эмпирей: сердце дракона

Ё Хан вздрагивает неосознанно от звона колокола, оповещающего о полуночи. От влажности воздух оседает мутной плёнкой на коже и в лёгких, а жухлая, высохшая от недельной жары, трава, как и промокшая после долгожданных осадков земля, затормаживает движения. Сапоги вязнут в грязи, и альфа ощетинивается, стряхивая куски почвы с подошвы. Нательная рубаха пропитывается солоноватым мускусным потом, прилипает к коже, вынуждая нервно вести плечами, чтобы избавиться от неприятного ощущения. В окна замка уже зажигаются факелы, слышится скрип и лязг доспехов стражников: Ё Хан застывает посреди тренировочного поля, прикрывая усталые веки, стараясь вслушаться в окружающий мир: слышит, как шуршат плащи стражи; как гончие обгладывают оставшиеся после ужина кости. Кан и сам считает себя одним из таких псов — натренированным, готовым сорваться с места, чтобы угодить хозяину ради секундного одобрения, мелькнувшего в глазах цвета васильков и лазури. Внезапный шорох кажется посторонним, мужчина уже тянется к рукояти меча, висящего на поясе, но пальцы так и замирают в воздухе, не коснувшись прохладной стали. Мёд и сирень. — Вам не стоит так поздно покидать свои покои, юный государь. Слышит тихий смешок и мужчина разворачивается к ночному гостю, склоняя голову в почтительном поклоне. Сейчас Га Он не выглядит, как король — лишь как тот самый молодой принц, запомнившийся Ё Хану: ночная рубашка, доходящая до середины бедра, цвета молочной пены; простые, льняные штаны и сапоги. Нет кожи и бархата, украшенного позолотой и камнями — только неизменное крупное кольцо на большом пальце, оставшееся мальчишке от матери. Платиновые пряди, не скованные лентами и косами, сейчас волнами спадают на юношеское лицо, прикрывая большие глаза, в которых раньше альфа видел тихую гавань и отблески жемчуга. В глазах напротив зарождается драконье пламя, ещё тихое, спокойное и согревающее, напоминающее потрескивающие поленья и угли, со временем перерастающие в безумие, так свойственное этой королевской семье. — Я наивно хотел остаться незамеченным, — мальчишка склоняет голову набок и улыбается, вызывая в груди альфы лёгкую тахикардию, — И да, не стоит, но мы оба знаем, что самое безопасное место в замке — с тобой. — Это честь для меня, юный государь. Присаживаясь на небольшой тюк сена, Ё Хан выуживает из ножен меч со знакомым, схожим со свистом, звуком, поднимая его над головой к факелу, закреплённому на каменной стене над головой. Нужно натереть сталь маслом и подточить, чем воин и хочет заняться, но просьба, срывающаяся с губ правителя, заставляет его замереть на месте. — Научи меня сражаться, Ё Хан. — Мой король, — альфа откладывает свой меч прямо на землю. Га Он — единственный, перед кем мужчина не боится быть безоружным, — Вы же знаете, что находитесь под защитой и что вам не нужно держать в руке клинок, чтобы что-то кому-то доказать. — Ты — оружие, которое я выбираю, Ё Хан, всегда. Но я не хочу больше бояться. Не хочу быть беспомощным ребёнком, коим меня все видят. Ё Хан знает, что обязан подчиниться, если ему прикажут, но возможная иллюзорная картина, так живо всплывающая в голове альфы, заставляет его дёрнуться: Га Он, перемазанный в засохшей, желательно — чужой крови, и запах, забивающий ноздри — металлический, тошнотворный, смешанный с сиренью и мёдом. — Мой король, вы должны понимать, что кровь, что покроет ваши руки, уже не смыть. — Тогда я её выжгу. И почему-то Ё Хан в эти слова верит, хоть и не хочет. В их мире омега с оружием в руках — редкость, вызывающая негодование и недоумение, а омега, удерживающий в тонких пальцах рукоять меча, а на голове — корону, так и вовсе кажется вселенского масштаба проблемой. — Га Он... — мужчина переходит на неформальное обращение, которое позволяет себе лишь наедине, но осекается тут же, натыкаясь на взгляд юного господина: тёплые, отдающие ларимаром с примесью бирюзы, сейчас больше напоминают по оттенку циркон, темнеющий всё больше то ли от плохо скрываемого раздражения, то ли от слабого освещения. — Ты обещал, помнишь?

