Идеал

— Кому пишешь? — Куда пошёл? — Сильно задержишься на работе? — Ты точно на работе? И еще десяток вопросов, которые начали планомерно валиться Косте на голову. Юра, казалось, совершенно не замечал стремительного наращивания своей паранойи. Да, он по-прежнему был нежен, когда они оставались наедине, по-прежнему шутил так, что у Кости болел живот от беспрерывного смеха, по-прежнему любовно тормошил Костины волосы, превращая темно-светлые пряди в ворох из русых волос. Но что-то в их отношениях уже явно было не как раньше — а именно, Юрина подозрительность и Костино терпение. — Хорош? Глянцевый журнал с каким-то полураздетым парнем, испещренным многочисленными кубиками пресса, приземлился на рабочий стол Екатеринбурга. Костя отвёл взгляд от экселевских таблиц, посмотрев на возникший на плоскости предмет. — Что это? — Костя вопросительно поднял взгляд на Юру, стоявшего над столом. Тот небрежно махнул рукой на журнал. — Это я должен у тебя спросить. Почему эта хуйня у тебя на книжной полке? — Татищев раздраженно одернул края футболки, поджав губы. Костя устало перевел взгляд обратно на полуголую фигуру. Екатеринбург сейчас был не в настроении подбирать формулировки, да и будь он в самом наиприятнейшем расположении духа, врать бы всё равно не стал. Он, оторвав руку от мышки, чуть отстранился от стола. — Чтобы дрочить. А затем, наблюдал за тем, как Юра задирает темные брови, принимая пораженное выражение лица. — Ты серьезно? Журнал? Тебе интернет отключили? — У меня особенные воспоминания с этим журналом, — и вновь, Костя не лгал. Нулевые запомнились ему и тем, как Саша, уже всерьёз начавший завязывать с наркотиками, притащил из Парижа сборник порно-глянца. До ужаса довольный и напыщенный, Петербург расставил это добро наравне с раритетным французским сервизом. Саша, будучи Колумбом для Кости совершенно во всём, от первого поцелуя до первого разговора о сексе, начал новое столетие с подтверждения этого статуса. Разве что, рейтинговые кассеты, похлеще фильмов Уэса Крэйвена, Уралов доставал сам, преодолевая внутренний стыд и ощущение кощунства (хоть в Бога он уже почти век как не верил). Выбор журналов был большой, но Костя вытащил тот, который показался наиболее приличным. БДСМ и плавленый воск он предпочел оставить (впрочем, не сильно возражающему) Саше. Юра же эту милую книжулю не посчитал приличной. — Ты совсем конченный? — началось. Юра злобно схватил журнал со стола, подергав им. — Дрочишь на это? А на что еще?! — На много что, — произнес Костя, выпрямляя спину и ожидая, когда Татищев испустит весь свой запас гнева. — Тут даже никто на меня не похож, — Юра одним движением перебрал блестящие страницы. — Юр, — тяжело вздохнул Костя, потянув к парню руку. То ли чтобы тот подошёл ближе, то ли, чтобы отдал журнал. — Никто! — вновь воскликнул Татищев, кинув разъяренный взгляд на Костю и отбрасывая журнал куда-то в сторону. Должно быть, в место около двери. — Я что-то делаю не так? Тебе что, мало меня? Юрин взгляд стал видоизменяться, приобретая оттенки разочарования и грусти. Костя всегда это четко улавливал. — Ты сам понимаешь, — «как мужчина мужчину», — дело не в этом. Косте хотелось прекратить продавливаться под Юриными истериками (иначе эти вспышки психоза было никак не назвать), — но он раз за разом проигрывал в этой войне, которую сам устраивал у себя в голове. Тело словно работало на автомате — видишь, что Юра загрустил, надо срочно смягчать тон и бежать-целовать, попутно заказывая для него вкусный ужин. — И у меня, и у тебя, есть свои потребности, которые надо удовлетворять. Не только сексом. — Я удовлетворяюсь просто думая о тебе, — прошипел Юра. — Мне не нужны какие-то тёлки или пидарасы перед глазами чтобы передернуть. В отличие от тебя. Эта реплика была бы безумно милой вне контекста. Костя, вообще-то, о такой мечтал очень много лет. — Значит, мы в этом разные, — Костя приподнялся с кресла, не отрывая взгляда от Юры. — С тобой я предельно честен. Ты знаешь, что я никогда тебе не изменю. — Я понимаю, что я сейчас не в лучшей форме, — Татищев, словно вообще не слыша Екатеринбург, устремил взгляд на окно позади Костиного стола. — Но меня раздражает, что ты думаешь о ком-то кроме меня. Это настоящее предательство. — При чем тут твоя форма? — у Кости спирало дыхание от того, сколько всего он хотел сказать Челябинску, но ни одна мысль не строилась в порядочно выстроенную фразу. Уралов лишь неловко подошёл к Юре, облизывая губы и пытаясь подобрать слова. — Я… Договорить не успел. Юра, вдруг, развернувшись, схватил его за плечи, притягивая к себе и целуя. Целовал он как-то лихорадочно, примыкая не слитным поцелуем, а рядом нескольких, словно ему было трудно дышать. Он отчаянно сжимал в тонких пальцах свитер, словно Костя мог почувствовать дискомфорт ткани. Быть может, это привело к чему-то большему, если бы Екатеринбург не отвернул голову, резким движением отодвигая от себя Юру. — Да что с тобой такое? — раздраженно выпалил Костя, бегая глазами по лицу Челябинска. Тот был словно поддатый, со скованной позой, встрепанными волосами и непонятным взглядом куда-то сквозь Костю. Они слушали потрескивание света от лампы пару секунд. — Не бросай меня, — наконец сказал Татищев. — Я этого не переживу. По его голосу обтекало такое печальное отчаяние, будто Костя уже изменил ему триста раз, а Юра, сжав зубы, терпит это и лишь просит не рассказывать как именно ему изменяли. Уралов выдохнул сквозь зубы. — Не делай из меня монстра, — сказал Екатеринбург. Юра, наконец, сфокусировал взгляд на чужих медных глазах. Костя смотрел на него бесцветно, из-за чего сердце вновь болезненно кольнуло, а сомнения склизкими змейками заползали в разум. Немного помявшись на месте, Юра сделал несмелый шаг вперед, протянув руки к Уралову. Объятиям Костя противиться не стал, положив ладони на острые лопатки.

