【21/12】【分からせのコレクション】

У них не так много времени. Полчаса максимум? Секундная стрелка на часах стремительно двигалась вперёд в районе полвторого дня. Все работники разошлись на обед подальше от света люминесцентных ламп и запаха только что напечатанных контрактов, поэтому офис ненадолго пустовал. В этом и было то волнительное, электризующее каждую клетку тела чувство. Необходимая доза адреналина в закипающий мозг посреди рабочего дня. Особенно когда взгляд бесконечно цепляется за провокационно выгнутую поясницу, за натянутый габардин классических брюк, очерчивающий линию упругих бёдер. С какого момента Саичи стал идти на поводу у этого ублюдка? Да с самого начала. Тогда во время обеда он остался в офисе, разбирая ту невообразимую гору бумаг, которые ему «любезно» с издевательской улыбкой подкинул Който, а от Шираиши последовало сочувствующее «вот тебе и визит к Фуджияме-сану за полгода до золотой недели». Бюрократическая пытка продлилась буквально минут семь. После окончания обеда пришлось отчитываться не только за помятые, порванные и потерянные бумаги, но и за забинтованную руку — под ней красовались довольно яркий след сильного укуса, а сам Сугимото уяснил простую истину: если не давать Огате стонать во весь голос, нужно быть готовым к болезненным для себя же последствиям и очередной самодовольной ухмылке в свой адрес. В итоге всё пришло к тому, что шутка про «надо бы как-нибудь попробовать на столе директора Цуруми» перестала казаться шуткой. Нет, к счастью, пробовать секс на столе босса им ещё не доводилось, но, зная Хякуноске, он сделает всё возможное, чтобы добиться этого. Тем не менее, Саичи сам ведёт коллегу в сторону служебной подсобки дальше по коридору. Сам впивается в его губы жёстким поцелуем, сам наспех расстёгивает пуговицы чужой рубашки, запускает под неё руки, оглаживая крепкое и так вожделенное сейчас тело. Он начинает с низа живота, ведя вверх по талии к груди, большими пальцами задевая уже затвердевшие соски, плавно переходит на рельефную спину, напористо проводит от лопаток вниз до поясницы, спускается чуть ниже, сжимая упругие ягодицы. Из слов лишь признания в ненависти, обещания в следующий раз задушить до смерти прямо во время оргазма и прочий похотливый полубред. Они уже оба возбуждены, дышат отрывисто, и Сугимото не терпится увидеть этот умелый, но такой поганый язык на своём члене. Заводит. Заводит то, как плавно и медленно Огата опускается на колени, как он непроизвольно раздвигает ноги шире, слегка прогибаясь в пояснице. Заводит, как он с хищной, выжидающей ответной реакции улыбкой то губами, то носом прижимается к паху, мажет щекой, оглаживает пальцами, сминает натянутую ткань брюк, всё это время не сводя взгляд с лица Саичи ни на секунду. Заводит от того, что сам же мужчина при этом нетерпеливо покусывает собственные губы, ёрзает, шумно сглатывает, но ждёт. Ждёт, когда его бестактно схватят за волосы и грубо насадят ртом на член. Каждый чёртов раз больше всего опьяняющего волнения в Саичи вызывает именно мутный от похоти взгляд этого ублюдка, чем его действия. Потому что так Хякуноске смотрит только на него. Покорно, преданно, безропотно. Но даже в таком взгляде умудряется проскакивать яркой вспышкой вызов, самоуверенность и издёвка. Самое настоящее издевательство — то, как Огата неторопливо расстёгивает ремень чужих брюк, лениво стягивает боксёры, не спеша и почти невесомо припадает губами к налитой кровью головке члена. Самым кончиком языка слизывает немного смазки — дразнит, облизывается, уже откровенно издевается. Проводит рукой по всей длине, чуть сильнее сжимая у основания. Теперь накрывает губами уздечку, надавливая языком на уретру, вбирает чуть глубже и останавливается. Это невыносимо. Невыносимо