Desire

В назначенный день Дазай вернулся в тихую безлюдную подворотню, незаинтересованно посматривая на грязные потёртые стены, но не обнаружил Федоры на привычном месте. Осаму раздосадовано нахмурил брови и прошёл вглубь переулка, к тем самым ящикам, где в их первую лежала чужая одежда, и слегка отодвинул крышку. Внутри, очевидно, было пусто, и это нисколько его не удивило, потому что Дазай сам не знал, что конкретно пытался найти. Он неторопливо достал телефон, проверяя его на наличие новых сообщений, хотя и не видел в этом особого смысла и пользы. Осаму рвано усмехнулся, склонив голову, и вернул телефон, на который уже давно не приходило никаких уведомлений, в карман светлых брюк. Он почти почувствовал себя брошенным. Дазай мог бы подумать, что Достоевская смутилась произошедшего в их последнюю встречу и поэтому не объявилась, но это был откровенный абсурд. Осаму не был уверен, что ей вообще знакомо чувство стыда. Она скорее пыталась таким образом пробудить в нём ещё больший интерес и распалить желание, ведь недоступное всегда манит людей гораздо сильнее, чем то, что лежит прямо перед глазами. Это было вполне в её духе. Дазай мягко вздохнул и снисходительно улыбнулся, приподняв тёмные брови. Такая откровенная и показная детская манипуляция его даже развеселила, и Осаму развернулся, неспешным шагом возвращаясь на светлую оживлённую улицу. Лукавая улыбка в этот день ещё долго не сползала со смазливого лица. Дазай решил немного подыграть девушке и, что называется, побегать за ней. Осаму знал, что её вполне возможно застать в определённое время и в определённом месте, если постараться подобраться незамеченным: извилистые лабиринты бесконечных переулков преступного района Йокогамы кишели «крысами» Достоевской. Увидеться с ней лично не составило бы труда: она отнюдь не брезговала подобными местами и грязной работой, это было понятно с самой первой встречи. Дазай легко мог найти её в глубине грязных подворотней, потратив на поиски лишь несколько дней, ведь продажные информаторы всегда были не самыми надёжными людьми, до последнего хранящими секреты своих нанимателей. Осаму на собственном богатом опыте знал, что достаточно всего лишь несколько игл, загнанных под ногти, чтобы они рассказали всё, что знают, и даже немного больше. Но Федора всегда любила играть в прятки. Высокая тёмная фигура, опёршаяся спиной на грязную стену, встретила его только на восьмой день с их последнего свидания. Между двумя длинными костлявыми пальцами была зажата тонкая чёрная сигарета с золотой полоской у фильтра. Достоевская, не поворачивая головы в сторону Дазая, неспешно затянулась и выдохнула вперёд горький клубящийся дым, приторно отдающий вишней. Короткий смешок Осаму глухо отскочил от грязных обветшалых стен. – А я-то думал, ты про меня забыла, – наигранно-обиженным тоном сказал Дазай, чуть не надувая губы, и вплотную подошёл к неподвижно стоящей Достоевской, упираясь ладонью в стену рядом с её опущенной головой, – Я же так волновался. – Не знал, что ты куришь, – не получив ответа, он нагло выхватил сигарету из рук девушки и, глубоко затянувшись, выпустил дым прямо в её смольно-чёрные волосы, чтобы в них сильнее впитался терпкий запах. – Сомневаюсь, что это действительно так, – Федора курила достаточно редко, но была уверена, что наблюдательный Осаму всё-таки заметил исходящий от неё лёгкий запах табака. – Ты права, но тебе это так к лицу, – Дазай легко улыбнулся с весело промелькнувшим в глазах азартным огоньком, – Между прочим, у меня для тебя подарок. Его лицо приняло загадочное выражение, и Дазай запустил объятую бинтами руку в карман плаща, доставая из него небольшой тюбик мази от гематом. Осаму, зажав губами тлеющую сигарету, раскрутил крышку и выдавил на пальцы небольшое количество прозрачной вязкости, резко пахнущей лечебными травами. Достоевская закатила лиловые глаза и забрала табак назад, заинтересованным взглядом следя за действиями Дазая. – Позволишь? – не дожидаясь ответа, Дазай провёл ладонью по вытянувшейся шее, оставляя на нежной коже поблёскивающий след прохладного лекарства. Федора не стала возражать и медленно выдохнула дым в сторону, позволяя Осаму принести своеобразные извинения и тем самым потешить собственное эго. Дазай наклонился ближе, начиная втирающими движениями массировать повреждённую шею, которую плотным кольцом обвивали фиолетовые синяки, слегка пожелтевшие по краям. Девушка вспомнила, как вечером после их последней