Значение цифр

      По двору, медленно покачиваясь, проплывала цифра два. У нее было два лица: женское, почти юное, с такими честными глазами, что аж выть хотелось, он думал, что такие только у собак бывают, и детское еще пухлое, но уже имеющее свои черты и только одним детям присущую робкую застенчивую улыбку. Он убил их около десяти лет назад, когда один чиновник заметал следы побега. За них получил сумму, которой смог наконец закрыть ипотеку и оплатить лечение матери. Однако он совсем не ожидал увидеть их снова.       Когда вместо людей появились числа, он думал, что ненароком проглотил наркотик, подсыпанный в его стакан подозрительным пареньком, по-детски цепляющегося к незнакомцам в баре. Но когда у цифр появились лица с его собственного кладбища, он промахнулся. Первый раз за многолетнюю карьеру, он промахнулся и сорвал заказ. Он думал, что может быть это дальние родственники, что он обознался, когда это повторилось, на третий раз он сваливал все на игру сознания под палящим солнцем. Репутация портилась, заказы падали в цене, а он все пытался вернуться обратно, пробовал все, что только мог достать: алкоголь, психотропы, игры с адреналином на грани, медитации, гадалки и даже церковь. Но от дикой смеси водки, кокаина и ладана голова все больше напоминала кастрюлю, по которой со всех своих детских сил бил юный барабанщик, мечтающий о сцене. Точно, его звали Витя, хороший мальчуган, но сильно буйный, с ним в тот раз было больше возни, чем он ожидал….       Месяца летели, а желанная твердость рук никак не возвращалась, и тогда он с отчаянья чуть не сдался в психушку, и лишь трусливый голосок запуганный байками о стационаре заставил его развернуться едва ли не от самого въезда на территорию. Вместо этого он решил взять отпуск, съездить посмотреть на Рим, и никогда больше не видеть цифры. Хотел, но не поехал. Не смог даже сесть в такси, когда, спустившись к подъезду вместо водителя увидел престарелую пятерку, прям как тот книжный клуб пенсионеров, который мешал крупному бизнесмену выкупить землю под застройку ночного клуба. В бессильной панике он отшатнулся от машины и отступил на два шага. Внимательно рассмотрел калейдоскопом меняющиеся в обеспокоенном недоумении лица, а после молча, на грани панической атаки, залетел в подъезд и прыжками добрался до квартиры. Только там, уже отдышавшись, он, наконец, отменил такси и решил, что пара спокойных недель дома тоже вполне сойдет за отдых.       Однако даже будучи запертым в квартире его преследовали цифры, лица и даже голоса. Память порою очень зла, он всегда считал, что не запоминал ни лиц, ни имен, ни информации о цели, в конце концов, то что уже сделано не изменить. Да, он грешен, но никто не ангел, и в конце концов он никогда бы не пришел бы к этому, будь у него нормальная работа. Но о какой нормальной работе может идти речь, когда ты сопливый паренек с девятью классами образования, а на тебе уже висит ипотека и заботы о больной матери. Он пробовал воровать, но выручка все еще еле покрывала оплату квартиры. Какая разница как ты получаешь деньги, если ты можешь есть больше раза в сутки и не вскакиваешь ночами от каждого хриплого вздоха за стенкой.       Грязная, но прибыльная работа была на тот момент хорошим вариантом, он даже смог позволить себе дальнейшее образование. Выкупил квартиру и нашел для матери хорошего врача. Если бы вы спросили его пару лет назад стоило ли это того, он бы не задумываясь ответил бы вам «да», но в момент, когда его тело лежало скрюченным на полу и задыхалось, пока на фоне шла какая-то передача, он уже не был в этом столь уверен.       Он не мог даже слушать радио, не говоря уже о просмотре телевизора или прогулках по городу. Везде, в каждой тени, в каждом отражении от видел тех, чьи жизни давно забрал, даже актеры бестолкового фильма превратились в цифры с лицами его кладбища. Он мог назвать их всех: кто они, где жили, чем занимались, кому мешали, как и когда он их убил, мог бы, если бы был в состоянии хотя бы взглянуть на них без содрогания и тошноты. В итоге все дошло до того, что неделями он лежат в тишине в компании снежного шара с маленьким домом внутри, став пленником своего же разума. Или того, что от него во всяком случае осталось.       