***

Режим черного неба был явлением хоть и привычным, но от этого, не менее досадным. Костя, будучи для Юры лишь другом, в этот период, дай Бог, приходил к нему раз в неделю. Обычно же, Татищев запирался в своей квартире на месяц, а затем бодро топал к Косте в гости на чашку чая. Максимум, который дозволялся Косте — звонить и заказывать Юре еду, и то, со скрипом. Но когда они начали встречаться, Косте, наконец, открылся весь спектр возможностей: от любования десятичасовым Юриным сном, до насильного ежедневного умывания. Челябинск, порой, даже не мог встать с кровати, пялясь в стены и с определенной периодичностью надрывно покашливая. Смотреть на это было невыносимо. Иногда закрадывались мысли, что во времена их обычной дружбы, жить было проще. Но Екатеринбург ни о чем не жалел, осознавая, что Татищев всю эту хрень переживал по большей части один. Сейчас же Костя со спокойной душой оставлял его у себя дома на этот период, зная, если что — ему не придется ехать первой электричкой до другого города. В этом плане им повезло гораздо больше, нежели Саше с Михаилом Юрьевичем, которые виделись достаточно редко. Эти столицы. Приняв во внимание все эти моменты из жизни города во время НМУ, можно сделать вывод, что Юра подвижностью и разговорчивостью не отличался. Но это не значило, что его характер становился мягче. Напротив. — Ты уже пришёл? Юра, потирая глаза, вышел из темной спальни, встав в дверном проеме. Костя же активно шумел на кухне, распихивая продукты из пакетов в холодильник. За окном было уже темно — огни ночного Екатеринбурга игриво поблескивали. Екатеринбург же в квартире был также освещен, только не фонарями, а теплым кухонным светом. — Я тебя разбудил? — Костя чуть обернулся, но темпа не сбавил, отодвигая и задвигая поддоны, закидывая туда фрукты. — Нет, я не спал, — покачал головой Челябинск. — Ты чего в пальто? — Мне надо на самолет, — сказал Костя, после чего остановился, посмотрев на часы. — Через три часа. Уралов положил руки на бока, наконец, отвернувшись от холодильника и посмотрев на Юру. — Я принес тебе продуктов, не забывай есть. — Куда ты полетел? — Юра положил руку на наличники, слегка поежившись. В квартире не было прохладно, но Челябинск постоянно мерз, когда выбирался из-под тяжелого одеяла. Или из-под Кости, тут уже по ситуации. Косте очень хотелось соврать. В последнее время говорить Юре о том, что он с коллегами собрался в бар, или что он не на работе в рабочее время, а где-то в другом месте, становилось все тяжелее и тяжелее. Челябинск обрастал новыми иголками, кидаясь ими каждый раз, когда Косте угрожала потенциальная опасность в виде внезапного секса с рандомным человеком. Даже если вероятность составляла одну миллионную. — К Саше, — вздохнул Костя, всё-таки, не изменяя себе. У Петербурга в последнее время была черная полоса: любимый человек с ума сходит, его самого гложет тоска от одиночества, да и количество выпитого вина нужно контролировать, пока не добрался до порошка под кроватью. Челябинск же на эти факторы фыркал, говоря, что «не маленький, сам разберется». Костя и сам знал, что зачастил с полетами в Питер, назначая полеты даже тогда, когда пьяный Саша звонил ему ночью в будние дни. Но поступать иначе не мог. Юрино лицо вытянулось. — К Саше? — Татищев сощурился, отталкиваясь от стенки и заходя на кухню. — Ты не полетишь. Костя приподнял брови, вопросительно-насмешливо посмотрев на Юру. — Что? — Я сказал, что никуда ты не полетишь, — ответил Татищев, понижая голос. Костя молча продолжил смотреть на Челябинск. — С чего это? — спросил Екатеринбург достаточно спокойно. Хотя нервы, нынче, у него уже были порядком надорваны. — Твой сраный Саша у меня уже поперек горла, — Юра выразительно тыкнул у себя под выпирающим кадыком. — Саша то, Саша это, а обо мне ты подумать не хочешь? Каждую блядскую неделю, за кого ты меня держишь? Костя приоткрыл рот в немом вопросе, наблюдая, как стремительно наращивается Юрина злость. — К друзьям так отчаянно не рвутся. Что он сделал, чтобы ты мотался к нему настолько часто? Что в нём интересного? — повышал голос Юра, медленными шагами двигаясь к Косте. Руки Челябинска мелко потряхивало — такое часто бывало, когда он злился в «эти периоды». Получив вместо ответа лишь помрачневший взгляд от Уралова, Юра сорвался на крик: — Я видеть не хочу его около тебя или хоть что-то о нём слышать, понимаешь? Ты водишь меня за нос уже несколько месяцев, а я как идиот тебе верю! — Юра, блять! Костя громко ударил по стойке кулаком. Татищев резко остановился на месте, чуть пройдя середину кухни. Всеми силами пытаясь взять себя в руки, Уралов глубоко вздохнул, оперся о поверхность локтями и уткнулся лицом в ладони. Спокойствие. Он ещё раз сделал глубокий вдох и выдох, а затем, поднял голову. Спокойствие. — Ты ведешь себя неадекватно, — сухо сказал Костя. — Я веду себя неадекватно?! — с хриплым надрывом крикнул Юра. Видно, эта фраза разожгла в нём новую вспышку