И он помнит.

***

Ступая по жухлой траве, Ё Хан скрипит зубами, спотыкаясь об высохшие застарелые корни деревьев. Лес вокруг замка был слишком густой летом, кроны деревьев слабо пропускали солнечные лучи и воздух пропитывался липкой влажностью. Мошки настойчиво пытались залезть в глаза и уши, от чего альфа постоянно взмахивал головой и отфыркивался от назойливых насекомых, но идти продолжал. Мальчишка, что вечно сбегал сюда, вызывал нервный тик у нянечек, что вечно упускали из виду непоседливого подростка, так старательно избегающего пристального внимания и опеки. Ким Га Ону нельзя было многое, но тот был единственным и залюбленным сыном королевской семьи и прощалось ему даже больше, чем запрещалось. И Ё Хану бы злиться на нарушающего правила принца, но он не может, потому что если и не может его понять, то хотя бы попытаться вполне способен. Вечные занятия, изнуряющие похуже физической подготовки воинов, запреты и нравоучения. Ё Хан часто с некой жалостью смотрел на мальчишку, скучающе обводящего дворцовую территорию взглядом из окна своей спальни. Хотелось носиться по узким улочкам города с другими детьми в простой рубахе, краснея от долгого бега. Хотелось не обращать внимание на растрепавшиеся волосы, которые не обязательно было бы стягивать в короткие косы и перетягивать атласными лентами. Хотелось нырять в холодную речку, а после уплетать сворованные в городской пекарне сахарные булочки. Влюбиться в первый раз хотелось и поцеловаться с кем-то совершенно по-детски и невинно, даже если потом пришлось бы залечивать ещё юное и неокрепшее сердце. Всё это было таким желанным и недоступным одновременно, и каждый раз Га Он одёргивал себя от назойливых мыслей, что посещали его чаще всего на скучных уроках. Мальчишка лишь стыдливо прятал глаза, пытаясь вслушиваться в нудные речи учителя, а после получал тонкой указкой прямо по сведённым лопаткам, ведь опять забыл про осанку. Снова приходилось разводить плечи, вздёргивать подбородок и приподнимать уголки губ неестественно. Матушка говорила сыну, поглаживая белокурую макушку, что так нужно, что он — наследие их королевства, но как бы омега не любил мать, слова её больно царапали что-то прямо под грудиной: он хотел быть просто нормальным. Выходя на небольшую поляну, альфа отряхивает рубаху от мелкой паутины, противно липнувшей к одежде и смуглой кожи. Озирается по сторонам бегло, щуря глаза и коротко улыбается: нашёл. Королевская семья всегда отличалась особыми чертами лица, но Ё Хан, положа руку на сердце, мог описать именно Га Она лишь одним словом: неземной. Белёсая мраморная кожа на солнце переливалась будто перламутром и старший мог поклясться, что скоро ослепнет от слабого свечения, которое видел, похоже, только он. Выбеленные, переливающиеся жемчужной пылью, волосы слегка вились, вечно спадая на лоб и мягко обрамляли пока совсем юное лицо, не избавившееся от детской припухлости на щеках, что часто рдели, а от улыбки появлялись забавные маленькие ямочки. Мальчишка задирал голову к небу, морщил нос-кнопку от стойкого запаха полевых цветов, окружающих хрупкое тельце по всему периметру, и тянул тонкие длинные пальцы вверх, будто старался поймать солнечных зайчиков хотя бы самыми кончиками. Полуприкрытые веки скрывали голубую радужку, но альфа знал: от такого яркого света та сейчас кажется почти прозрачной, напоминающей лёгкую дымку. Ё Хан научился различать каждый оттенок: яркий ультрамарин, когда мальчишка рад или счастлив от чего-то; гиацинтовый, когда юный принц расстраивался или обижался; кобальт — когда злости становится так много, что её становится почти невозможно удержать в хрупком теле. И запах. Королевский род всегда пах благородно, а сладковатые нотки дополняло что-то похожее на розовый перец, но Га Он пах не так. Омега ещё не достиг совершеннолетия, что не раскрывало природный аромат полностью, но главной составляющей был мёд, что даже сейчас пробивался сквозь ароматы цветов, хвои и влажной почвы, оседая на языке приятной сладостью. Га Он младший пах уютом, согревающим чаем и липовым мёдом. Мягко