Он так устал от вездесущих цифр, что просто перестал смотреть в окна, а после совсем закрыл их плотными шторами. Он следил за плавным полетом искусственных снежинок в своем снежном шаре, абсолютно далекий и замученный, казалось даже самим фактом своего существования.       Он смотрел в этот шар каждый день по несколько часов так, словно хотел бы провалиться сквозь стеклянную сферу и навсегда остаться в том уютном маленьком заснеженном домике на крохотном клочке пустоты, и никогда больше не заглядывать в то огромное, вызывающее тошноту пространство, которое лишь по большому недоумению звалось родным домом. Он хотел, чтобы снежинки все так же мерно покрывали крышу, а сам он больше никогда не видел ни эти улицы, ни цифры вместо еще живых людей, лишь белая пудра и тишина.       Но он забывал одну важную вещь: снег то кружился лишь тогда, когда чья-то наглая рука встряхивала шар и нарушала идиллию комнатной пустоты. Он забывал, что все это время он сам был этой рукой, что все «бури» и «метели» последствия его прихоти, его выбора, но он по-прежнему выбирал винить то бога, то друга, то странного парня из бара. Всех, кроме себя.       Его отпуск затянулся на полгода, когда даже пробуждение вызывало неконтролируемые тошноту и агрессию. Казалось, что от долгого затворничества у него зудело где-то под кожей только от одной мысли о том, чтобы выйти наконец в город и просто побродить по улицам вдыхая весенний запах. Он даже не посмотрел в окно, чтобы проверить есть ли кто-то на улице, в детском восторге он едва успел одеться прежде, чем выбраться из добровольного заточения.       Он шел в неожиданной легкости и впервые за долгое время дышал полной грудью. Наконец то, не было никаких цифр, на их место вернулись положенные жизнью люди, имеющие уже собственные лица и голоса. Неожиданная прогулка захлестнула его волной эйфории, и казалось, он как никогда был близок к желанному катарсису. Удивительное чувство идиллии и баланса пришло, как сон в уставшую голову, как самые желанные объятия. Впервые за долгое время он отпускает все тяжести человеческого мира, очищая сознание от тревог и страхов, впервые за долгое время он абсолютно спокоен, а его голова легка. Проходит даже головная боль, успевшая стать ему верным товарищем за эти шесть месяцев.       Так он доходит до своего любимого сквера недалеко от набережной. Неизвестно сколько он просидел на одной из скамеек наблюдая за тем, как река мерно начинает свою жизнь, освобождаясь из оков льда. Он сравнивал себя с ней, и отчаянно хотел верить, что зима прошла, отгремели морозы его помутнения, и теперь то он точно вернется к былому темпу жизни. Все проходит, все обновляется и грядет новый круг жизни, куда лучше предыдущего.       - Извините, а вы не подскажете, как я могу найти вот этот дом? – приятный девичий голос, прерывает его воодушевленные мечты, заставляя вернуться в реальность.       Блаженная улыбка застывает на лице, когда он оборачивается на голос и видит ее. Единица. Единица с ярко зелеными глазами и россыпью веснушек застенчиво улыбается и все еще ждет ответ. Первая. Она была первой могилой на его кладбище, его проверкой и посвящением. Она – его трагедия, единственный шанс на спасение, который он уничтожил своими же руками еще в самом начале пути. Он был на ее могиле лишь раз, а после оплакивал в дали, в перерывах между заказами. У него были женщины после, но на неделю – две, не больше. Он помнил ее, и как бы сильно он не желал тихих семейных радостей, он помнил и то, почему он никогда не сможет стать примерным мужем и отцом.       Он смотрел на нее в наивном удивлении и отказывался верить глазам, хотя нарастающее паническое отчаяние уже знало, что ничего не приходит из ниоткуда и не уходит в никуда. За все нужно платить, и пришла его очередь.       - Все хорошо? Вам нужна помощь? Может вызвать скорую? – обеспокоенная неуверенность, которую он уже не слушал.       