Вторники не то, чем кажутся

Клод потянул за шнур, раздвигая портьеры в гостиной. Ну вот, день будет дождливым, он уже чувствовал запах воды, которая собиралась в тучах к северо-западу от поместья, за холмами. Дворецкий встает раньше всех в доме, а то и вовсе на всякий случай не ложится, держит ушки на макушке и нос по ветру. Клод зачесал пятерней черные волосы ото лба к затылку и принялся раздраженно думать привычные утренние мысли. Наверняка это ничтожество Михаэлис тоже принимается за работу в этот же самый час, если не в эту же самую минуту. Уподобиться сукину сыну Михаэлису! Однако «уподобление» - именно то, чем Клод занимался в здравом уме, полной памяти и несказанной ярости. О, вот на что, а уж на ум, память и злобность демоны никогда не жаловались. Особенно на память. Да, воспоминания не тускнели с веками, не теряли остроты и мстительности, не переставали тормошить самолюбие. Именно из-за них Клод облачился во фрак первого слуги дома, обязанного подчиняться господину всегда и во всем. Нет, Клод отнюдь не ненавидел гадину Михаэлиса. Ненавидят равного себе, а этот (Клод часто задумывался, каким именно словом назвать мерзавца, и всякий раз не мог поручиться, что подобрал достаточно точное именование) сморчок не заслуживал даже мимолетного взгляда сквозь очки. Клод носил их лишь по одной причине – ему нужно было хоть чем-то отличаться от дворецкого Фантомхайвов, а эти черные фраки делали тех, кто их носит, такими безликими и (о горе, о кошмар!) одинаковыми. Нет уж, лучше смерть, чем сравнение с ублюдком Михаэлисом… Впрочем, Клод, кажется, уже начинал повторяться. О, да и в конце-то концов, разве Клод не оставил этого демона-на-побегушках в дураках, когда выкрал уже почти надкушенную одним клычком душу графа Сиэля прямо у него из-под носа? Клод тогда так хохотал, улепетывая на адском вороне, что чуть не свалился, хорошо, что восемь паучьих лапок держат чужое лучше, чем две человеческих руки - своё. Потом, волей-неволей, пришлось отдавать душу обратно, но победа есть победа, и записать её на свой счет приятно. – Чему это ты тут улыбаешься, а? Алоис Транси, господин и повелитель Клода, стоял неподалеку, умытый, одетый, причесанный (хоть в пир, хоть в мир), с чашкой чая на блюдце в руках, и обошелся он после пробуждения без помощи Фаустуса, что, как этот последний подозревал, означало грубый намек на то, что не очень-то он как демон-дворецкий и нужен. К примеру, хозяин подонка Михаэлиса, что Клод узнал из первых рук, подсматривая в соседские замочные скважины и подслушивая в каминные трубы, самостоятельность в быту категорически отрицал. - Знаешь, мне такой сон снился, - протянул Алоис, громко (нарочно, чтобы Клода передернуло, был уверен тот) отхлебывая из чашки, – будто грозовой ночью постучался к нам высокий незнакомец в черном цилиндре, низко надвинутом на глаза, и в наглухо застегнутом дорожном плаще. И я пустил его переночевать. - И в чем же тут сон, Ваше Высочество? – чуть-чуть сварливо осведомился дворецкий. Ах, как бы он хотел, чтобы тот визит шельмы Михаэлиса в поместье Транси и впрямь был только дурным сном. Алоис до сих пор пребывал под огромным положительным впечатлением от демона Фантомхайва. Можно подумать, у него своего нет. Постоянные «Клооод, а Себастьян скоро придет снова?», «Клооод, давай ты тоже отрастишь челку?», «Клоод, ты послал Себастьяну приглашение на пикник?» бесили Фаустуса, всё-таки с чувством глубокой безысходности начавшего отпускать волосы подлиннее, до белого каления. Лишь немногие знали, каким на самом деле взрывным темпераментом обладал Клод. Во-первых, сам Клод. Во-вторых… на «во-вторых» обычно возникала заминка – у Фаустуса вообще было мало близких. Он предпочитал оставаться одинокой личностью на полном самообеспечении. И эта личность терпеть не могла детей, но чтобы приблизиться к пониманию сути твари Михаэлиса, пришлось вылезти из холостяцкого дупла в ужасном мертвом лесу и через силу тоже завести себе одного. И всё же, с многочисленными оговорками, Клоду Алоис Транси нравился. Во всяком случае, его хозяин УМЕЛ носить шорты так, чтобы... просто умел носить, и точка. Не всякому дано, знаете ли. И еще, с мстительностью припоминал Клод, у Михаэлисова графа были косолапые ноги. Да-да, не только тощие, кривые, слабые и мосластые, а