На дне сонного озера

      Легкие под окаменевшими ребрами зажало от страха, сердце понеслось во весь опор. Прижимаясь к ледяной кастрюле, сперва ранившей меня, а теперь холодом снимающей хотя бы долю боли, я взглянул на дверь — и понял, что, вернувшись после озера, даже не подумал ее запереть… Тело потянулось вперед, взметнулась рука, хоть до двери и оставалось приличное расстояние — добраться до замков пальцы б точно не смогли!.. Как вдруг она открылась. Бесшумно распахнулась наполовину, явив черную тень, переступившую порог…       Незваный гость устремился ко мне. Вслепую я схватил позади крышку от кастрюли, замахнулся как следует, но рука прошла сквозь его голову. В следующий же миг, по желанию обретя телесность, он перехватил мою руку, дернул так сильно, что крышка загрохотала о пол. Сжимающие мое запястье пальцы были влажные и холодные, как подцепленный из напитка лед. За спиной без каких-либо трудностей одолевшего меня призрака в приоткрытом дверном проеме собирались не то духи, не то зомби, исторгнутые хищным озером… Скрипнула крышка большого сундука, от толчка в бок я завалился прямо в него, на аккуратно разложенные белоснежные скатерти, — ушиб и руки, и ноги, но все же поместился, — и крышка с тихим выдохом-скрипом опустилась. Погрузить меня в кромешную тьму ей помешал металлический узористый замочек, попавший между створками сей рукотворной ракушки. Запихнувший меня сюда дух прижался бедрами к сундуку, сделал вид, что посиживает сверху. Через щелку толщиной с палец я мог видеть, что происходит. Припал к ней глазами, забыв, как дышать…       Дверь раскрылась полностью из-за плеча, ее толкнувшего. На доски громко капала вода. Оставляли мокрые следы босые ноги Кары Снегиревой — деревянной, шатающейся походкой начавшей пересекать кухню. Волосы расплывались в стороны и вверх: казалось, это змеи Горгоны, помогающие своей хозяйке в поисках, осматривающие кухню во всех направлениях. Позади через порог, громко царапаясь, волочилось пластмассовое ведро — в руке маленькой девочки. Ее глаза были столь же жутко, как и у Кары, распахнуты, на выкате, практически без век; на щеках не хватало кожи и мяса — хищные рыбы обглодали детское лицо до костей, до виднеющихся сквозь дыры в нем молочных зубов… Сундук дрогнул, как и посуда в тумбочках: очень тяжело, будто всякий раз топая, ступал громадный толстяк. Его кожа была темнее, чем у прочих увиденных мною мертвецов, — синее, вздутее, а язык в незакрывающемся рту вообще превратился в гнилостный кровяной шар. Глаза выпучились наружу, были уже не в глазницах: от давления трупных газов покинули их, держались на пока еще недогнивших нервах.       Толстяк остановился, оглядел воистину кошмарнейшей, уродливой головой маленькую кухню. Кара направилась в спальню. Анютка, судя по затихшему ведру, остановилась за печкой.       — Что? — как ни в чем не бывало кивнул здоровяку мой бывший собеседник, не отодвигаясь от сундука ни на сантиметр. — Думали, после пережитого парнишка останется здесь? Спустя десятилетия гниения на дне вы совершенно утратили связь с реальностью: он велосипед бросил на берегу озера, а сейчас это роскошь, они стоят десятки тысяч рублей — внушительные суммы, тем более для здешних мест. Он уехал. Навсегда. И после увиденного никогда не вернется. Пустые поиски.       Он произнес последние слова с таким сожалением, словно знал, что произойдет дальше. Вздутая рука гиганта схватила его за горло — швырнула в ноги старика-рыбака, застывшего в дверном проеме. Тот держал удочку как посох, опирался на нее при ходьбе. Едва юноша глухо приложился виском о дощатый пол, рыбак мелкими шажочками поспешил наружу, прочь из дома — как можно дальше от толстяка. Последний же, не успел мой спаситель выстонать всю боль, пинком опрокинул его на спину, опустил ногу на слабую, худощавую грудь, буквально затрещавшую от чудовищного веса… Парень закричал сквозь сжатые зубы, из глаз брызнули слезы.       — Кара рассказала: на озере ты вмешался. Еще одна такая выходка — и каждый из нас насытится твоей энергией после того, как мы медленно разорвем тебя на куски. Начнем с пальцев, а закончим выгрызанием внутренностей из твоего безрукого-безногого «тела». Ты уже должен был усвоить: духи чувствуют все.       