встречи стояла у высокого зеркала, пристально рассматривая каждую оставленную отметину, изредка громко выдыхая от появляющегося возбуждения. Каждое давление на них длинных пальцев Осаму приносило тупую тянущую боль, и Достоевская позволила себе несколько наигранно зашипеть и поморщиться, мимолётно дёрнув головой в сторону. Худощавый палец коротко щёлкнул по фильтру, стряхивая сероватый пепел на асфальт. – Все русские девушки такие чувствительные? – Дазай продолжал настойчивыми движениями втирать мазь с резким ароматом трав, который поддразнивающе щекотал слизистую носа, – стоит слегка сжать, и тут же останется след. Федора могла бы поспорить на счёт уместности слова «слегка», значение которого они явно понимали по-разному, но только подставила сигарету к чужим губам, позволяя затянуться. – Все японцы такие любопытные? Один раз увидят без одежды и потом никак не отвяжутся, – съязвила улыбнувшаяся уголком губ Достоевская. Осаму лукаво усмехнулся, сдавил пальцы немного сильнее, чем требовалось, и прикусил нижнюю губу, услышав, как девушка рвано выдохнула и свободной рукой схватилась за его запястье. Зажатая между пальцами сигарета была отставлена в сторону. Отросшие аккуратные ногти впились сквозь бинты в испещрённую шрамами руку, будто точно знали, куда надавить, чтобы задеть свежие раны. Федора скривила губы в насмешливой улыбке, пристально всматриваясь в каждую тёмную крапинку в коньячных глазах визави. Она резко царапнула руку, продолжающую размеренными движениями массировать шею, и ослабила хватку. На стерильно белых бинтах, пропахших этиловым спиртом, медленно расцвели яркие багровые пятна, но Дазай даже не поморщился, не в силах оторвать взгляд от того, как правильно смотрелась его рука на прохладной, словно мрамор, но нежной, как шёлк коже Достоевской, усыпанной соблазнительными синяками. Как идеально костлявые пальцы обхватывали горло и медленно втирали в него вязкую мазь, считая пульс спокойно бьющегося сердца. Один её вид вызывал в нём лёгкое возбуждение, постепенно разливающееся теплом внизу живота. Осаму склонился к бледным обескровленным губам стоящей неподвижно Федоры, обдавая их горячим дыханием, но повернул голову в сторону в жалких миллиметрах от прикосновения, вместе с тем выхватывая из паучьих пальцев многострадальную истлевшую сигарету. – Я закончил, – прошептал он в чужое ухо, чувствуя, как в чужих волосах смешался терпкий запах вишнёвого табака и травяного лекарства. Дазай с нажимом провёл рукой вниз по чужой талии, плавно запустил её в карман светлых брюк, оставляя небольшой тюбик внутри, и задержал руку на чужом бедре, чувствуя сквозь тонкую ткань прохладу чужой кожи. – Это было очень мило с твоей стороны, – с неким сарказмом в голосе поблагодарила Достоевская и невесомо провела холодными кончиками пальцев по своей шее, ощущая согревающий эффект мази. – Стараюсь, – Осаму с плутовской ухмылкой на губах заинтересованно наклонил голову в сторону, заглядывая в чужое спокойное лицо. Федора сверкнула металлически-острым аметистовым взглядом и резко схватилась за чужое плечо, рывком прижимая совершенно расслабленного Дазая к стене. Её губы растянулись в такой же грязной улыбке, а свободная рука упёрлась в стену около головы Осаму, отзеркаливая его собственный жест. – Я не блокирую твою способность, – лукаво напомнил ничуть не удивлённый Дазай, подставляя к тонким губам визави фильтр. Прикрывшая глаза Достоевская медленно затянулась с чужих рук, не вдыхая слишком глубоко в лёгкие, и распахнула губы, освобождая густой серый дым, длинными языками обволакивающий бледное лицо. Крайне довольный эстетичным зрелищем Осаму отбросил тлеющую сигарету в сторону, на холодный сыроватый асфальт, и провёл холодными костяшками по острой линии челюсти Федоры. Неожиданно даже для себя он мягко огладил повреждённую кожу, поблёскивающую от нанесённого средства, вновь обвивая ладонь вокруг тонкой лебединой шеи, но уже не пытаясь её сдавить. – Я знаю, – Достоевская продолжала бездействовать, слегка нервно сжимая пальцы подрагивающей руки на скрытом одеждой костлявом плече. Она приблизилась к Осаму, почти вплотную прижимаясь к нему своим телом, и склонилась к его шее, кончиком носа проводя по кромке стерильно пахнущих больницей бинтов. Дазай убрал руку с чужой шеи и скользнул ею по тонкой талии, ногтями царапая выступающие сбоку рёбра. Девушка рвано выдохнула, опаляя горячим дыханием бледную кожу, и рукой, которая до этого упиралась в