ступая по рыхлой земле, стараясь не напугать своим присутствием, Ё Хан присаживается рядом со сбежавшим принцем, искоса наблюдая. Хочет уже что-то сказать, но его перебивает мягкий, с нотками сожаления, голос. — Я знаю, что поступил плохо. И мне правда жаль, — мальчишка снова морщит нос, хмурит густые брови и резко переводит взгляд на сидящего рядом, — Но альфы такие глупые, ты знал? Ё Хан на секунду давится воздухом, а после смеётся открыто, чуть откидывая голову назад. Только его юный господин мог извиняться за неподобающее поведение, но всё равно стоять на своём и нарекать всех альф их королевства, как минимум, иродовыми. — Правда? Щурясь, парень склоняет голову к плечу, — Ладно, не все. И так гордо вздёргивает подбородок, что старший снова давится усмешкой. Как бы Га Он не бежал и не отрицал, королевской надменности и горделивости у него не занимать. — Если тебе станет от этого легче, то я не считаю, что ты был неправ. Джун получил по заслугам, недооценивая тебя, и пусть будет рад, что я не отрезал ему язык. Теперь уже очередь Га Она смеяться, что тот и делает, прижимая небольшие ладошки к розовеющим щекам и Ё Хан бы рад сказать, что не рассматривает юношеское лицо, да только врать себе он не привык. — Но, Га Он, — юноша тут же замолкает и слушает увлечённо, — Тебе не нужно драться или уметь держать в руке меч, чтобы что-то кому-то доказать. В конце концов, у тебя есть драконы, что умрут за тебя. И Ё Хан не врёт. Родители Га Она хоть и имели чистую кровь, но своих личных драконов не имели, в отличие от единственного сына. Альфа до сих пор помнит, как переполошился весь замок в поисках сбежавшего принца. Тот нашёлся в катакомбах под замком, уснувшим прямо на холодном пыльном полу, окруженный драконами. Тоже совсем ещё юными, по их меркам — подростками. Они скакали вокруг ребёнка, потираясь об него лбами: три особи, не подпускающие к себе никого , что вдруг прониклись к юному принцу, не позволяли подойти слишком близко. Те ещё не могли контролировать собственное пламя и лишь извергали густые клубы дыма и искр, сами пугаясь этого даже больше, чем окружающие, но это не мешало им злобно скалить зубастые пасти и шипеть предупреждающе даже на короля. В Ким Га Оне, как и в них самих, текла драконья кровь, что однажды сделает их великими и впишет в историю. — Дело не в моей безопасности, Ё Хан, — голос младшего наполнен каким-то нравоучением, будто альфа перед ним лишь несмышлёный ребёнок, — Смерть не страшит меня, ведь все люди однажды умрут. Я не являюсь исключением. И Кан это понимает, но всё равно чувствует колючие мурашки на загривке от этих слов. Он может представить себе многое, но смерть Га Она — никогда. — Все носятся со мной, как с куриным яйцом, и я правда понимаю, почему. Но меня волнует не моя безопасность, а мысль, что однажды мне придётся защищать то, что я люблю, а мне просто не хватит сил. Это страшит меня куда сильнее собственной смерти. Мальчишка отводит взгляд, перебирает кончиками пальцев нежные лепестки цветов рядом с собой, а Ё Хан задумывается. Смотрит на сидящего рядом принца, такого юного и взрослого одновременно, чувствуя, будто кто-то топчется по его грудной клетке. Он ощущает то же самое — страх, что однажды, когда придёт время, он не сможет защитить то, что любит. — Послушай, Га Он-а, — старший впервые зовёт так и омега вздрагивает едва ощутимо, поворачиваясь к альфе корпусом, — Я понимаю и обещаю, что однажды, когда на твоей голове окажется корона, — смуглые, огрубевшие от тренировок пальцы, скользят по белокурым локонам, заправляя выбившуюся прядь за ухо, — А на пальце будет кольцо рода, — большая мозолистая ладонь обхватывает другую: мягкую, не тронутую, а большой палец оглаживает тонкий палец в районе костяшки, — Я научу тебя. Сделаю так, что меч станет продолжением твоей руки. Взгляд Га Она кажется завороженным, он медленно моргает, словно боится спугнуть наваждение, и вдруг поднимает руку с оттопыренным мизинцем, — Клянёшься? Альфа ухмыляется: какой же ещё ребёнок, но коротко кивает, обхватывая своим пальцем чужой, — Клянусь.

