вся правда о любви в Лос-Анджелесе

Ремингтон безбожно кашляет. Всё его тело ломит, каждое движение отзывается ноющей болью в спине, а всякий раз, когда его снова одолевает кашель, Лейт буквально ощущает, что вот-вот будет готов выплюнуть добрую половину своих органов. Радует лишь одно: концертов в ближайшую неделю не предвидится, а это значит, что он сможет спокойно, не подвергая свои голосовые связки опасности, не двигаться с места и утопать в своих страданиях, пока ему не станет легче. Ремингтон не драматизирует — ему действительно плохо. Но жизнь была бы слишком простой штукой, если дело было бы только в высокой температуре и всех сопутствующих симптомах. Пожалуй, нет ничего хуже, чем переживать дерьмовый период своей жизни, лёжа в постели и обливаясь соплями. Он ведь даже не может пойти и залить своё горе чем-то крепче микстуры от кашля — просто не хватит сил добрести до кухни и открыть винный шкаф. Да-да, винный шкаф, у Ремингтона и такое есть. Лос-Анджелес — город любви. Город любви, в котором Лейту не суждено встретить ровным счетом никого, кто не вышвырнул бы его, словно использованный одноразовый носовой платок, растоптав все его надежды на совместное светлое будущее за считанные секунды. Лос-Анджелес — город любви, в котором любви хватает на всех, кроме Ремингтона. Возможно, он слишком зациклился на построении безупречных отношений: настолько сильно, что забыл, как относится к себе самому, и какие последствия это неизбежно будет иметь для всех его партнёров. Психотерапия? Проработка детских травм? Закрытие гештальтов? Лейту казалось, что он из кожи вон лез, пробуя абсолютно всё и расставаясь с приличными суммами денег. В конце концов, все старания Ремингтона всё равно привели его именно туда, где он находился: в холодную и абсолютно пустую кровать, с которой ему приходится подниматься пару раз в сутки для удовлетворения некоторых физиологических потребностей. Да, он всё ещё живой человек. Возможно, поэтому ему без конца больно. Ремингтон в очередной раз высмаркивается и обессилено отпихивает от себя телефон — социальные сети стали последним, чем ему хочется пользоваться. Что ему там делать, в конце то концов? Наблюдать за тем, как львиная доля его знакомых живет жизнью ментально стабильных людей? Ему и без этого известно, что не каждый проводит своё свободное время, пересматривая "Офис" и все части "Гарри Поттера" в попытках хоть чем-то заклеить дыру, зияющую где-то глубоко внутри. Ему также прекрасно известно, что, с другой стороны, он не один такой. Подумать только! Он ни в чем не уникален — даже в собственных страданиях. "Депрессия на почве разрыва отношений с девушкой? Как оригинально…" — сказал бы он сам себе, если бы следовал рекомендациям одного из своих психотерапевтов и пытался разговаривать с собой в принципе. Возможно, беда в том, что всё навалилось, как снежный ком: и ужасная простуда, и перелом запястья в нетрезвом состоянии, и недовольство своим телом, и расставание, и всё-всё-всё на свете. Возможно, ему просто нужно отстрадать своё, и тогда, наконец, станет легче. Возможно, он и вовсе не умеет жить без страданий, а потому и не может прийти в норму: он не будет знать, что с собой делать, если вдруг обретёт все атрибуты жизни человека без ментальных заболеваний и травм. В любом случае, если у него нет сил на то, чтобы пролистать ленту в Твиттере и разогреть себе обед, то откуда у него возьмутся силы для размышлений о великом? Ремингтон даже в какой-то степени рад тому, что еженедельный поход к психотерапевту пришлось отменить из-за болезни. Он даже частично рад, что ему не придётся идти на шумную вечеринку по случаю новоселья кузины его почти-друга-но-всё-ещё-просто-знакомого. Теперь она тоже живет с видом на огромную надпись "Голивуд". Действительно, вот это повод для радости! Ремингтон откидывается на мягкую подушку, закрывает глаза и уже готовится проспать, как минимум, до пяти часов утра. Почему именно до пяти? Потому что, скорее всего, именно в это время он проснётся от голода. На завтрак у него был кусок замороженной пиццы, а обеда не было и вовсе. О такой жизни он мечтал? К этому он стремился, часами репетируя и пропадая в студии? Едва ли. Лейт уже пребывает в приятной полудрёме, когда в дверь стучат. Не в дверь дома, а именно в дверь спальни, что может значит лишь одно: у посетителей есть ключи. – Кайлен? — имя бывшей возлюбленной само слетает с языка, абсолютно неосознанно. – Ещё чего! — не дожидаясь приглашения, в комнату вваливаются они. Эмерсон и Себастиан — самые близкие для Ремингтона люди, которых он так не любит расстраивать. Ещё в самом начале болезни он написал братьям, что совсем скоро пойдёт на поправку и в визитах не нуждается, но его, разумеется, никто не стал слушать. В конце концов, какими бы они были братьями, если бы позволили Лейту болеть и переживать расставание в гордом одиночестве? После недолгих раздумий решено было завалиться в жилище Ремингтона, немного не мало, с кучей лекарств, огромным количеством суши и целым тортом. Почему бы и нет? – Сюрприз! Ремингтон распахивает глаза и вяло поворачивает голову. Он расплывается в нежной улыбке, несмотря на то, что никого не звал и не ждал. Несмотря на то, что просто не хотел, чтобы дорогие ему люди видели его таким: чихающим, кашляющим, с красными глазами, еле передвигающимся и истощённым, морально и физически. – Да ну, вы чего… — прежде, чем Лейт успевает отойти от шока и выразить свою