспоминания калейдоскопом пронеслись перед глазами, заменяясь одно другим, заставляя Диму заново пережить каждое, и пропустить через себя, ощущая приятное тепло где-то внутри. Ник улыбнулся, встретившись с ним взглядом, и ноги словно стали ватными, а заветная фраза встала поперек горла, обжигая легкие изнутри: как же сильно он хотел сказать это, сказать все, что просто был готов позорно убежать из комнаты, лишь бы не сделать самую большую глупость в мире. Где-то рядом понимающе цокнул, закатив глаза на его палевные поползновения, наблюдательный Даник, что излишне ободряющее похлопал его по плечу, заставляя Диму вздрогнуть и задуматься: Если уж друг принял и осознал это, возможно, когда-нибудь Сударь тоже смог бы. А пока Никита просто радостно прыгнул к мужчине в объятия, отдаляясь от остальной команды, задерживаясь в сильных руках чуть дольше, чем следовало бы, и охотнику было почти достаточно этого: его счастливой улыбки, родного запаха, задорного смеха, тонкого тела в своих объятиях. Его всего. И будь воля Димы, он кричал бы, заклиная, как мантру, хрипел, о том, что коробит внутри, повторяя одно и то же миллион раз, чувствуя, как натянулась до предела тонкая струна под кожей, от нежных, невесомых, незапланированных и оттого таких ценных прикосновений холодных пальцев к разгоряченной коже шеи: — Я тебя люблю. ***

das ende