ярости. Он жестким движением вздернул руку, указательным пальцем тыкнув в Костю. — Я, блять, мотаюсь в Курган каждую неделю, чтобы вылакать три бутылки шампанского?! Я заглядываюсь на всех подряд?! Я постоянно молчу когда тот, кого я люблю говорит о своих чувствах?! Да я и сотой части того, что происходит в наших отношениях, не сказал! — Почему ты постоянно думаешь о себе?! Костя не выдержал, пресекая новую тираду, которая вот-вот должна была извергнуться из Юры. — Твои воспалённые фантазии не равняются реальной жизни, просто признай, что ты грёбанный собственник, который не даёт мне даже дышать рядом с друзьями! Челябинск, несмотря на внезапный крик, продолжал медленно подходить к Косте. Уралов же не двинулся с места, стоя позади барной стойки. — А я… — Ты, ты, ты! — Костя разъяренно вцепился пальцами в стойку. — Подумай обо мне, о том, что я хочу жить не только в пределах наших отношений! Вся моя жизнь не вертится вокруг тебя, представь себе! — Что ты несешь… — произнёс Юра, неверяще раскрыв глаза. Видимо, это было для него и впрямь открытием. Либо он вообще ничего не услышал, придумав фразу у себя в голове и наложив на Костину экспрессивную речь. — Зачем ты вообще начинал со мной встречаться, если я для тебя вообще не важен? У Кости почти пошёл пар из ушей. Бравировать собственными заслугами перед Юрой он не хотел, да продолжать бесполезную ругань тоже не входило в его планы. Поэтому, он, брякнув ключами от машины, оторвался от стойки, устремившись к выходу. — Костя, — окликнул его Юра. — Костя! — окликнул он повторно, когда Екатеринбург тяжелыми и быстрыми шагами обошел его, идя в коридор. Уралов почти дошел до входной двери, как вдруг его резко потянули назад за плечо. — Не смей уходить! — рявкнул Татищев, вновь одернув Костю за пальто. — Убери руки, — процедил Екатеринбург, поведя плечом. Очевидно, на чьей стороне было физическое преимущество, но Уралов просто надеялся, что Челябинск, наконец-таки, его отпустит. — Я тебя не отпущу, — сказал Юра, намертво вцепившись в Костин рукав. Рука Екатеринбурга, так и не дернув ручку двери, застыла на месте. Костя медленно повернул голову к Юре. Ноздри шумно вздымались, как и грудная клетка: в целом, всё Костино массивное естество на данный момент выглядело особенно угрожающе. — Юра, — сипло обратился Екатеринбург, «бегающим» взглядом смотря на Челябинск. — дай мне, блять, уйти по-хорошему. — А по-плохому? Ударишь меня? — задрал брови Татищев, с вызовом смотря на Костю. Они глядели друг на друга, казалось, целую вечность. Костя не знал, что было в мыслях у Юры — должно быть, ничего. Потому что у самого Кости уж точно. Спокойствие. Спустя секунду, Уралов тяжело замахнулся левой рукой, хватая Юру за грудки и, развернувшись, с силой прибивая к стене. После чего, впился своими губами в чужие, грубо толкаясь внутрь языком. Юра издал непонятный звук, когда Костя навалился сильнее, зажимая его между собой и стеной. Екатеринбург, спешно переведя руки на чужие бедра, подхватил Юру под задницей, поднимая, и заставляя того издать мычание. Он попытался отвернуть голову, но Костя вновь прильнул к губам, отстраняясь от стены, и заставляя Челябинск в панике ухватиться за себя. Костя каждое движение словно сокращает — рваными шагами он доходит до кровати, рвано он наклоняется к ней, кидая Юру на простыни. Челябинск на кровати тушуется, словно не находя себе места. Он не даёт себе полноценно упасть на спину, тут же приподнимаясь на локтях и сгибая ноги в коленях. — Я не хочу, — загнанно говорит он, двигаясь к изголовью кровати. — А что ты вообще, нахуй, хочешь? — прорычал Костя, небрежно скидывая обувь с пальто на пол, и вновь нагибаясь к кровати. Поставив колено на матрас, он подобрался к Юре, не сводя глаз. — Я не хочу, чтобы ты ехал к своему солевому придурку и трахаться, — выпалил Челябинск, после чего уткнулся лицом в сгиб локтя, покашляв. Костя придвинулся ближе, грубо оттаскивая руку от Юриного лица. — Я не спрашивал, что ты не хочешь, — Екатеринбург смотрел в темно-серые глаза напротив, которые при тусклом свете из другой комнаты выглядели двумя черными блюдцами. Юра хотел что-то ответить, но прервался на резкий всхлип, когда Костя задрал просторную футболку, положив холодные ладони на разгоряченное тело. — Не трогай меня! — крикнул Татищев, пытаясь оттолкнуть от себя Костю. Костя на это перехватил его за запястья, крепко сжав. — Причина? — Потому что я не хочу. — Почему ты не хочешь? — Екатеринбург встряхнул Юру за запястья, цепляясь за него взглядом. — Я… — Челябинск приоткрыл рот, опуская взгляд. Почувствовав, что хватка на руках ослабела, он спешно одернул края футболки. — Я не подготовился. — Ты никогда не готовишься, — сказал Костя. — Да не в этом смысле, — вспыхнул Юра. Выдержав ещё одну паузу, он выдохнул: — Я не хочу во время НМУ. — Но у тебя стоит, — подметил Костя. Юра издал раздраженный стон, прикрыв лицо ладонью. Увиливать у него всегда получалось плохо. — Я