колхозный панк

— а если она ещё раз залетит? давай окно закроем? — лежать спокойно у пчёлкина никак не получается, то ворочается слишком сильно, то сопит слишком громко. у космоса уже нервы сдают слушать его бубнёж, как будто он с витиной бабкой тут кровать делит. и нет бы спать лечь спокойно, отблагодарив холмогорова за проявленный героизм, он продолжает мельтешить по кровати с отвратительной регулярностью. — пчёла, ты решил мучеником божьим стать? мы тут подохнем от жары, — засовывая руку под подушку, блаженно прикрывает глаза от прохладной с обратной стороны наволочки. жара в этих местах, особенно летом, мягко говоря, знойная. а если говорить по-холмогоровски: жарит так, что хуй потеет. — это ты будешь. а мне вставать рано, тварей этих кормить. — ну вот, блять, ложись и спи. заебал ты уже, ссыкун несчастный. не залетит она больше, от твоих визгов у них локаторы отключились. — да пошёл ты, — пчёла дуется, совсем как дитё малое, пинает друга в который раз за ночь, отворачиваясь и укутываясь тонкой простынью с головой. жарко становится почти мгновенно, но собственное упрямство не позволяет вылезти из своего укрытия. пусть космосу стыдно будет, если витя случайно умрёт от духоты. — ну ты чё, вить? ты обиделся что-ли? на обиженных воду возят, пчёлкин. — потеряйся. — ну, витенька, — придвигается ближе, накрывая широкой ладонью безмолвное и обиженное нечто, что по космосовским расчётам является витиной макушкой, спрятанной под белой тряпкой. по-другому не назвать, постельное бельё сталинских времён выглядит слишком херово в их продвинутое время. нечто снова начинает громко сопеть, ворочается как-то слишком резко, всем видом пытаясь показать, чтобы кос шёл в далёкое пешее, желательно как можно быстрее. и космос действительно задумывается, хули бы нет. избавить витю от простынки оказывается сложнее, чем холмогоров предполагал. пчёла укутался в неё как в кокон, больше для того чтобы повыёбываться, ещё и дёргается во все стороны, мешая процессу освобождения. за косом числится уже второй героический подвиг за эти два часа. — ну всё, харе брыкаться. дай поцелую, — быстро тянется к чужим губам, крепко сжимая пчёлкина в руках, чтоб не дёргался, но в последний момент мажет губами по щеке витиной, нахмурив брови. увернулся, гадёныш, — и чё это? тебя насильно заставлять надо что ли? — я тебе в нос врежу сейчас. — заебал, твою мать. ответить вите не дают, но в целом, его всё устраивает. холмогоров целует напористо и мокро, как будто с девчонкой в местном клубе лижется, и витя даже успевает оскорбиться выдуманному им же самим поцелую космоса с метафорической девчонкой. кусает чужие губы в отместку за задетое самолюбие, уже не особо сопротивляясь рукам, которые слишком уж нагло лапают задницу пчёлкина. у вити последние силы уходят на очень вялое сопротивление, которое холмогоров пресекает на корню, тёплой ладонью проводя по чужому бедру, вылизывая чужой рот вдоль и поперёк. после этой нехитрой манипуляции башню сносит мгновенно у обоих, за что витя благодарит не то господа, не то дьявола. потому что резкий в своих движениях холмогоров заводит похлеще любых афродизиаков, вперемешку с виагрой. дышит тяжело и рвано куда-то в шею пчёлкина, грубо пальцами зарываясь в рыжеватую шевелюру, чуть сжимая руку в кулак у корней. витя почти захлёбывается, было б чем, даже не приступив к самому действу. и это космоса подначивает, ебашит по башке пыльным мешком, заставляя делать то, чего он ни с одной девчонкой не станет делать, даже под дулом тт-шника. потому что трогать за хуй он может только витю, ловко забираться пальцами под резинку застиранных семейников может только к вите, выцеловывать шею может только вите и даже