на полную луну (не вою, но смотрю)

      Жизнь научила его многому.       Он знает, более того, он слышит, как иногда, вдалеке от дома, в лесу кто-то воет. И он знает, что это не волки. Это что-то свирепое, готовое когтями выцарапать чересчур любопытные глазки — не самозащита, как когда придурки из его класса в средней школе подглядывали за Бетти Новак в раздевалке, а та дала им по глазам шваброй. Нет, вовсе не это. Это попытка дотянуться, сожрать, превратить.       Дилан помнит, как под руками, под губами разрывается горячая ещё плоть. Своя, чужая — неважно. Или взрывается, фонтанирует кровью под аккомпанемент жуткого воя, пробирающего до ломающихся костей и мурашек. До того, больно, до того страшно, что при одних только воспоминаниях хочется зарыться головой в песок и открыть глаза, чтобы ослепнуть. Залить их белизной. Отрезать свои уши, отыграться на них за его бедную отсутствующую руку — мол, почему пострадала она, а не вы, дорогие товарищи?        Почему пострадала она, а не мы?       И он знает, что его подсознание вопит на эту мысль так отчаянно не из-за отсутствия и капли здравомыслия в ней. Он прекрасно знает, что думает не о руке. Вспоминает тело Кейли, которое так нагло покинула жизнь, валяющееся в бассейне, омытое водой, так страшно — всплеск! — всплывающее, окрашивающее воду в кроваво-красный, кажущийся чёрным в холодном свете луны, нарушающее закономерную последовательность поступления небольших волн по водной глади. Шторм. Вздрагивает — не придаёт значения. Помнит. В ту ночь им было не до тела бедной девочки, которая хотела лишь помочь; у них была цель — дожить до рассвета, во что бы то ни стало. И сейчас перед глазами мелькает полная луна, такая светлая, хитрая, манящая. Раньше, смотря на полную луну, Дилан думал о том, что на неё смотрели Микеланджело, Пикассо, Исаак Ньютон, да кто угодно из тех людей, которые вообще когда-либо жили на этой планете. Сейчас, смотря на полную луну, Дилан проматывает в своей голове, как на заевшей кассете — «я не хочу умирать».       Он и не умирает, по-крайней мере, сейчас: рядом с ним Райан, а в ящиках слишком много серебряных пуль, кинжалов, ножей, да даже стружки, чтобы вообще переживать о том, что эту ночь они не переживут. Смешной каламбур. Год назад Дилан бы посмеялся. Сейчас ему не до смеха.       «Свет мой, зеркальце, скажи» — бормочет он каждый раз. Каждое полнолуние. Не хочет выглядывать из окна, чтобы привлекать излишнее внимание, чтобы убеждаться воочию; вовсе нет, он становится спиной к окну и через плечо, при помощи зеркала, выглядывает. Там только мрак, но кровь, стынущая в жилах, хочет вырваться наружу, когда почти соколиный глаз замечает мутное, неестественно кривое пятно: тёмное, выделяющееся на фоне освещаемой луной поляны, что-то выискивающее, но упорно стоящее на месте. Зеркало — серебряное.       Дилан знает, что это пятно может пересечь расстояние между поляной рядом с едва видимой кромкой леса и его домом за считанные секунды. И знает, что оно его не выищет. Но страх липким соком льётся по коже, трепещет, ликует, забивается во внутренности и остаётся жить там до появления красноватых всполохов на небе. Главное — не на коже, видит Господь Бог, только бы не на коже.       Он хочет уехать отсюда, ненавидит находиться здесь, но его терзает чувство вины — нет, Дилан просто не может оставить здесь Райана. Наедине со своими клубящимися, наподобие змей, мыслями? Нет, ни в коем случае, никогда. Райан тоже видит, что ему страшно, берёт за руку, целует почти успокаивающе, но каждый поцелуй может стать прощальным в эти ночи — никогда не знаешь, в какой момент по твою душу придёт рычащее нечто. А оно придёт. Помани ты пальцем случайно, пока будешь поправлять падающие на лицо пряди волос — оно будет тут как тут. Тук-тук-тук.       Бред, какой же всё это бред, ничего не в порядке, он не вышел из своего кошмара после той ночи. Никогда не выйдет. «Каково это, жить в постоянном страхе?» — думает маленький Дилан. «Не торопи события» — отвечает ему нынешний. И всё ещё остаётся напуганным любознательным ребёнком.       И он знает, что это паранойя, что разыгравшееся воображение не идёт ему на руку, что это Райан не хочет бросать его, невротика с паническим страхом темноты, крови и лесов, потому что любит его и не хочет, чтобы тот загнулся в одиночестве, что все бывшие хэкеттёры живут так, в постоянном страхе, не зная спокойной жизни, возможно, засыпая с серебряными ножами под подушками, но просто не может позволить себе полностью осознать, что неестественно кривое нечто на поляне рядом с домом — плод его больного воображения. Ему нужен специалист, и, желательно, мотнуть куда-нибудь подальше от Нью-Йорка, в штат Джорджия, например. Напиться таблеток, может, да Господи, он правда не знает, что ему нужно — не знает и Райан. Но остаётся рядом. Они планируют переехать, прекрасно зная, что оборотни теперь могут быть везде, не только в лесах Норт-Килла. Зная то, что Сайлас — явно не самый первый оборотень.       Это звучит лучше, чем пребывание в страхе не только по полнолуниям, но и в принципе по ночам, каждый раз, когда Дилан смотрит на полоску леса за окном и его колотит — колотится и сердце, в бешеном темпе отстукивая какой-то ритм на манер группы Queen.       Кто знает, может быть, завтра тот плод его воображения сожрёт его мысли, выпотрошит, оближет каждую эмоцию, заставит окрашивать воду в ванной в неприятный розоватый, чтобы в голове щёлкнул триггер и Дилана напоследок вернуло к той ночи, к домику с бассейном и Кейли в нём, чтобы Райан больше никогда не мог находиться в этой ванной и в Нью-Йорке, оставивший Сару, убивший фигуру своего отца, не пришедший на его похороны, не зашедший в ванную вовремя.       Но если и так, то это будет завтра, а сейчас ему нужно справиться хотя бы с этой ночью. Раз-два-три по комнате размеренным шагом, разгоняя всепоглощающий мрак, затыкая нашёптывающие на ухо страшные мысли голоса. Нужно сесть рядом с Райаном и дать тому успокоить себя — пальцами одной руки по локонам волос, щекам и губам, пальцами другой по коленке и уязвимому, мягкому месту под ней. Дилан думает над этим вариантом — передумывает и ступает по хлипкому, скрипящему нещадно полу (а скрип напоминает до боли знакомый полуписк-полувой) прямо по направлению к ванной. В спину впивается чужой — родной — взгляд.       Нет, он не приступает к выполнению плана, так отчаянно нашёптываемого ему подсознанием, просто смотрит на себя в зеркало. Он исхудал, побледнел до критически белёсого оттенка кожи, получил ужасные круги под глазами — результат бессонницы. И теперь вообще не похож на себя. Замечательно, Дилан, ты не смотрел на себя вот уже несколько месяцев, а теперь начинаешь ненавидеть себя ещё сильнее, когда видишь. Воплощение полнолуния — своего главного страха.       Жизнь научила его многому. И тому, что кулаком в зеркало бить не стоит, потому что красный будет преследовать в шрамах ещё некоторое время, тоже.       Но кому какая разница?