выгляжу сейчас как труп, как ты собрался меня трахать? Вот и все, Костя, наконец, вплотную подошёл к проблеме, которая отравляла жизнь им обоим такое долгое время, решив с полной решимостью тыкнуть в нее носом Юру. Грамотно подвести диалог он всегда умел, даже в приступах собственной злости. Екатеринбург бы улыбнулся, но веселого в ситуации было мало. Он вновь оттащил руку от Юриного лица, заглядывая тому в глаза. — Ты думаешь, что я хочу тебя меньше в эти периоды? — Я, блять, не слепой, — хрипло сказал Юра, после чего поджал губы. — Просто дай мне еще неделю, я почти пришёл в себя. — Мне не нужна эта неделя, — Костя положил ладонь на Юрину щеку, плотно обтянутую кожей. — Для меня ты выглядишь всегда потрясающе. — Хватит мне затирать, я знаю, на кого ты дрочишь, — Челябинск не отстранился от руки, но взаимных гляделок с Костей выдерживать не мог, убегая взглядом от медных глаз по пространству всей комнаты. — Юра, — Костя провел большим пальцем по острой скуле, вздохнув. — Как бы ты ни выглядел, для меня никто не будет красивее тебя. Просто потому что… Костя облизнул губы, нервно сжимая вторую руку, запрятанную в простынях, в кулак. Говорить о своих чувствах ему всегда было невероятно тяжело. — Я тебя люблю. В последний раз Екатеринбург говорил эти слова при своём первом признании. Быть может, поэтому, сейчас он встретил дрожащий и недоверчивый Юрин взгляд. Затем, Костя уткнулся носом в место, куда-то между ключицей и шеей. Он глубоко вдохнул Юрин запах, который был миксом из чего-то душистого (дать название этому аромату Косте не удавалось), коим обладал Челябинск с детства, и, конечно, сигаретного дыма. Екатеринбург прикусил кожу, толкая парня спиной на простыни. В этот раз, Юра на них покорно упал, уставившись в белый потолок. — Не снимай с меня одежду, — пробормотал Юра. А затем, издал тихий стон, когда почувствовал стояк, упирающийся ему в бедро. Костя подхватил его под поясницей, прижимая к себе, и заставляя обнять. — Я сниму, — сказал он на ухо Челябинску, — потому что я всегда этого хотел, и буду хотеть, — Костя прикрыл глаза. Оба понимали, что речь сейчас была не только о футболке. Он не умел разговаривать с Юрой. Честно, совсем не умел. И речь сейчас не о разговорах про политику, причинах, по которым СССР был лучше империи или демонстрациях того, как правильно настроить карбюратор. Костя стеснялся говорить даже обычные комплименты, потому что они имели слишком огромное значение — настолько, что как только вырывались изо рта, бешено билось сердце, в глазах темнело, и хотелось зарыться под землю. С каждым годом говорить и так неразговорчивому Косте становилось все сложнее. Ведь никто, уж тем более Юра, не должен был знать, что Екатеринбург давно и безнадежно влюблён. Теперь же, Костя открывал рот, а слова и вовсе не вылетали — он словно немел, не в силах сказать искренне о том, что он чувствует, когда видит Челябинск. Он и не смог сказать своему мозгу, что Юра уже не возненавидит его за неосторожные слова. Ведь последние несколько месяцев, Юра сам каждый день говорил о том, как сильно его любит. Расцеловывал лицо, когда ему было радостно, крепко обнимал, когда ему, или Косте было грустно. Челябинск умел любить и словами, и действиями, в отличие от Уралова. До Екатеринбурга только в этот момент дошло осознание того, что он сам только и делал, что способствовал тому, чтобы Челябинск дальше уходил в свои мрачные размышления. Юре больше не нужен был холод, который Костя насильно нагонял столетия их дружбы, чтобы её не разрушить. Уралов злился на Юрину ревность, как на глупую кошку, которая не хочет есть. Но не замечал, что причина крылась в больных почках и хозяине, кормящим её китикетом. — Пока есть ты, Юр, мне никто больше не нужен, — продолжил говорить Костя полушепотом, вновь оглаживая кожу под футболкой. Он позволил постоянно напряженному мозгу полностью расслабиться: сегодня его слова должны идти лишь от сердца. — Если бы я не был предан лишь тебе, я не ждал бы взаимности 200 лет. Я был, и буду искренен с тобой всегда, ты сам это знаешь. Костины пальцы обвели рельеф позвоночника, любовно огладив узкую спину. — Я знаком с Сашей даже больше чем с тобой, но даже не задумывался о нем в романтическом плане. Потому что он лишь мой друг. Самый близкий, но друг, — Костя усмехнулся. — Если бы ты знал, насколько сильно он любит Москву, а я люблю тебя, ты бы и не подумал о таких глупостях. Юра молчал — было слышно лишь его тяжелое и сбитое дыхание. Костя опустился ниже, и хотел было чуть отстраниться, но Юра не дал. Он крепко обнимал его за шею, позволяя чувствовать, как сильно колотится его сердце. Они лежали так еще некоторое время — каждому было о чём подумать. А затем, Челябинск, обдав дыханием, поцеловал Костю в ухо. И, не дав соориентироваться, бухнулся на подушки. — Давай, — тихо сказал Татищев, и протянул руки к Костиному галстуку, резкими движениями сбрасывая его на пол. Костя едва заметно улыбнулся, после