***

— Признаюсь честно, мой король, я смел надеяться, что как раз Вы об этом позабыли. Ё Хан с хриплым выдохом поднимается со своего места, позволяя себе на секунду прикрыть глаза: старые шрамы до сих пор ноют по вечерам, напоминая о прошлых сражениях. В пару шагов сокращая расстояние, мужчина замирает перед юношей, склоняя голову к плечу. Сильный, уже осенний порыв ветра заставляет Га Она поморщиться, приподнимая плечи в попытки защититься от промозглого холода. Кан порывается дёрнуться к нему, дабы увести в тёплое помещение, затопленное теплом благодаря каминам, но силой останавливает себя: Га Она, как нового короля, оберегают от каждой возможной занозы, и каждый раз старший видит, как потухает на глазах юноша, весь сжимаясь, не в силах пока противиться чрезмерной опеке. Ё Хан не хочет быть таким же, нет. Хочет быть опорой и бронёй, но готов дать мальчишке вырасти самому, пройти свой путь, усеянный колючими кустарниками и капканами. — Что ж, приношу извинения за разочарование, — юноша ухмыляется лишь уголками губ, — Но всё, что связано с тобой, вряд ли мне по силам забыть. Га Он говорит с такой лёгкостью и ещё совсем детской наивностью, не видя, как старший от данных слов замирает, вцепившись узловатыми пальцами в рукоять меча. — Вряд ли то, что я испытываю к тебе, можно назвать разочарованием. Они всегда ходят по грани, их взаимоотношения похожи на борьбу, и оба с интересом ждут, у кого лопнет терпение. У них разное положение в обществе, статус и возраст, но для Га Она Ё Хан был первым другом, соратником и альфой: пах выжженой травой, шалфеем и грозой, и с первого дня своего взросления, переступая черту детства, омега запомнил именно это сочетание — так пахла безопасность. Ещё ребёнком Ким с восхищением смотрел на старшего, почти полностью высовываясь из окна учебного зала, на тренировочном поле. Уже в таком юном возрасте спина и руки парня покрывали застарелые рубцы, оставленные тренировками и, возможно, врагами, о которых юный принц даже не слышал, выращенный в пузыре безопасности и мира. Кан Ё Хана назначили тенью мальчишки, и он упорно следовал данному делу, спасая его от ночных кошмаров и монстров, засевших в углах тёмной комнаты. Но Га Он взрослел и из маленького нерасторопного и вечно влезающего в неприятности мальчишки, превратился в юношу, смотрящего на старшего товарища уже не так, как следовало: оценивающе, с интересом. Видел в старшем не только безопасность, но и того, кто считал его равным себе. По венам Га Она струилась чистая королевская кровь, и каждый, кто окружал его, смотрел с благоговением, тянул к нему руки, пытаясь ухватиться за призрачный свет власти и короны, но Ё Хан, видевший его ещё младенцем: крохотным, розовощёким и вечно хныкающим, смотрел на него, как на человека. Обычного, из плоти, крови и костей, подверженного порокам и страстям. Отходя от короля, мужчина оглядывает оружейную стойку, уже тянется к тренировочным деревянным мечам, но осекается и выуживает стальной: легче, чем у него самого, уже затупившийся от частых тренировок. Перехватывая лезвие у рукояти, легко подбрасывает юноше и тот ловит неуклюже, злобно щурясь на такую вольность. Подушечки пальцев слегка жжет от неудачного перехвата и омега чувствует, как на тонкой коже выступают первые капли крови. — Ауч, мог и предупредить, — Га Он перехватывает рукоять поудобнее: та ложиться в руку странно, непривычно и неприятно холодит кожу, — Тяжелее, чем я представлял. — Никто на поле боя не будет ждать, пока ты сосредоточишься, — выуживая свой меч из ножен с характерным звуком, мужчина прокручивает запястье привычным жестом, выкручивая руку до хруста, — И не делай