стену, слегка оттянула повязку вниз. Кончик языка влажно очертил контур тёмной странгуляционной борозды, которую когда-то оставила жёсткая верёвка. Осаму прикусил нижнюю губу и почувствовал, как по затылку пробежали мурашки. – Мне нравится твоя инициативность, – Дазай сильнее сжал пальцы на женской талии, развернул Федору, вновь впечатывая в стену, и уже настойчивее прижался к почти дистрофичному телу, – но это моё амплуа. Осаму вынул руку из чужого кармана, стянул с головы белую меховую шапку и небрежно бросил её на пол, запуская длинные пальцы в мягкие сбившиеся волосы. Достоевская, улыбнувшаяся одним уголком широких губ, согнула одну ногу в колене и притянула Дазая ближе, заставляя вжаться в себя пахом. Осаму издал короткий смешок и, воспринимая жест как приглашение, стал плавно двигаться, имитируя фрикции. Возрастающие жар и возбуждение чужого тела чувствовались даже сквозь слои одежды, и этого хватало, чтобы завестись окончательно и бесповоротно. Обоим было одинаково наплевать на то, что в грязную затхлую подворотню может забрести кто угодно и увидеть их в весьма однозначной позе, потому что если бы такое и случилось, то этот невезучий человек вечером точно не вернулся бы домой. Дазай с нажимом провёл ладонью по бедру согнутой ноги и схватил её под коленом, приподнимая и слегка отставляя в сторону. Другая рука настойчиво огладила небольшую грудь и ощутимо сжала её сквозь слои одежды, чем заставила девушку шумно выдохнуть. Осаму не без удовольствия отметил, как идеально размер девушки подходит под его ладонь, и не упустил возможности оповестить её об этом. – Твоя грудь словно была создана для того, чтобы её сжимали именно мои руки, не находишь? Это ли не судьба? – наигранным приторно-сладким тоном сказал Дазай, как бы случайно царапнув ногтём большого пальца сосок. Федора в ответ только тяжело дышала, схватившись паучьими пальцами за лацканы светлого пальто, и рвано двигалась навстречу, чувствуя, как чужой эрегированный член проезжается по промежности, слишком правильно надавливая на клитор сквозь одежду. Осаму сдавленно простонал и склонился над усыпанной синяками шеей, проводя кончиком носа по фарфоровой коже, резко пахнущей лечебными травами впитавшейся мази. Достоевская запрокинула голову, упираясь затылком в холодную стену, и провела одной рукой вниз по чужой груди, намереваясь помочь довести обоих до пика, но Осаму перехватил тонкое запястье, прижимая его к стене рядом с её головой. Грубая ткань боксеров, натирающая головку с выступившим предэякулятом, одновременно причиняла боль и доводила до грани, заставляя сильнее вжиматься в горячее тело, требовательно скользить по промежности, вслушиваясь в сдавленное дыхание и шорох одежды. Дазай сжал чужое запястье до появления новых лиловых отметин и впился укусом в шею поверх желтоватого синяка над соблазнительной ямкой между острыми ключицами. Мазь успела впитаться в кожу, но горьковатый привкус всё же остался на кончике языка. Федора зажмурила яркие аметистовые глаза и вплотную прижалась тазом к чужому телу, чувствуя, как пульсирует скрытый брюками член. Достоевская распахнула покрасневшие искусанные губы в немом стоне и задержала дыхание, сжимая напряжёнными ногами бёдра Осаму и судорожно пытаясь вырвать из цепких пальцев запястье. Она почувствовала, как выделившаяся вязкая смазка пятном оставалась на её чёрном однотонном белье, и кровь прилила к мраморным впалым щекам. Дазай продолжал жадно вылизывать острые ключицы, насколько позволяла расстёгнутая на пару пуговиц рубашка, в ветреном порыве нежности и сжимать обхватившее его худое бедро, впиваясь в него ногтями. – Ты, кстати, так и не выполнила своё обещание, – хриплым голосом прошептал Осаму, не прекращая плавных движений. Федора хотела было возразить и сказать, что не давала никаких обещаний, но вспомнила, на какой ноте завершился разговор в их последнюю встречу. – Рассказать, как сильно я хочу тебя? – на удивление спокойным и слегка насмешливым томным голосом уточнила Достоевская, – как хочу, чтобы ты продолжал сжимать мои бёдра, вылизывать шею и трахать, не снимая одежды? Это ты хочешь услышать? Как сильно мне нравится, когда ты вжимаешься в меня своим членом? Девушка определённо знала, что нужно сказать, чтобы их маленькая игра принесла обоим ещё больше тягучего приторно-сладкого удовольствия, которое они так стремились из неё получить. – Именно это, – дыхание окончательно сбилось, и желание сдерживаться полностью