Кажется, сердцебиение заменила крупная дрожь, словно я сгорал от критически высокой температуры. Я задержал дыхание, трясущимися ладонями зажал рот и нос в страхе выдать себя: если они готовы быть столь кровожадными с одним из своих, меня ожидает участь не лучше…       Гниющий жирдяй погромыхал к выходу из дома, переступил через корчащуюся на полу от боли жертву не шибко осторожно — намеренно чуть голову не раздавив. Из-за угла показалась Кара. За ней, как утенок за мамкой, волокла ведерко Анютка. Взрослая обошла пытающегося подняться собрата, предпочтя его не заметить. Маленькая девочка же остановилась. Медленно она повернулась всем телом к сундуку и замерла, сквозь половину кухни уставившись в самую щелку под крышкой, прямо в мои испуганные глаза… Юношеские пальцы погладили детскую ладошку, опутанную водорослями. Туго, будто бы со скрипом, Анютка повернула голову к такой же жертве прóклятого озера, как и сама она. Парень прижался лбом к ее головушке, руками прикрыл оставшиеся после трапезы рыб дыры на лице. Что-то прошептал. Когда он мягко отпустил девочку, она развернулась ко мне спиной и, перешагнув через порог, скрылась за стеной дома.       Беззвучно я расплакался на дне сундука, уткнувшись носом в темноту, благоухающую стиральным порошком, что въелся в скатерть. Пострадавший ради меня сверстник устало рухнул лопатками на мокрый пол. Так мы пролежали какое-то время: пока вода и шаги вокруг дома не затихли, пока тени не исчезли за стеклами… Осторожно я приподнял крышку, выглянул наружу, точно котенок из гигантской кружки в умильном календаре. Кухня выглядела обычно, не считая множества сырых следов на полу и незваного гостя, раскинувшего худые бледные руки в стороны.       — Спасибо… — слабыми губами высек я и судорожно вздохнул. Лежащий на полу утер глаза, тихо всхлипнув. Наверное, в эти минуты его терзала не столько боль, сколько обида… — Почему?..       — Почему пришел? — подал он голос, на меня не глядя — не отрываясь от темного потолка, надвигающегося на него одного будто крышка гроба… — Велосипед решил вернуть. Одежда и тапки пусть останутся у озера: может, наведут таких же дураков, как ты, на мысль о том, что кто-то зашел в воду и не вернулся…       — Почему помог…       Он молчал. Я, терпеливо, тоже.       — Не обольщайся, — печально ответил он, приподнявшись на локтях и наконец на меня взглянув. — Это месть. Всем им, кто подстроил для меня ту же участь. Ты здесь не при чем.       Уже смелее, я вылез из сундука, опустился перед чуток удивившимся духом на колени.       — И все же ты спас меня. Дважды. Какими бы ни были твои мотивы.       — И велосипед вернул, — впервые улыбнулся он. — Крутой. «Фэт». Сколько отвалил?       — Тридцать шесть по скидке.       — Черт, я свой за пятьдесят покупал… Скучаю по нему, — вмиг схлынули с его лица и из сверкающих в ночи глаз только-только вспыхнувшие проблески облегчения. — И не только…       Молчание казалось пыткой, но спросил я не столько поэтому; мне действительно хотелось знать:       — И давно ты… здесь?..       Он поморщился, как если бы сделал глоток при сильной рези в горле.       — Год, кажется… Может, больше. Я ведь не целыми днями на берегу сижу: не всегда есть возможность пребывать в сознании. Чаще это… пустота. Сон. Отключка. Открываешь глаза под толщей мутной воды и понятия не имеешь, сколько времени прошло. Одну зиму я точно помню, но, может, другие проспал…       Я протянул до сих пор ледяную и дрожащую ладонь:       — Слава.       Он посмотрел на нее иронично, однако все же пожал — дотронулся снежными пальцами.       — Саша. Вот и познакомились.       Я нервно рассмеялся. Стыдливо отстранился, когда он, в неизменно сырых плавках, встал.       — Собирай вещи и уезжай отсюда. Они не вернутся, но делать тебе тут все равно нечего. Если б мог, умчался бы отсюда как можно дальше. Я и собирался, — к собственному удивлению (по лицу и голосу это было заметно), припомнил Саша, упер руки в обнаженные бока. — Я проездом был в этих краях. Добирался на попутках, а машина заглохла. Решил, побуду тут немного, пока другую попутку до ближайшего города не поймаю. Палатку в леске недалеко от озера поставил. Вечером решил искупнуться. Переоделся — взглядом указал он на плавки, — и теперь в этом виде застрял. И в деревне этой, и в чертовом озере. Не дай себе тут увязнуть. Беги. И велосипед не забудь.       Это было последнее, что он сказал мне в ту ночь. Прикрыл за собой дверь, тихонечко, без единого скрипа. Будто дверцу мышиной клетки: выберись оттуда грызун — тотчас сгинет в зубах у кошки.