шептать на ухо какую-то ахинею может только пчёлкину. и никому больше. — ну не тормози, чудовище, — мычит неразборчиво витя, мёртвой хваткой цепляясь за чужую руку, когда космос, видимо, задумывается. рука на чужом члене продолжает ритмично двигаться, и пчёлкин губы закусывает почти до крови, льнёт всем телом к холмогорову, снова неосознанно мешая. руку приходится вывернуть в какую-то невероятно акробатическую позу, потому что пчёлкин на жопе ровно усидеть долго не может, даже тогда, когда от него нихера не зависит. дугой пчёлкин выгибается минуты через две, не без усилий выдергивая чужую ладонь из под ткани, на что космос вскидывается почти оскорбленно, а в глазах немой вопрос: «какого, блять, хуя». пчёлкин молчит подозрительно долго, улыбаясь хитро, стреляет глазками на колом стоящий член космоса и губу закусывает по-проститутошному, как в дешёвой порнухе. вот так приплыли, космос юрич, сам виктор павлович снизошёл с небес, да ещё и отсосать готов за просто так, забывая напрочь, что он, вообще-то, обижен был на холмогорова. тот аж вздрагивает от пронзительного взгляда голубых глаз, как бы не откусил от обиды, но всё равно покорно ложится на спину, мол, вот он я, витька, весь в твоём распоряжении. пчёлкин юлит, сразу видно, дразнится, собака такая, пристраиваясь аккурат между ног космоса, облизывает и без того влажные губы. выглядит больше смешно, чем возбуждающе, но космос почему-то ведётся, наблюдая за этим ходячим недоразумением из-под полуопущенных ресниц. витя опускает голову медленно, снизу вверх смотрит, и при этом выглядит так, словно он хозяин ситуации. словно это не он прогибается под чужие хотелки и это не он сейчас стягивает с космоса бельё, улавливая каждое движение чужого кадыка. да, определенно, сейчас — витя ведёт. и дело даже не в том, что любое едкое замечание холмогорова может обернуться колоссальной трагедией. — слушай, а давай кассетник врубим? — невинно шепчет пчёлкин, проводя языком по чувствительной головке. ещё и улыбается, гнида такая. кос головой мотает, что можно расценивать как «пошёл нахуй, пчёла» и затылок друга ладонью накрывает, слишком недвусмысленно толкая его ниже. — ну как хочешь. дальше всё идёт как по маслу, думается косу, который взгляда от такого старательного пчёлкина отвести не может. и это, по идее, должно смущать, но витя, наоборот, наслаждается таким вниманием, ювелирно вылизывая член космоса со всех сторон. даже зубы спрятать не забывает, помогая себе руками. у каких минетчиц только учился — непонятно. в глазах уже слёзы скапливаются, а он всё продолжает, то ускоряя темп, то наоборот, замедляясь, доводя холмогорова до ручки. напирать-то на пчёлкина не очень хочется, хотя куда уже сильнее, это ж он в ногах с хуем во рту лежит, а не кто-то другой, но своевольничать космос не решается, только иногда толкается в горячий рот, сразу же себя останавливая. контрольный в голову прилетает в тот момент, когда пчёлкин решается взять сначала за щеку, а затем и во всю длину, пока головка не упирается в стенку горла. и ебал холмогоров в рот такие эксперименты, потому что кончает он с позорным полустоном-полувсхрипом, словно откинется прям тут, на этой кровати многострадальной. а витя принимает во всю, шумно сглатывая и улыбаясь во все тридцать два, откидывая голову назад и поправляя спадавшие на лоб влажные волосы. холмогоров даже голову поднять не может, рукой нашаривая чужую и притягивая не такого уж и лёгкого пчёлкина к себе, под бок. — бля-ять, я теперь весь в твоих слюнях, пчёла. — ну и чё мне с того? — громко ржёт на ухо витя, звонко чмокая космоса в уголок губ. — фу, не целуй меня, ты ж теперь хуесос получается. я с такими дел не имею. — ты таких имеешь.