чего, наконец, не встречая никакого сопротивления, поддел чужую (хотя вообще-то, изначально принадлежала она Косте) чёрную футболку и стянул ее с Юры. Уралов уловил, как поменялись поза и выражение лица Челябинска — он поджал губы, уронил руку на простынь, словно надеясь ей укрыть тело, и стукнулся согнувшимися в коленях ногами о Костины бедра. Да, быть может, Косте и нравятся сильные мужские тела, с ярко-выраженным рельефом и мощью в мышцах. Но смотря на Юру, со впалым животом, чересчур выпирающими ребрами и острыми ключицами, Уралов четко осознавал, что совершенно не хочет закрыть себе глаза и пытаться представить нечто другое. Челябинск, каким бы он ни был, оставался Челябинском. В прошлом столетии Костя любил и хотел спортивного и веселого, с суровым взором и сильными руками. Сегодня — худого и бледного, с растрепанными черными волосами и тусклыми глазами. Оставалось неизменным одно — он одинаково сильно любил любые Юрины версии. Екатеринбург поцеловал Юру под челюстью, мокрой дорожкой спускаясь к груди. Он чувствовал, как Челябинск, одновременно с этим, расстегивает его рубашку, дергая в разные стороны и снимая её с Кости. Уралов заметил взгляд, которым его одарил Юра — жадный и завороженный. Он, с вожделеющим блеском в глазах, пробегался взглядом по прессу с выразительными косыми мышцами, широкой груди, благородному развороту плечей и тонкой талии. Челябинску после Костиной пламенной речи стало немного стыдно за свое поведение. Костя умел говорить такой интонацией, что Юре казалось, будто он самый глупый человек на свете. А в этот раз и вовсе обезоружил своими внезапными откровениями и низким бархатным шепотом на ухо. Юре до последнего не хотелось признавать что он ревнует, но сейчас, сняв с Кости верхнюю одежду, он мысленно себя оправдал и принял факт своей ревности. Повод, всё-таки, был. С трудом можно было представить человека, который мог просто пройти мимо Екатеринбурга, не оценив хотя бы одну деталь в его внешности. И потому, Юра считал Костю красивым ровно настолько, насколько уродливым себя. Костю едва ли можно было охарактеризовать как смазливого: он был настоящим эталоном мужской красоты. Строгой, но в меру небрежной. Татищев был уверен, что Екатеринбург способен совращать даже натуралов (Челябинск, например). И была безумна сама мысль, что такой человек как Константин, блять, Уралов, действительно решил обречь себя на отношения с Юрой Татищевым. Ключевое слово из этого предложения — обречь. Юра выгнулся под Костиными касаниями, позволяя тому, оставив засос на плече, стянуть спортивки и обнажить тощие ноги. Челябинск прикусил губу, закрывая глаза, и кладя собственные руки на грудь Екатеринбурга, задев соски. Он впервые собрался переспать с Ураловым во время «чёрного неба». Мысли мучили его голову, и Юра с трудом представлял, как Красноярск вообще умудряется скакать по членам в таком состоянии. Юре казалось неправильным всё — от факта его присутствия на Костиной кровати, до размышлений о том, что Костя страдает некрофильскими замашками. Екатеринбург прошипел что-то неразборчивое, а затем отстранился. Юра чуть приоткрыл глаз. — Всё? — будто бы сонно спросил Татищев, глядя на то, как Костя слез с кровати. — Смазка, — кратко ответил Уралов, потянувшись ко внутреннему карману лежащего на полу пальто. Спустя мгновение, в Костиных руках блеснул полупрозрачный тюбик со сладким запахом. — Это ты так на встречу с Сашей собирался? — Юра сощурился, издав смешок. После чего приподнялся на локтях, вцепившись взглядом в Костю. Екатеринбург, несмотря на около шутливый тон, заметил, что Челябинск занервничал. Потому, его губы непроизвольно исказила кривоватая улыбка. Костя, забравшись на кровать, сначала положил ладони на колени Челябинска, а затем перебрался к плечам, снова вдавливая в матрас и нависая сверху. — Когда я говорю, меня надо слушать, — сказал Уралов. Этот спокойный тон он часто включал на собраниях. — А ты, видно, не слушал. Юра «хахнул», закатив глаза. — А что я должен был думать? Смазка в пальто, как интересно. Зачем она тебе понадобилась в поездке? Ну, наверное, чтобы колёса для машины смазывать. А что Саша ск… г-ах! Договорить Татищев не успел — его резко схватили за плечи и, дернув, перевернули на живот. Костя, подтянув Юру к себе за бедра, вздернул их и заставил встать по-собачьи. Одной рукой прижимая к себе Юру, второй принявшись со звоном расстегивать ремень. — По-хорошему ты никогда, блять, не понимаешь. Юра попытался посмотреть на Костю через плечо. Разозленный Уралов, может, и входил в планы этого вечера, но злая ебля — уж точно нет. — Я тебя прекрасно понял, — раздражено сказал Челябинск. Качать права в такой позе было затруднительно, но, всё-таки, не критично. — Ты меня не понял, — сказал Екатеринбург, пресекая попытку развернуться. Он положил ладонь на шею Юры, и, с силой надавив, уткнул лицом в подушки. Для себя Костя все отрефлексировал и осознал — осталось свои ценные знания