еще и косолапые. Таким хозяином не погордишься, не то что изящным дворянином с фарфоровым личиком. Бесспорно, Алоис частенько ставил его в неловкое положение, обращаясь с древним злом, с Демоническим Пауком, как с плюшевым зайчонком – ну то есть без намека на какой бы то ни было пиетет! Это возмущало! Это волновало. Это… порой это было приятно. Все же любому самому темному существу надоест наблюдать только отторжение по отношению к своей особе, поэтому втайне Клод не возражал против того, чтобы ему иногда подправляли щипчиками форму бровей (не конечности, обратно отрастут) или проводили на нем опыты из "Справочника начинающего доктора". Но не более того! Попытки сменить его гардероб на нечто цветное, бархатное и шелковое он решительно относил к разряду оскорблений, терпеть кои в контракт не входило, и держался до сей поры стойко. Правда, ему было приятно думать, что паршивцу Михаэлису во много-много раз хуже. Ну просто-таки несопоставимо тяжелее. Да, и граф у него был косолапый. Меж тем Клодов некосолапый граф продолжал: - В чем сон? Ну какой же ты непонятливый. В том, что он не сбежал, а остался. Мы свалили на ковер подушки и одеяла, сделали шалаш и рассказывали друг другу жуткие истории про черную простыню и белую руку. И ты не брюзжал, как у тебя заведено. Тебя вообще дома не было. – Выражение лица Алоиса вдруг переменилось и стало очень недовольным: - Кстати, а где ТЫ БЫЛ? Ты почему в моем сне дома не ночевал?! Клод не успел и очки поправить, как хозяйская длань стукнула его по тому месту, до которого при внушительно росте дворецкого сумела дотянуться. - Негодяй! Я отдал ему лучшие годы, а он… он… Бродит не пойми где!!! Клод, что отнюдь не являлось поводом для гордости, так и не научился отличать несмешные шутки лорда от несмешных нешуток, поэтому на всякий случай предпринимал успокоительные меры, пока у Ханны оставалось еще что выковыривать. Он замкнул лицо на все замки и молча навис над ситуацией, неотрывно глядя на своего повелителя. Вообще-то, Клод умел смотреть на собеседника так, что у того начинали ныть зубы, но на Алоиса подобные трюки не действовали. Он просто начинал смотреть в ответ – особым изменчивым мерцающим взглядом, где было поровну презрения, лукавства, злости и чего-то такого, что Клод затруднялся определить. Больше всего это напоминало голод, причем такой, по сравнению с которым демонические алкания казались слегка подогретым аппетитом, не более. Под этим взглядом Клод чувствовал себя не хищником, а жертвой, поэтому старался лишний раз не смотреть хозяину в глаза. Вот и сейчас Алоис уставился на своего слугу тем самым продирающим до костей взглядом, накручивая на указательный палец белокурую прядь. Если говорить начистоту, люди немного нервировали Клода: если демоны старались следовать правилам и гордились твердостью принципов (даже у двуличного Михаэлиса они имелись), то люди были абсолютно непредсказуемыми. А уж Алоис Транси – непредсказуемым вдвойне. После того, как господин делал пугающее то и се ни с того ни с сего, даже Клоду начало казаться, что это уже слишком. Он уже давным-давно потихоньку провел проверку на одержимость – чем черт не шутит, а если Алоис – это воплощение Антихриста и уже начался Армагеддон, просто Клоду забыли прислать уведомление? Обошлось: сатанинские амулеты, которые он незаметно прикладывал к хозяину, не светились, святая вода, налитая в ванну лорда вместо обыкновенной, не шипела, но повседневная жизнь Клода, после того как у него отлегло от сердца, не стала усыпана розами. - Помнишь, какой сегодня день? Вторник. На всей славной английской земле была пятница, на что Клод указал хозяину, но Алоис Транси со своими демонами обращался виртуозно - он их ни в грош не ставил. - Если я желаю, чтобы в моем доме был вторник - будет вторник. Ты знаешь, чем мы занимаемся в такие дни. Он знал. Вторник (а также любой другой день недели, как выяснилось на практике) - День боли, унижения и еще раз боли. День, когда Клод Фаустус позволял себе признать, что жизнь его разменивается не на те события, на какие следовало бы. - Ты же обязан выполнить любую мою прихоть, так, Клод? - Юридически да, - осторожно ответил он. - Ага! Я могу приказать всё, что на ум взбредет: прыгнуть с крыши, съесть жабу, ммм... провести время с Себастьяном? Клод