Gerlinde

Гилберт возмущённым взглядом буравил чёрные туфли на маленьком каблуке, а после перевёл его на платье, лежавшее на кровати. Прусский синий. Россия явно сам подбирал ему наряд. И с чего-то решил, что будет уместно одеть его в платье длиной по колено, когда мешок из под кортошки смотрелся бы уместнее. И вызвал бы меньше протестов. - Очень блядь мило. Гилберт должен был присутствовать на переговорах - он был живым воплощением Германской Демократической Республики в конце-то концов! - но Россия был полным идиотом, если расчитывал, что он появится там в подобном виде. Беларусь, сидевшая на соседней койке скрестив ноги, даже не пыталась делать вид, что её хоть сколько-нибудь интересует книга в руках. Происходящее явно веселило её в той же мере, насколько раздражало самого Гилберта. - Брат подобрал тебе симпатичное пальто к нему. Красное. - Какое счастье, - процедил Гилберт. - Я не появлюсь в подобном виде... на людях. Конечно, дело было не в людях. Гилберту не было никакого дела, что подумают напыщенные ублюдки, именуемые послами. Но там будут Англия, Франция и Америка. И будет Людвиг. Они не виделись с братом с сорок шестого года, а к концу подходил семидесятый, и Гилберт скорее вскрылся бы, чем заявился в платье на встречу двух Германий. - Будут проблемы, если появишься там в штанах. - Потому что Франция и Англия станут обсуждать меня, вместо того, чтобы сраться между собой, как делают обычно? - Именно, - сказала Беларусь, и тон её голоса был неожиданно располагающим. Гилберт бросил в её сторону шкодливый взгляд. - Никогда не понимал тех, кто всеми возможными способами избегает внимания к своей персоне. - Значит тебе точно не стоит знать, что в комнате, которую занимает по приезду Молдавия, стоит швейная машина. *** - Это совершенно возмутительно, - зашипел Людвиг, когда они остались наконец предоставлены самим себе. - Именно. Поверить не могу, что участвую в этом фарсе. Но Людвиг словно не услышал его. - Какого чёрта ты в штанах? Это совершенно неприемлемо. Гилберт неверяще распахнул глаза, а после залился нервным хохотом. Они не виделись больше двадцати лет, а единственное, что беспокоило его младшего брата - почему он не в платье, как того требовал этикет. - Ну ты и говнюк, Запад. И спасибо за беспокойство. Нет, инфляция, не уложила меня в гроб, когда из твоей страны таскали деньги мешками в мою. И отток людей тоже меня в гроб не уложил. А марки, кстати, отлично пошли в ход во время отделки стен. Кажется, во мне скончался декоратор. Или дизайнер, хрен их разберёшь. - Просто... поверить не могу, - устало протянул Людвиг, потёр лицо ладонями. - Да, я тоже поверить не могу, что мои лучшие годы прошли за подтиранием твоих соплей, но ты всё равно вырос мудаком, - зашипел Гилберт. Россия наконец поднялся из-за стола, его примеру последовала и остальная тройка. Гилберт двинулся в их сторону, больше не желая и секунды провести рядом с братом. Их встреча, которой он так ждал, и которой так долго жаждал, принесла не облегчение, а одно лишь разочарование. И неуместную обиду. Было совершенно глупо ожидать от Людвига того, чего он в него не вложил в своё время. Не посчитал нужным. Не нашёл для этого времени. Да, он подтирал малолетнему Германии сопли, и даже расщедривался временами на чтение сказок, но большую часть времени его мотало по Европе то в составе собственных воиск, то контрактником - в чужих. Дома он объявлялся слишком редко, чаще всего - слишком изувеченый, чтобы самостоятельно о себе позаботиться. Всё остальное время привычно отирался в Кёнигсберге, даже когда столицу перенесли в Берлин. Кёнигсберг был его сердцем, его отдушиной, в которой для Людвига не оставалось места. А теперь Кёнигсберг принадлежал России. Впрочем, он принадлежал России задолго до апреля сорок пятого, и они оба это знали. Гилберт с ухмылкой обвёл взглядом присутствовавших. Возмущённый взгляд Франции и раздражённый - Англии, доставляли невыносимое удовольствие. Щенок из-за океана выглядел скучающим и совершенно не впечатлённым его поведением. Впрочем, Гилберт точно знал, что его быстро приведёт в чувства. - Кажется, нам пора, - с нежностью сказал Гилберт и поцеловал Россию в губы. Предупреждающе сжал его ладонь с такой силой, что ещё чуть-чуть, и затрещали бы кости. Впрочем, Россия явно не собирался протестовать. Уголок губ Америки нервно дёрнулся и Гилберт, удовлетворённый его реакцией, отступил от России на полшага, чтобы взять его под руку. *** Когда они вернулись домой, Украина уже ждала Гилберта в комнате. Сидела на его постели, забравшись на неё с ногами. - Иди сюда. Гилберт рухнул на постель, уложил голову ей на бедро. Поездка вышла ещё более выматывающей, чем он привык. Раньше хотя бы было чем себя занять на время встречь с другими воплощениями стран. Теперь же он выступал в роли этакого аксессуара, который Россия выкладывал перед остальными, чтобы напомнить лишний раз, что Германий теперь было две, и одно из её воплощений принадлежало ему. - На обратном пути мы с твоим тупым братом опять разосрались и ему твоё внимание наверняка нужнее. - С чего бы это? - Я сломал ему нос. Украина погладила Гилберта по голове, хохотнула. - Ты ломал ему нос с десяток раз, будучи орденом, княжеством и королевством. Думаю, он знает, что следует делать в подобных случаях. - Ты совершенно бессердечная женщина. Украина улыбнулась. - Знаешь, Феликс звал вас с Иваном сорняками. Говорил, легче дождаться, пока один другого задушит, чем избавиться от обоих разом. Гилберт поднял на неё упрямый взгляд. - Польша - конченый дебил, если думает, что от нас можно так просто избавиться, - зло бросил Гилберт, и Украина поцеловала его в макушку. - Что Иван сказал по поводу твоего наряда? - Что это было восхитительно, - с кривой ухмылкой выдал Гилберт. - Кажется, он был в восторге от того, как рассвирепели остальные. Ольга засмеялась. - Это похоже на нашего Ивана. Я бы не удивилась, предложи он сшить пальто на манер того, что ты носил будучи королевством. - Англию с Францией пришлось бы выносить ногами вперёд. - И впервые они были бы в чём-то единодушны. Украина ушла спустя полчаса, сославшись на то, что её разморил сон. Врала, конечно. Наверняка пошла проверять, что там с её непутёвым братцем. Когда за ней закрылась дверь, Гилберт поднялся с постели. На тумбочке у кровати Беларуси стояло единственное в комнате зеркало. То, что висело над столом, Гилберт разбил ещё в первый день, не способный вынести то, что в нём теперь отображалось. Он подхватил зеркало и рухнул обратно на кровать спиной. Поднёс зеркало к лицу. Первыми в глаза, конечно, бросались воспалённые белки, а после - ёжик белоснежных волос. С тех пор, как пришлось обживаться в новом теле, Гилберт стригся даже короче чем прежде. Впрочем, это не сильно влияло на результат. В зеркале отражалось женское лицо, пусть черты и были до боли знакомыми. Тот же острый нос, те же белесые, почти невидимые, брови и даже скулы такие же острые, хоть их линия и смягчилась. Но это было женское лицо. Гилберт подмигнул отражению. - А ты ничего так. Жить можно. The end.