***

      Не сказал бы, что я спал — больше лежал до рассвета, свернувшись калачиком. Готовый в любую секунду занырнуть под кровать, где и переждал бы возвращение мертвецов. Но никто действительно не наведался, как Саша и сказал. При свете дня страх отпустил мое горло, пальцы смогли согреться теплом циркулирующей в них живой крови, дрожь унялась, хотя по ощущениям — залегла где-то глубоко, продолжалась там, стыдливо и скрытно.       Я вышел во двор: примяв высокую траву, полеживал в тени дома мой велосипед. Совсем обычный. И не скажешь, что до сюда его доставил призрак. Наверное, ехал на нем: сам же обмолвился, что скучает по своему велику…       Я повел взором к дальнему углу участка. Там травяное море взбиралось на холмик, по вине коего ступенчато подпрыгивал забор. На вершине этого маленького возвышения в окружении покачивающихся цветущих одуванчиков сидел Саша, будто вовсе голый — из-за зелени, прикрывшей его плавки. Если б не удивление, я бы даже смутился.       — Ты что, «охранял мой покой»?       — Не хотел возвращаться на озеро, — щелбаном по пушистому желтому цветку отправил он божью коровку в незапланированный полет.       — И на велике, небось, катался, пока я спал? — с улыбкой добавил я.       — Я же аккуратно…       — Да я не против. Позавтракаем? Хочешь одежду? — а то не знаю прямо, куда глаза деть.       — Такие, как я, не едят, — с сожалением качнул он головой. — А вот от одежды не откажусь, если получится, конечно, с ней взаимодействовать. Не пробовал прежде.       В спальне, куда мы вместе отправились, я вытащил из «доисторического» платяного шкафа свой чемодан, выпотрошил его на полу и протянул Саше длинные черные купальные шорты да белую футболку с замысловатым рисунком. Он брал ткань осторожно, словно она могла распасться на нитки в его пальцах. Ощупал уже смелее; выглядел со стороны как абсолютно нормальный, живой человек. На мгновение я даже подумал: «Не дурит ли он меня?», но вспомнил ночь — и мгновенно отбросил глупые допущения.       Одетым он светился изнутри. Сияй он буквально, не был бы так ослепителен, как его счастливая улыбка и вспыхнувшие облегчением и радостью глаза. Для меня это была просто одежда, хоть и любимая, а для него, проведшего в плавках годовое послесмертие, — настоящее сокровище. Я не стал спрашивать о том, почему у него получилось взаимодействовать с одеждой, — понял, что он и сам в этом не особенно хорошо разбирается. Но пришел к такой мысли: «Наверное, это все ради охоты… чтоб смешаться с группкой таких же ребят и заманить их в прóклятые воды…» Вслух я, разумеется, этого не сказал. Волки не виноваты в том, что у них полная клыков пасть и рацион — кошмар всех зайцев. Саша тоже не выбирал этот путь, это все чертово озеро. Он выбрал остановиться, спасти меня, рисковать собой и противостоять силе, его превосходящей. Поджав губы от ужаса, я вспомнил костный хруст, когда нога толстяка-великана обрушилась на Сашину грудную клетку… Сердце сжалось от фантомной боли, уверен, ничтожной по сравнению с той, что испытал тогда он…       После того, как я быстро, почти не жуя, проглотил творог с местного рынка, со сливками и сахаром, как в детстве, мы отправились по двойной колее, пролегшей через травяную тропу вдоль моего дома, и вскоре вышли на пустырь, заросший цветами, как диснеевская поляна. Забора владельцы