сглотнул – существуют вещи, которые не рекомендуется упоминать даже в сослагательном наклонении. - Что для тебя, – Алоис улыбнулся, – хуже лютой смерти. Дворецкий сдержанно кивнул. Он дорого бы дал за возможность придушить своенравного господина до того, как его уста произнесут приказ, содержащий слова «ты», «Себастьян» и «провести время». - Тогда ты понимаешь, КАК я тебя накажу, если ты меня разочаруешь? - Может быть, перенесем вторник на завтра? Меня ждет множество неотложных дел: близнецы сами на себя не наворчат, Ханна сама себя в корсет не затянет. - Нет. Повиновение, повиновение и еще раз повиновение – не однажды твердил себе Клод за те месяцы, что жил под гнетом графа Транси, нехотя разворачивая свое большое тело в сторону рабочего кабинета. Он так и не привык подчиняться без раздумий. Вот скотине Михаэлису – тому раболепствование давалось легко и естественно. Лощеный идиот со своей кошачьей улыбочкой, призванной показывать всем: «Взгляните на меня, я само совершенство. Я успешен в любой области, где бы я ни захотел подвизаться. Любуйтесь мной, восхищайтесь мной, я достоин самых горячих похвал». Любит он себя выставлять на всеобщее обозрение, привлекать внимание. Фигляр, а не демон. Ни капли чувства собственного достоинства. Приятному делу всестороннего мысленного оскорбления дешевки Михаэлиса он мог предаваться часами, однако положение подчиненного обязывало его устроиться за огромным письменным столом, хотя Клода буквально мутило заниматься вот этим вот всем. Он мог бы поклясться Стиксом, что ни одно уважающее себя инфернальное существо (за исключением безнравственного Михаэлиса, само собой разумеется) не стало бы марать ни лапу, ни копыто, ни щупальца о такое занятие. - Ну же, Клод, - Алоис подпихнул его локтем. – Приступай уже, сколько мне ждать-то? - Ваше Высочество, может быть, после я вдвойне… не сегодня... только не сегодня... - Накажу! По вторникам труден только первый шаг, грустно напомнил себе Клод, а там можно и втянуться. - И не забудь снять перчатки. Сделай всё с чувством, с толком, с расстановкой, как я на той неделе показывал. Не отлынивай. Назвался дворецким… Клод стянул перчатку и, сжав зубы, прикоснулся к разложенным перед ним письменным принадлежностям, и осознание того, что он творит нечто непотребное, вызывало тошноту стыда. В такие моменты он даже не хотел ничью душу, если ради нее приходилось падать так низко, а упав, еще и пресмыкаться. Да если бы был способ разорвать контракт, он бы к нему прибегнул не колеблясь - даже если бы ему пришлось самого себя потрошить самой маленькой десертной ложечкой. Пальцы его, дабы сохранить самоуважение своего владельца, временно объявили строжайший суверенитет – иными словами, Клод взирал на них как на нечто, не являющееся частью его тела. Метелочка для пыли, угольный совок, тряпка – хотя вы выполняете с их помощью определенные действия, они – не вы. А в данном случае метелочкой, совком и тряпкой были его пальцы. В конце концов, эта человеческая оболочка не была даже его истинной формой, так что, даже сняв по приказу белоснежные перчатки дворецкого, он все еще де-факто оставался в перчатках плоти – все равно что носить удобные доспехи без единой щели и ахиллесовой пяты. Ничто не могло коснуться его настоящего, запачкать или осквернить. И Клод окунулся в муки с головой. Между тем Алоис заглядывал ему через левое плечо, подсказывая, исправляя, критикуя - и требуя, чтобы Клод пылал вдохновением! Своим собственным! Каким образом! Откуда! За что?! Страдания продолжались долго, но всё когда-нибудь заканчивается. Мучитель Клода устал, сказывались пробуждение до рассвета и беспорядочный режим дня. Транси сладко зевнул: - Ты знаешь, что с этим дальше делать. Клод встал и вышел с высоко поднятой головой. Обнаженную кисть руки он старался держать так, чтобы не прикасаться к одежде, при этом по возможности оставив данный маневр незамеченным. Впрочем, Алоис свернулся калачиком в большом кресле, по всей вероятности намереваясь подремать. Тем лучше, Клоду требовалось немного времени наедине с собой, чтобы успеть вымыть руку кипятком и щелоком и взять пару свежих перчаток. По крайней мере, самое неприятное на этот день позади, и его не наказали, а господин пристрастился наказывать… Вода была обжигающей. Ни один