пропало, поэтому Дазай отпустил многострадальное запястье и подхватил Федору под ягодицами, заставляя обеими ногами обвить его бёдра. Достоевская скользнула тонкими руками по чужим костлявым плечам и сквозь пальто оставила на спине с остро выпирающими лопатками алеющие царапины от слегка отросших ногтей. Она запустила пальцы в растрепавшиеся каштановые волосы и рвано толкнулась вперёд, сжимая губы в тонкую полоску. Осаму провёл языком по извилистой ушной раковине, прикусывая проколотую мочку и слегка оттягивая её вниз, и продолжал собой вжимать девушку в грязную стену, чувствуя как неприлично сильно близок к краю. На чёрных волосах всё ещё оставался отдающий вишней терпкий запах табака. Федора, словно струну, вытянула вперёд одну длинную ногу и, сдвинув брови к переносице, импульсивно дёрнула головой в сторону, ударяясь затылком о каменную стену. Она почувствовала, как пронизывающая дрожь пробежала по бёдрам, и кончила, сильнее, чем следовало бы, прикусив нижнюю губу. Смольные пряди упали на глаза, скрывая покрасневшее лицо пытающейся отдышаться Достоевской, которая не сползла вниз по стене только из-за поддерживающих её рук Дазая. Он сквозь тонкую рубашку прикусил выступающую ключицу, оставляя на ткани мокрый след от слюны, и с низким стоном кончил вслед за расслабившейся девушкой, чувствуя, как на брюках проступает тёмное пятно спермы. Осаму не торопился отстраняться, всё ещё вжимаясь в худое тело и чувствуя, как подрагивают чужие ноги. Федора медленно запустила руку в свои волосы, поправляя сбившиеся пряди, и успокоила дыхание, чувствуя неимоверную сухость в горле. – Дьявол, – сдавленно прошипела Достоевская, опуская ватные ноги на землю, но всё ещё держась пальцами за лацканы светлого пальто и опираясь на стену. Ей отнюдь не было сложно прямо сейчас встать и уйти прочь ровной уверенной походкой, но зачем, если можно ещё немного поиграть в слабую жертву и подразнить Дазая, во взгляде которого открыто сверкала ненасытность? – Обычно девушки говорят, что я бог, – лукаво вскинул брови Дазай, на что Федора молча вперила в него убийственный взгляд исподлобья, – знаешь, ты такая милая, когда злишься. – Ты бы так не говорил, если бы не блокировал мою способность, – кинула пустую угрозу девушка в ответ, глядя в горькие коньячные глаза наклонившего голову в сторону Осаму. – Уверен, ты сейчас такая мокрая внизу, – рука грязно ухмыляющегося Дазая скользнула вниз по впалому животу, и средний палец, сквозь светлые брюки обвёдший по кругу клитор, слегка надавил на отверстие, чувствуя вязкость естественной смазки сквозь ткань. Осаму намеренно не разрывал зрительный контакт, желая ещё раз увидеть в демонических лиловых глазах хоть жалкую тень смущения или вожделения. – Тебе тоже не стоит игнорировать пятно на брюках, – улыбнувшаяся Достоевская кинула взгляд вниз, на заметное тёмное пятно, и вновь стала всматриваться в довольное смазливое лицо Дазая, который убрал руку, не увидев на свои действия никакой ответной реакции. – Я учту, – лучезарно улыбнулся Осаму, холодными пальцами обводя острую линию челюсти девушки, – а эта игра в прятки того стоила, верно? – Ты бы меня не нашёл, если бы я не захотела быть найденной, – снисходительным тоном проговорила Федора, отзеркаливая жест Дазая и проводя пальцами по гладкой щеке визави. – Ты ведь знаешь, что это не так, – самоуверенность Осаму порой не знала границ. Ноготь царапнул еле заметную полосу давнего шрама на острой скуле. – И что бы ты сделал, если бы поймал меня? – Достоевская зарылась длинными пальцами в отросшие каштановые волосы и царапнула отросшими ногтями кожу головы. – Иногда даже моё терпение заканчивается, – коньячный взгляд Дазая, задумчиво накрутившего на палец чёрную прядь, угрожающе потемнел, но впечатления не произвёл. – Как это по-детски, – выразила своё мнение Федора, закатив глаза, и небрежно толкнула Осаму в грудь. – Кто бы говорил, – парировал отстранившийся на пару шагов Дазай и скрестил руки, наблюдая за тем, как наклонившаяся девушка подняла белую шапку с асфальта и стряхнула с неё пыль. – Ты ведь в курсе, что завтра меня уже не будет в городе? – как бы между прочим сказала Достоевская, поправляя убор на голове и спадающие на лицо волосы. – Удачного перелёта! Надеюсь, твой самолёт разобьётся! – нарочито весело и дружелюбно кинул Осаму в спину медленным шагом удаляющейся прочь Федоре. – Мечтай дальше, – ответила она, повернув голову и небрежно махнув на прощание поднятой ладонью.