не имели, по периметру были высажены деревья, стволами, изгибистыми ветвями и кронами скрывающие нас от посторонних глаз. Дом тут тоже не стоял, только покосившийся сарай с шиферной крышей на дальней стороне участка. Владельцы редко сюда приезжали — с палатками, по-походному, — а этим летом, судя по высоте травы и стеблей, коронованных соцветиями, так вообще ни разу. Я валялся на прогретой солнцем земле, пока Саша катался на перевезенном вручную велосипеде мимо пустыря, то в одну сторону, то в другую. У самого лица пролетали деловитые насекомые, ныряли в крупные цветы, покачивающиеся перед глазами, будто белые воротнички в свои прохладные кабинеты. Добрый ветер шепотом плел из воздуха колыбельную, я поддавался ей, подставив щадящему солнцу лицо… В ногах звякнул положенный набок велосипед; на такой бугристой поверхности подножка от падения его не удержит.       — Ты сказал, что это — твоя любимая одежда, — припомнил Саша, закрывший тенью мое лицо — склонившийся надо мной, присев слева. — Оставь тогда здесь другую, мне не принципиально.       — Зачем же ограничиваться одной, — пробормотал я, не открывая глаз, — бери хоть каждое утро новую, носи разную.       — Ты что, не собираешься уезжать?.. — напряженно, сердито, осуждающе проговорил он.       — Ты же сам сказал, что больше они не придут…       — Откуда мне знать! Я так думаю, но кто поймет, что творится в головах у гниющих, морально разлагающихся на дне озера духов — многими-многими годами! Вали отсюда! Руки в ноги — и п…       — Я не хочу бросать тебя, — осек его я, резко сел и чуть не боднул пораженного Сашку головой. — Ты мне жизнь спас, не единожды, и я хочу ответить тебе тем же, не тупо умчаться вдаль, поджав хвост.       — Ты что, совсем дурак? Я — умер. Все. Моя песенка спета. «Finita la commedia». С того света никого не вернуть.       — Я понимаю, — только сейчас посмотрел я в его тронутые, но в то же время раздраженные таким рискованным мальчишеством глаза. — Но, гляди, вот ты: носишь новую одежду, катаешься на велосипеде, со мной говоришь.       — Это не воскрешение, это отзвуки жизни, которая давно завершилась, — с болью сглотнул он.       — Знаю. Но если бы ты не умер — если бы вместо этого потерял ноги, ты бы тоже поставил на себе точку? Считал бы свое существование отзвуком той поры, когда был полностью здоров? В твоей жизни сейчас возникли ограничения. Согласен, видимо, они навсегда. Но многое ведь и осталось с тобой. Так почему не пользоваться этим, не наслаждаться тем, что по-прежнему имеешь?       Саша глядел на меня как на призрака, и оттого меня тянуло расхохотаться. Но нельзя было, чтобы он принял мои слова за шутку. Потому я насупился, стянул к переносице брови. Кажется, вид получился чуднóй, так как по губам Саши промелькнула улыбка. По губам, что внезапно прижались к моим… По губам теплым, мягким, чуть влажным…       — В идеале… — прошептал он, отстранившись, — это нужно было сделать при жизни… но подходящего человека я так и не встретил, из дома на попутках сбежав; проехав столько городов…       — Наверное, лучше поздно, чем никогда, — дурашливо улыбнулся я, румяный, точно яблоко. — И со всем так: с твоим спасением отсюда тоже. Оставишь озеро в прошлом. И эту деревню.       — Сомневаюсь, — траурно медленно лег — утонул Саша в траве.       — Не попробуем — не узнаем.