и мозги вдолбить Юре. Буквально. Челябинск зачертыхался, но Уралов на это внимания не обратил, откупоривая крышку смазки. — С-сука! — первое, что сказал Юра после того, как Костя снова позволил ему вдохнуть полной грудью. Он тут же зашелся в кашле, затрясясь и расставив локти перед собой. — Я хочу, чтобы мы достигли взаимопонимания, Юра, — сказал Костя, обильно наливая теплую жидкость на ладонь. — В отношениях должна быть не только любовь, но и доверие. Расслабься. Юра не нашелся что ответить, да и это не потребовалось. Он внезапно звонко застонал, комкая в пальцах простыни и жмурясь. Первый палец всегда ощущался слишком инородно, а сейчас Костя ввёл его слишком бесцеремонно. — Мы должны оба подумать над нашим поведением. Делать выводы, — сказал Костя, толкаясь глубже. — Не только я, понимаешь? Ты тоже должен думать. Юра всхлипнул, когда Костя подлил ещё смазки. Казалось, он делал это вообще не глядя — небрежно налил сверху, из-за чего она текла с ягодиц на ложбинку, где уже было два пальца. Екатеринбург, положив вторую руку на Юру, размазал её по пояснице и бедрам, сжимая скользкую, блестящую кожу до красных отметин. — Я тебя люблю, — сказал Костя, растягивая Татищева. — Люблю больше всех на свете, — он раздвинул пальцы на манер ножниц, вставшим членом прижавшись к бедру. — Больше чем друзей, себя или даже Родину. Понимаешь? Костя вывел пальцы, наклоняясь ниже. — Понимаешь, Юр? — Мм, — слабо кивнул Челябинск, подрагивающей рукой продолжая комкать простыни. — Нужно сказать: понимаю, Костя, — нравоучительно сказал Екатеринбург. Юра молчал. Острые лопатки его почти свелись, пока голова была опущена. Он снова глухо покашлял. Екатеринбург, окольцовывая свой член, распределил по нему смазку. После чего, пристроил его у входа, сказав с придыханием: — Я никого не хотел трахнуть так сильно как тебя, понимаешь? Челябинск сжал зубы, ломко изгибая брови. Если бы он не был таким упертым, если бы прислушался к себе повнимательнее, он с досадой бы обнаружил, что, чувствуя головку члена у своей задницы, действительно воспринимает слова лучше. Но Костя времени на докручивание и додумывание не дал, делая резкий толчок. Юра издал громкий стон, тут же кусая белую наволочку от подушки. На самом деле, тяжело было понять: так сильно заколотило от заполненности внутри или от слов, сказанных перед этим? Костя подмахнул бёдрами, толкаясь глубже, и выбивая из Челябинска скулёж. С хлюпом выйдя, он положил ладони на Юрины бёдра, удобнее примостившись меж разведенных ног. Екатеринбург так сильно сжал пальцы на бледных ногах, что Юра почувствовал, как кожа под ними загорелась. От прикосновения хотелось уклониться, но Костя не дал, зафиксировав на месте и новым слитным толчком войдя ещё глубже. — Костя! — вырвался выкрик перед тем, как Татищев стыдливо скомкал постельное белье, зарывшись в него носом. Юра чувствовал бессилие и его брал озноб. Он держался от того, чтобы не захныкать как малое дитё, когда Уралов повторил фрикцию, на этот раз, с громким шлепком. Его собственное тело было непривычно слабым — Юре казалось, что сдавив Костя его плечо или бедро чуть сильнее, он может его сломать. От этих чувств было мерзко и тошно, но он лишь позорно расставил ноги шире. После каждого нового грубого толчка Челябинск проезжался по простыням вперед — сопровождалось это глухими стуками изголовья кровати о стену и хриплыми Юриными ахами. От привычной Костиной аккуратности остался лишь призрачный дымок. Привычная же Юрина брезгливость обнажилась, оставив после себя бесстыдный скелет. Челябинск потянулся к собственному члену, но Костя перехватил его руку, и, взяв за вторую, потянул на себя, заводя их через узкую спину. — Не трогай, — сбито сказал Екатеринбург, толкнувшись, и заставляя Юру снова коротко выстонать в подушки. — Кончи на моём члене, не касаясь себя. Я знаю, что ты можешь. Уралов потянул его на себя за сведенные запястья, заставляя насадиться глубже — недолгий, но томный перерыв. После чего Костя продолжил трахать в своём темпе, взамен получая всхлипы и обильно текущую смазку. Вырвавшийся из груди Юры звук был почти что всхлипом, его торс подался вперёд, а задница снова прижалась к бёдрам Кости. Ждать долго не пришлось — Челябинск кончил на очередном толчке, туго сжимаясь на члене и пачкая простыни. Он бредил, мутно осознавая то, что никто не увидит такого Костю. Никто не узнает, насколько невыносимо охуенно чувствовать, когда ухо обжигает горячий шепот со словами о том, какой же Юра невероятный. Челябинск слизнул с дрожащих губ солёные капли, мокрыми дорожками текущие с щек. Он, наконец, попытался распахнуть глаза, но это помешали сделать слипшиеся влажные ресницы. Спустя мгновение он обнаружил себя лежащим на спине, а Костю, нависающим сверху. Уралов даже не посмотрел на него, меняя позу, и закидывая ноги себе на талию. — Не надо, — сиплым голосом сказал Юра, пряча глаза за ладонью. — Я больше не могу. — А что ты мне прикажешь