грех не смог бы выдержать температуру кипения, именно поэтому нечестивцев в Аду веками держали в исходящих паром котлах. Очищение, а не кара, но тонкости мало кто понимал. Клод закусил бледную губу – не из-за боли, а потому что перед взором его памяти вновь мелькнула картина чудовищного поругания. Люди, которых сманивал с пути истинного Клод, часто сетовали, что он-де ввергает их во тьму. Теперь он их понимал. Вне всяких сомнений, демоны редко имели дело со столь прогнившими устоями, как у Алоиса Транси. Да, тьма была вокруг Клода, и с каждым днем трясина мрака засасывала его всё глубже. Он снова содрогнулся, трепещущие нервы едва не лопались. Не служило оправданием то, что Клода принудили – некоторые вещи невозможно заставить делать даже под страхом разрыва контракта и штрафных санкций. Он сам позволил окунуть себя в эту грязь. Он… …стекла очков запотели от так и не выступивших слез… …он неоднократно, следуя изуверскому приказу… ...писал давнему врагу приятельские, доброжелательные, делающие попытки к сближению письма... …и если судьба не будет милостива к нему… …собирался писать их по первому же распоряжению и впредь! Бурное, хотя и сухо-бесслезное рыдание разорвало могучую грудь дворецкого. Он справится с этим. Он переборет себя, ибо не может быть иначе. Клод протер очки. Вылил воду из кастрюльки. Никто не подозревает о глумлении над ним, ведь когда «это» происходит, остальные бездельники, которых в этом доме зовут слугами, либо еще не изволили вылезти из своих нор, либо уже уползли в них. Клод не потерпел бы косых взглядов и кухонных сплетен за мусорным бачком от подчиненных. Правда, Ханна, кажется, ревновала, но до сих пор неясно – к которому из дворецких? Кто их, суккубов, разберет. Клод оглядел кухню. Здесь было так тихо, так уютно. Серебряная утварь, начищенная тройняшками, сверкала, на подносе ждал холодный чайник с какой-то элитной заваркой (Клод так и не научился отличать «Эрл Грей» от дешевки, хотя и разливал чай с неизменным пафосом), под салфеткой стояли вчерашние кексы. Картина была бы идеальной и умилительной, если бы за столом не сидел сволочь Михаэлис и не смотрел на Клода бессовестными глазами. Не сморгнув, дворецкий семьи Транси потянулся к ящику буфета, нащупал там нужные предметы и приготовился сражаться яростно, безрассудно и страстно. «И вновь продолжается бой, и сердцу тревожно в груди», - процедил он сквозь стиснутые зубы. - Раздавай, - Клод вынул карточную колоду и театрально шлепнул ее на стол между вазочкой с земляничным вареньем и острым мясницким тесаком. – Начальная ставка – 10 пенсов, и далее по возрастающей. Гнусный Михаэлис зубами стянул перчатки и взялся за карты. Пальцы с черными ногтями так и мелькали. Клод обеими руками убрал ото лба отросшую челку, чтобы не мешала следить, а ведь и без неё этот шулер умудрялся снова и снова выигрывать у него в традиционного «подкидного» по пятницам. В течение всех этих веков, стукни его половник! - А нет ли мне письма? - вальяжно откинувшись на стуле, спросил гадюка Михаэлис как будто между прочим. - Как-никак, сегодня у вас в доме вторник. Клод метнул в него конверт, на котором едва просохли чернила. - И не слишком-то обольщайся касательно изложенного, от меня там искренние только знаки препинания. Тот аккуратно убрал послание в карман. Как и десятки предыдущих, горько напомнил себе Клод. Иногда он мечтал, как совершит на поместье Фантомхайвов налет с поджогом, дабы спалить позорящий его архив. Мешал лишь прямой запрет дальновидного Алоиса и уверенность, что подлый, но не менее предусмотрительный Михаэлис хранит пачку в недосягаемом тайнике. Доложить же господину, что прохвост Михаэлис с горящими от любопытства глазами ворвался к Клоду в каморку в неурочный час уже после второго письма, да так и продолжил забегать сообразно своему плавающему расписанию, посему марать бумагу нет нужды, было Клоду горше смерти, ибо это доказывало, что Алоис с первого взгляда учуял слабину окаянного Михаэлиса, а Клод за все века - нет. И если понаблюдать подольше, слабина раскроется пошире, и тогда в нее можно будет воткнуть оружие (Клоду нравилось мысленно перебирать, какое именно) и тогда-то чертов Михаэлис пусть повертится как уж на сковородке. Вероятно, что чуточку вдохновения от вторников он всё же испытывал...