вид, будто впервые держишь меч в руках. Га Он ухмыляется: это правда. Часто он сбегал от пресловутой опеки так же по ночам, украдкой примеряя разное оружие в своей руке. То, как каждое ощущается в тонких, не приученных пальцах. Он поднимал меч в небо, наблюдая за зеркальными отблесками из-за света факелов, пока его не находили и не отправляли обратно в покои под осуждающие взгляды. Повторяя движение старшего, юноша прокручивает запястье по кругу, привыкая к тяжести метала в руке, но тут же отшатывается от резкой тянущей боли в костях. Он пропускает резкий выпад со стороны альфы и меч, слабо удерживаемый им, выпадает из руки от удара. Сталь с противным звоном отскакивает от земли, ударяясь о небольшие камни и омега быстрым движением оседает на колено, стараясь ухватиться за рукоять, но замирает, когда остриё чужого меча едва касается его шеи: не давит, хорошо контролируясь хозяином, но всё равно оставляет привкус угрозы. Тело сковывает от иррационального страха, ведь парень знает — Ё Хан никогда его не ранит, но липкий, животный ужас, от которого пот начинает стекать по вискам, путаясь в белых локонах, всё равно не получается игнорировать. — Не важно, кто стоит перед тобой: враг, друг, отец или любовник — никогда не позволяй себе расслабляться. Жди удара даже от тех, кто до этого заботливо трепал тебя по волосам, потому что ласкающая рука может оказаться той, что перережет тебе горло, Ким Га Он. Га Ону хочется зажмуриться, закрыть уши руками и закричать так громко, как он только может. Ё Хан — константа, символ безопасности и доверия, но сейчас парень как никогда понимает и впитывает его слова, оставляя шрамами под кожей. Мир давно раскололся, и он находится в самом эпицентре развережённой земли. Мирное небо над головой давно затянуто тучами-буревестниками и запах войны даже сейчас почти осязаем в воздухе. Юный король больше не может беспечно надеяться на наилучший исход событий лишь потому, что он избран Богами, и дальнейшее будущее зависит лишь от его выверенных действий: канет ли он в забытье или превознесётся. Сильная хватка заставляет подняться на подгибающихся на ногах и Га Он постыдно ощущает себя тряпичной куклой в чужих руках, когда его, как щенка, таскают за шкирку, а спина глухо ударяется о чужую крепкую грудь. Сильная хватка обвивается вокруг него, прижимает ближе и узловатые пальцы сжимают ткань рубахи на уровне живота до треска — ещё немного и от давления пуговицы отлетят. Лезвие идеально заточенного меча снова оказывается у шеи, вынуждая омегу с хрустом откинуть голову на крепкое плечо, вслушиваясь в тихий, едва уловимый шёпот. — Теперь тебе непозволительна слабость, юный государь. Каждый второй в этих и других землях ждёт, когда ты оступишься, чтобы захлопнуть капкан. Ты не можешь каждый раз надеяться на спасение, — горячее дыхание опаляет тонкую кожу за ухом и Га Он ощущает фантомное ощущение сухих губ на шее. Холодный металл больше не ощущается близко к лицу, но зато пальцы, насильно сжимающиеся от давления чужих на рукояти меча, обмотанного кожей, отрезвляет, — Меч должен стать продолжением тебя: представь, будто он пронизан твоими венами и потерять его на поле боя всё равно, что лишиться руки, — в голосе слышится усмешка, — Всё ещё желаешь научиться, омега? Ё Хан подначивает, раззадоривает и подкидывает дров в ещё слабый пожар, но не ожидает резкого удара каблуком сапога по собственной ноге, как и сильного толчка по рёбрам острым локтем. Мужчина разжимает тиски своих рук и его собственное оружие теперь находится слишком близко к шеи, а напротив — глаза: ясные, с поволокой синей дымки, в которых мужчина видит драконий огонь. — Желаю, альфа.