делать? — Екатеринбург, несмотря на грубый тон, остановился. А затем, наклонившись, скинул Юрину ладонь с лица. Костя смотрел на него с раскрытым взглядом и приподнятыми бровями. — Ехать к Саше и просить его мне дрочить? — Костя положил пальцы на Юрин подбородок, вздергивая его. — А? Или ты такой уставший, потому что тебя уже кто-то трахал? Юра тяжело дышал, смотря в желтые глаза. — Откуда я знаю что ты делаешь когда меня нет рядом? Или, думаешь, я не вижу как ты смотришь на других? Долго мне ещё терпеть твоё блядское отношение? Костя, очевидно, полностью зеркалил Юру. Менее громко, но более устрашающе. — Думай, — выплюнул Екатеринбург. А затем, подтянув к себе Челябинск, сделал размашистое движение бедрами. Юру выгнуло. Он поднял голову, обнажая шею и елозя головой по подушкам. Костя двигался резкими толчками, выходя и входя до конца с пошлыми хлюпами. Он трахал Юру сквозь оргазм, выбивая из него крохи едва успевшего попасть в лёгкие воздуха — Костя не дал ему даже шанса прийти в себя после развязки, подталкивая к новой. Челябинск слышал мокрые хлюпающие звуки каждый раз, когда Костя входил в него, вытесняя так много смазки, что та широкими ручейками стекала по бёдрам. Член Юры был полутвердым, и он ударился о собственный живот, когда Екатеринбург дернулся вперед, вскидывая чужие бедра себе на плечи и входя под другим углом. — Ты думаешь, я мог бы трахать хоть кого-то так же, как тебя? — прохрипел Костя, давая Юре заново привыкнуть к своему члену. Челябинск запрокинул голову назад сильнее, выгибаясь дугой, и хватая Костю за двуцветные волосы. Екатеринбург совершенно удачно задел простату, после чего по телу разлилась такая нега, что мозги, казалось, превратились в кашу. Челябинск почувствовал, как его горящих щек коснулись мокрые губы Кости. А затем лба, глаз, самих же собственных губ Юры — то были беспорядочные поцелуи, словно Уралов хотел показать свою любовь всеми возможными способами. Мгновение — и Костя, наконец, коснулся его члена. Но никаких лишних движений не последовало. Он едва касался, чутко проводя по стволу пальцами и гладя головку — даже не пытался подрочить или произвести хоть какую-то стимуляцию. Откровенно дразнил. Юра заскулил, сжимая темные и светлые пряди в пальцах и роняя Костину голову себе на грудь. Он снова устремил плывущий взгляд в потолок, который трясся при каждом новом толчке. Мокрые черные пряди лезли в глаза, а ноги расползались в разные стороны, чуть ниже плеч Екатеринбурга. Но Уралов одной рукой перехватил его под коленом, наслаждаясь всё ещё сжимающим его растраханным проходом, а второй рукой, наконец, мокро проходясь по чувствительному члену Юры. Он дрочил жестко, без жалости заставляя член налиться кровью. Движения были размашистые и небрежные, словно Костя делал одолжение, касаясь Челябинска настолько неумолимо. Юре казалось, что он потеряет сознание. Эйфория, непомерная эйфория. Всё это лишь ему одному. Костя вжал Юру в кровать плотнее, двигая рукой так, что задевал их обоих. Челябинск уже не чувствовал своего тела — казалось, он растекся по простыням, превращаясь в какую-то до ужаса грязную субстанцию, сладостно реагирующую на каждое касание. Когда Екатеринбург накрыл губами губы Юры, тот зажмурился — раз за разом Костя задевал нужную точку внутри. Челябинску чудилось, что Уралов с новым толчком проникал все глубже, заполняя его всего. Юра царапал ногтями Костину спину, цепляясь за него и дрожа всем телом. Кончая во второй раз, он зарыдал Екатеринбургу прямо в лицо, уже не чувствуя вкуса чужих губ, ощущения собственной спермы, излившейся на живот и тяжести навалившегося на него Уралова. Костя же продолжал драть его сквозь оргазм, сжимая Юрин член в кольце пальцев и выдавливая из него остатки семени, совершенно игнорируя истерику, накатившую на Юру после того, как он кончил. Челябинск не знал сколько прошло времени, может минута, а может и час, но Костя излился внутрь, сделав еще пару ленивых толчков, и размазывая сперму по мокрым стенкам. Чвокающие звуки исчезли, оставив после себя тишину, прорезаемую лишь сбитым дыханием и сдавленным плачем. Юра всхлипнул, обняв Костю за шею, и прижимая к себе. Екатеринбург слушал чужое биение сердца, ощущая своё в висках. Он прищурился, вытягивая шею и целуя Юру под мокрой челюстью. Картинка перед глазами чуть размывалась: быть может, из-за мелко трясущегося Татищева под ним, а может, и из-за оргазма. Делать сейчас что-либо было откровенно лень, даже написать Саше, что он сегодня не приедет. — Я тебя люблю, — сдавленно прошептал Челябинск одними губами. Даже в такой ситуации он не изменял себе — как-то вошло в привычку, что во время, до или после их секса он не забывал напомнить, что любит Костю. Уралов дернул уголками губ. — И я тебя люблю, — тихо сказал он, удобнее устраивая голову на Юриных ключицах. Деньги за билет на самолет никто, конечно, не вернёт. Но возместилась его цена за этот вечер, по ощущениям, на более, чем сто процентов.