медленно и действует на нервы. Времени у них осталось совсем немного, минут тринадцать от силы, а этот ублюдок ещё умудряется играться, лишь больше распалять и провоцировать и без того начавшего терять терпение Сугимото. И ведь он снова идёт на поводу у Хякуноске. Снова стягивает идеально уложенные волосы на чужой макушке. Снова смотрит хищно, плотоядно, как на жертву, и Огату от этого ведёт. Ведёт от гладкости под языком и от вкуса смазки — хочется наслаждаться этим как можно дольше, смаковать и упиваться. Живот туго стягивает желанием, а собственный член болезненно упирается в натянутую ткань брюк, заставляя ёрзать, ещё больше выгибаться и тихо постанывать. Саичи смотрит на всё это невероятное блядство и хочет большего. Он грубо толкается в чужой горячий рот почти на всю длину и гортанно рычит от накрывшего с головой упоительно-палящего удовольствия. Заглатывая член как можно глубже, Хякуноске чувствует горлом каждое пульсирующее сплетение вен, каждую стекающую каплю естественной смазки, улавливает языком текстуру кожи–это чертовски сводит с ума настолько, что мужчина невольно выстанывает, и низкий от возбуждения голос отдаётся резонирующей вибрацией по всему органу. Теснота этого горла кружит Сугимото голову. Заставляет туго скомкать чужие обсидиановые волосы и сильнее, быстрее, резче, бесцеремоннее вдалбливаться в податливый рот. Саичи чувствует, как пот собирается у него на затылке, висках, шее. Дыхание совсем рваное, взгляд расфокусирован и направлен куда-то в потолок. Просто потому, что если посмотрит на Огату, на его раскрасневшиеся и припухшие губы, на стекающую по подбородку смазку вперемешку со слюной, на эти закатывающиеся от извращенного удовольствия тёмные глаза — он не выдержит и трахнет его прямо здесь и сейчас, даже не смотря на то, у них в запасе всего несколько минут и нужно ещё успеть привести себя в порядок. Саичи — животное. Самое настоящее дикое животное в обёртке обычного офисного работника: идеально чистая белая рубашка, выглаженные брюки, аккуратно завязанный галстук, приветливый тон по телефону, учтивость. Вся вычищенная до бела жизнь пошла трещинами, когда этот чёртов ублюдок начал оставлять на шее засосы и укусы, не сходящие ещё неделями; комкать руками безупречно белую рубашку и заливать её кровью из прокушенных губ и языка; сминать тщательно проутюженную ткань брюк, сидя на чужих коленях и упрямо ёрзая, чтобы «по чистой случайности» проехаться задом по напряженному члену. И только боги знают, на что он ещё способен. Хякуноске энигматичен. Он серьёзен, несговорчив и скрытен. Всё, что он себе может позволить — издевательская надменная ухмылка и время от времени раздражённый взгляд. Но под Сугимото он изгибается до хруста костей, мечется, находит в себе силы выкрикивать его имя, задыхаясь стонами. Он с самодовольной улыбкой прикусывает мочку уха мужчины и слишком томным низким голосом нашептывает невероятно грязные вещи. Неважно где: метро, работа, улица. Ему просто необходима реакция Саичи. Ему необходим этот взгляд, которым другой мужчина одаривает только его. Ему необходимо ощущать эти сильные и покрытые бесчисленными шрамами руки на себе. Они упиваются друг другом, ненавидят, презирают и всё равно испытывают нездоровое влечение. Настойчивость уже давно перешла грань грубости. Обычное извращённое наслаждение переступило порог патологически больного удовольствия. На Огату даже смотреть не надо, чтобы понять, что он снова перестал соображать от нахлынувшего до предела возбуждения. Движения из методичных стали более сумбурными, он задевает головку зубами, слишком громко причмокивает, часто останавливается, чтобы просто вдохнуть воздуха, который слишком быстро заканчивается в лёгких — они горят, словно