Все слилось в одно грязное расплывчатое пятно и только ее лицо оставалось таким же четким и правильно красивым, как когда он видел его в последний раз. Он не мог ни ответить на вопрос, ни успокоить ее. Он вообще ничего не мог. В трансе он продолжал рассматривать ее веснушки, не в силах даже отвернуться. Он смотрел на то, как трясущимися пальцами Единица набирает что-то в телефоне, куда-то звонит и оглядывается в поисках помощи. Он смотрел, как в любимых зеленых глазах появляется паника и как неровным рваным шагом она удаляется в глубь сквера. Она не ушла на совсем, она все еще пыталась что-то сделать, но он этого не видел. Он вообще уже ничего не видел.       Он пытается сделать глубокий вдох и сбросить это болезненное оцепенение, но не получалось, он как будто бы заново учился дышать маленькими обрывистыми вдохами, от которых только больше болело в груди. Он хочет уйти. Ему больше не нравится ни этот сквер, ни этот день, ни тем более эта жизнь. Ему давно уже ничего не нравится, больше, чем снова спрятаться, он хочет только все это прекратить. Навсегда остановить этот поток безумных галлюцинаций, остановить память, что так насмешливо выплевывает ему в лицо все, что он не собирался помнить. Остановить вообще все. Ему надоело, и он устал.       С тяжестью в теле он встает со скамейки, игнорирует окрики девушки, и бредет обратно в сторону дома. Легкие все еще с трудом пропускают воздух, и кажется, что он задохнется раньше, чем успеет дойти до конца сквера. Мир расслоился, распался и замедлился. В какое-то мгновение наступила абсолютная и поглощающая тишина. И вновь он пленник собственного сознания, вновь он не понимает, что правда, а что ложь умирающего разума. Снова все, что он знал смешалось и растворилось в бурлящей кислоте мыслей.       Он не помнит, как оказался на мосту, над той самой любимой набережной, когда шум мира снова обрушился на него. Но теперь он громче. Теперь он запредельно громкий, теперь он заглушает шум его агонии, но совсем не помогает успокоиться. Сейчас его отчаяние сливается с оглушительным ревом машин и ветра, разрывая те крохи разумного, что еще у него остались.       Попытки закрыть уши руками не помогают, и тогда он пробует ту дыхательную гимнастику, что когда-то спасала его в детстве. Он дышит, вдыхает все больше и все дольше не выдыхает обратно, пытаясь воздухом задавить агонию из страха и животного отчаянья. Он не замечает, как опирается на бортик моста, и тем более совсем не чувствует того, что начинает раскачиваться, бормоча мольбы о помощи.       - Подождите! Отойдите оттуда! Пожалуйста! – и снова она, уже подбегает к мосту, движимая искренним неравнодушием молодости. Но ему от этого только хуже.       - Не подходи ко мне! Тебя же…тебя же здесь нет! И никого нет! – истошный крик, загнанного в угол. Сейчас его поймают, сейчас все они, все эти цифры с десятками разных лиц растащат его по деталям. Чего они хотят? Мести? Ну конечно же мести. Ведь это он похоронил их много лет назад.       Вокруг собираются люди. Для него это цифры, и теперь у него нет путей для отхода. Они везде. Они двигаются на него неровным кругом, что-то кричат, машут руками. Все они хотят занять его место, все они хотят вернуться. Но…. Он не… Он не может помочь… Он ничего не может… Он хочет только, чтобы все это наконец закончилось, чтобы все вернулось как было, чтобы он снова жил одинокой жизнью недалеко от центра города и навещал мать по выходным. Но как?.. Как вернуть все назад, если безумная, оглушительная толпа цифр сейчас растерзает его?       Никак. Вот именно – никак. Он должен заплатить за все, что успел сделать, за каждый поворот не туда, за каждую жизнь, которую он забрал. Эта простая и чистая мысль останавливает тот безумный калейдоскоп осколков сознания и в голове снова становится спокойно и тихо.       Он должен, и он знает это.       Просветленными глазами он обводит толпу, собравшуюся вокруг него. Мысленно прощается с матерью. Делает последний свободный вздох. И перегибаясь спиной через перила падает.       Он должен, и он заплатит.