***

— Кость! Юра продолжил пялиться в потолок. На нем сиял солнечный свет, подсвечивая его, и делая цвет более обаятельным нежели просто белый. Господь, сколько же повидал этот потолок. — Костя-я! — повторил Челябинск, потянувшись затекшими руками к лицу, растирая его (лицу, которое, наверняка, было еще более помятым чем обычно). Скорее всего, если бы он подошел к зеркалу, он увидел там нечто похоже на комканные простыни, на которых он сейчас лежал. Вышеупомянутый Костя появился спустя несколько секунд в дверном проёме. С мокрыми волосами и полотенцем на бедрах — ну Аполлон. — Проснулся, — подметил Уралов. — Есть такое, — хрипло сказал Юра, покашляв, и приступив к взлохмачиванию собственных волос. Было немного стыдно за вчерашнее, но с кем не бывает? На его месте и Иван Палыч, и Сергей Михалыч, да хоть Дмитрий Саныч — любой коллега с завода зарыдал и похлеще Юры, если бы его всю ночь драли как последнюю шлюху. Представлять такой картины не хотелось, но, впрочем, и себя Татищев тоже не хотел бы вспоминать в эту ночь. — Как ты? — поинтересовался Костя, с некой осторожностью пересекая комнату и подходя к кровати. — Ты не полетел в Питер? — проигнорировав вопрос, в ответ спросил Юра, устремляя взгляд к Уралову. — Как видишь, — улыбнулся Екатеринбург, осматривая Челябинск и присаживаясь на кровать. Хоть у того и были красные глаза, гнездо на голове и яркие засосы на теле, выглядел он не как тот, кто в следующий понедельник умрет от обострения туберкулеза или депрессии. Этот живой блеск в глазах Костя усматривал лучше, чем человечность в глазах Москвы. Но это уже личное. Юра издал неловкий смешок, откидываясь на подушки. — Блин, — сказал он, продолжая тормошить свои волосы. — И че ты ему сказал? — Просто извинился. Но он требует подробностей. Юра бы мог сказать «а с хуя этот хуй что-то от тебя требует?», но не стал. Лишь поджал губы, задумавшись. — Ну ты прям совсем подробностей не говори только, — Татищев постепенно перевел ладонь с головы на лицо, прикрывая глаза. В голову полезли фрагменты вечера и ночи — со свежей головой думать об этом было тяжеловато. Для психики, скорее. Костя на это пододвинулся ближе, легко толкая Юру в плечо. — Ты как себя чувствуешь? — снова попытал удачу Екатеринбург в этом вопросе, улыбнувшись шире, увидя, как Юра стянул с лица собственную ладонь и закатил глаза. — Нормально. Но методика психотерапии у тебя с ебанцой. — Какой пациент, такая и терапия. Юра спорить не стал. Проснулся он настолько загруженный, словно ему ночью пришла неподъёмно гениальная идея. Его мозг подсознательно обесценил все Костины ночные труды, внушив, что это Юра такой молодец — сам пришёл к праведной мысли. Мол, дурак, «неуверенность в себе затыкает ревностью». Не сказать, что Татищев проснулся и тут же захотел пойти пососаться со своим отражением с зеркале, попутно собирая Косте вещи в Петербург. Но во всяком случае, зёрна здравого смысла уже явно было посеяны. Главное, что он в принципе узнал об их существовании. Не важно каким путем. — Может быть, — протянул Юра, двигаясь по кровати ближе к Косте и окольцовывая его талию руками. — Мне надо сполоснуться. Костя ласково провел ладонью по черным волосами, усмехнувшись. Юра же свел ноги, ощущая липкие дорожки спермы, оставшиеся на внутренней стороне бедра — про ощущения внутри и говорить ничего не стоило. — А ты обо всем хорошенько подумал? — Подумал. Только не надо снова уроков, — взмолился Юра. — Я не прикалываюсь. Реально подумал, и реально не надо уроков. Пока что. — Даже так, — хмыкнул Екатеринбург, прищуриваясь. — И о чём же ты подумал? — С тираном ты ебешься, Костенька, вот что. Беги от такого, дорогой, без оглядки, — процитировал Юра бабу Люду, ссоры которой он постоянно слышал через картонную стенку. А говорили, «сталинки», «сталинки», лучшее жилье на планете. — А, — покивал головой Костя. — Конечно. Быстро ты это понял, уже собираю чемоданы в Питер. — Эй, — Юра возмущенно подпихнул Уралова в бок. — Хорош, я ещё не настолько просветлел! А ты все дуешься на меня, что ли? Костина злопамятность была явлением настолько легендарным, насколько и Юрина отходчивость (как бы Костя не хотел скрыть эту черту характера). — Нет, — Екатеринбург на заявление Челябинска закатил глаза. — Ты свое вчера отработал, поэтому давай, беги в душ. Костя вывернулся из Юриных объятий, однако, сжалившись, протянул руку, чтобы помочь встать с теплой кровати. Челябинск же, вздохнув, с неохотой потянулся следом, пытаясь встать на ноги. Но эти простые действия выполнить не удалось — Юра резко дернулся, зашипев. — Сука, Костя, ну ты чёрт, — простонал Челябинск, вновь бухаясь на кровать и инстинктивно скрещивая ноги. Задница, к сожалению, болела нещадно. — Я с тобой скоро инвалидом стану. Костя прыснул, после чего снова осел на кровать. — Может, мне тогда… Но его перебил режущий ухо классический звонок своего телефона. Оба посмотрели на аппарат, лежащий подле Юры, где красовалось «Саша Р.» с аватаркой в виде серого пейзажа, где едва можно было углядеть тонкую фигуру Александра. Костя приподнял брови, медленно переводя взгляд на Юру. Юра же ещё некоторое время смотрел на телефон, но затем взглянул на Костю в ответ. Их молчание длилось недолго. — Возьми трубку, — сказал Челябинск. Костя недоверчиво покосил взгляд. — Возьми, — повторил Юра, хватая Костин телефон, и протягивая Екатеринбургу. Взглянув в честные серые глаза, Костя со вздохом взял его в руку, после чего, нажал на зеленую кнопку принятия вызова. Оба понимали, что Юра сейчас будет ревновать. Однако, главное: понять, осознать и принять. Ведь чтобы над собой поработать, у Юры еще, какая-никакая, но вся жизнь впереди.