наполняются раскалённым металлом доверху. Бёдра рефлекторно вскидываются, дрожат, мышцы напрягаются. Он ни разу не тронул себя за все эти полчаса, и Сугимото искренне удивляется такой выдержке, и из них двоих явно наслаждается этим больше. Что-то садистское внутри сладко ликует от безумных идей этого сумасшедшего ублюдка. Тугой узел внизу живота стягивается ещё крепче, когда Саичи всё-таки смотрит на коллегу. Слишком развратно, слишком грязно и слишком бесстыдно. Он довёл себя до бессознательного предела просто отсасывая Сугимото в этой тёмной подсобке, на периферии слушая низкие, утробные, по-настоящему животные рыки. Саичи хватает ещё пары размашистых толчков, чтобы излиться в горячий рот, до боли и частичного отрезвления сжимая вконец растрепавшиеся волосы на чужой макушке. Огате хватает всего нескольких мгновений, чтобы решительно притянуть Сугимото за галстук ближе к себе и впиться в его губы жарким мокрым поцелуем, пока сам он содрогается в приступах сухого оргазма. Это невероятно грязно, в воздухе витает мускусом, а поцелуй вязкий и терпкий на вкус из-за спермы. Хочется возмущаться, хочется врезать этому ублюдку. Какого хрена он себе вообще позволяет? Саичи в шаге от того, чтобы вновь прокусить ему язык, губы, глотку, вновь залив всю белоснежность яростью в красном цвете. Только чудом он собирает остатки адекватности, понимая, что это на руку им совсем не сыграет, пусть его партнёру и глубоко плевать на последствия и вообще на возможность того, что их увидят, но вот Сугимото предпочёл бы не терять рабочее место, не отработав тут и года, да ещё и по такой причине. — Всё веселье портишь, — в привычной манере, но всё ещё с выдохшемся видом хмыкает Хякуноске, слитным движением руки зачесывая волосы назад. — Боже, просто заткнись, конченный извращенец. — Не забудь, тебя там Фуджияма-сан ждёт. — Тебе действительно повезло, что у меня фактически руки связаны на работе. — А это идея, напомни в следующий раз. Бесит. Бесит. Бесит. Раздражает, всё в нём раздражает Сугимото. Настолько же раздражает, насколько и заводит. На мгновение он думает, что ему серьёзно стоит провериться, быстро забывая об этой идее, когда слышит появившееся вдали голоса вернувшихся с перерыва работников. Следующие несколько часов он посвятит кипе бумаг, жалобам Който и виртуозному храпу заснувшего посреди рабочего дня Шираиши. Это — идиллия его будничной рабочей жизни. Такая же специфичная, но правильная в его картине мира. У Огаты идиллия жизни — это сверлящий его взглядом Усами в курилке. — Я не ел твой йогурт. Он слышит скрип зубов и может поклясться, что то, как набухают вены на виске Токишиге от злости — тоже. — Купленный для Цуруми пуддинг — тоже. — Чёрт тебя дери, Хякуноске, у тебя на лице написано «меня трахнули десять минут назад», тебе повезло, что здесь нет Цукишимы, — тон у Усами невероятно раздражённый, но голоса он не повышает, чтобы никто за пределами курилки не услышал. В конце концов, в какой-то мере их отношения можно было описать как «дружеские». Иногда. Если всё звёзды сойдутся. — Не поверишь, это уже второй раз за день, когда мне везёт. — Даже праведный гнев мамочки офиса тебя не остановит? — усмехается Кикута, затягиваясь своимиGoldenBat*. Он тоже своего рода часть идиллии, но уже у обоих Сугимото и Огаты. Благодаря ему первый в принципе тут очутился, а со вторым они просто завсегдатаи курилки вместе с менеджером отдела Цукишимой и любовники «на пару раз без обязательств» в прошлом. Были ли у них с Сугимото какие-либо обязательства в отношениях? Оба наверняка даже не задумывались над этим, предпочитая просто плыть по течению. Не говоря уже о том, что словом «отношения» не опишешь то, что происходит у них. И стоит ли вообще рассуждать об этом?