признательность, Себастиан бледнеет от его внешнего вида и принимается носиться по комнате. – Ты с ума сошёл? У тебя кондиционер работает! Простудишься ещё сильнее… И выключил бы телевизор, раз спишь. Ты когда вообще ел то в последний раз? Мы тут притащили тебе всякого! О, Боже… — шторы в спальне тут же задергиваются, телевизор и кондиционер выключаются, а лекарства заботливо расставляются на тумбочке. Несмотря на все разногласия, возникшие у Ремингтона и Себастиана ввиду их характеров, последний справлялся с ролью старшего брата лучше всех на свете, и никто не стал бы с этим спорить. – Себ, всё… — душераздирающий кашель. — Всё нормально, не суетись. Я просто кажусь тебе немного потрёпанным, потому что ты давно не видел меня без сценического макияжа. – И без укладки! — оживает, наконец, Эмерсон, до этого молчаливо оглядывавший катастрофический бардак в комнате и самого её владельца. Младшему просто необходимо было разрядить обстановку. — Но причёска крутая, у тебя прилично так отрасли волосы! Скоро будешь как… – Как оборотень. — бурчит Лейт, не без труда принимая сидячее положение. – Я хотел сказать, как Курт Кобейн! — Эмерсон пододвигает небольшой столик ближе к кровати и раскладывает на нем пластиковые контейнеры с любимой едой брата. Ремингтону не нужно много усилий, чтобы понять, что такое количество палочек явно рассчитано не на него одного. – Стойте, а… А как же вечеринка? Вы разве на неё не собирались? — Лейт опешил. Он прекрасно знал, как Себастиан любит подобные мероприятия. – Собирались, собирались… Ну, ничего страшного. Лариса и Шай пошли, передадут от нас привет и пришлют нам фотографии. А мы собак выгуляли, и пулей к тебе! — Данциг говорил это не как человек, пожертвовавший отличным времяпровождением ради ухода за больным братом. Он говорил это как человек, по собственной инициативе сделавший то, что посчитал нужным и правильным. – Решили, что раз уж ты с нами не пойдёшь, у нас троих будет своя вечеринка! — Эмерсон вытаскивает из рюкзака гирлянды, а Лейт всё никак не может перестать удивленно хлопать глазами. — Приберемся тут немного и… И будет замечательно. – Д-да, простите, у меня… Беспорядок. — Ремингтону с трудом даются эти слова. Глядя на свою спальню он не может не думать о беспорядке в собственной голове, который беспокоит его куда больше. Когда он поправится, обязательно вызовет домой клининг-сервис, а вот с собственными мыслями так легко разобраться не выйдет. – Да брось. Где у тебя тут розетки? — Эмерсон на пару с Себастианом принимаются хлопотать, устанавливая нехитрые гирлянды. Рождество всегда было любимым праздником Ремингтона и они, конечно же, об этом знают. — Ты ешь давай! Мы минут десять спорили с официантами, уговаривая их за дополнительную плату положить побольше имбиря. При болезни — самое то. – Ненавижу имбирь. — фыркает Ремингтон, и все трое начинают смеяться. Себастиан и Эмерсон — бодро и звонко, а простуженный страдалец — хрипло, но искренне. Впервые за последние несколько недель, которые выдались неимоверно тяжёлыми. Собственно, для этого всё и затевалось — чтобы кое-кто хотя бы улыбнулся. Чтобы кое-кто почувствовал себя нужным. Пара минут суеты, чудом не опрокинутый столик для виниловых пластинок и… Комната заиграла новыми красками: гирлянды летом кажутся неуместными, но от этого не менее очаровательными. Эмерсон достает нож и принимается резать торт, пока Ремингтон разбирается с палочками и соевым соусом. Ему ужасно хочется отблагодарить братьев за то, что они отложили все свои дела ради него, хотя могли бы этого не делать, но подходящие слова подобрать просто невозможно. Лейт чувствует давным-давно забытое тепло где-то в груди — он уже и забыл, что может испытывать подобное. Атмосфера почему-то напоминает о детстве, но в положительном ключе: скорее, о беззаботном и счастливом детстве, которого у него и его братьев никогда не было. Гирлянды на рождество они не вешали, а ёлку впервые нарядили, уже будучи подростками и сняв свою первую квартиру вдали от родительского дома. – Слушайте, мне так стыдно, что… – Даже не смей начинать. Ты никого ни к чему не принуждал, поэтому жуй торт, пей лекарства и поправляйся как можно скорее! — Эмерсон не позволяет Ремингтону начать извиняться за то, в чем он не виноват. Лейт привык так делать, да и не только он. Себастиан хотел было приняться за приготовление чая, но тут экран его телефона озарил светом всю комнату. Если Данциг хорошо проводил время, ему было плевать на любого рода уведомления, кроме тех, которые были от его невесты. – А вот и первые видео с величайшей, — Себастиан показал пальцами кавычки, — тусовки! Отец, сын и святой дух, храните Ларису! Эмерсон бесцеремонно запрыгнул на кровать в обнимку с тарелками и нетерпеливо уставился на старшего брата. Честно признаться, Ремингтон уже тоже начинал питать интерес к происходившему — микстура подействовала, жар начал спадать, к нему постепенно возвращалась возможность функционировать. Себастиан втиснулся между братьями и коснулся пальцем экрана, включая полученное видеосообщение. На удивление, самой Ларисы в кадре не было. Всем троим хватило пары секунд, чтобы прыснуть со смеху: перед ними был никто иной, как многоуважаемый Крис — их продюсер и, по совместительству, хороший друг. Хороший друг, который хорошо подвыпил. – Ремингтон? Я знаю, Себастиан тебе это покажет! — хихиканье Ларисы за кадром и какие-то визги и улюлюканья на заднем плане. — Ремингтон, я передаю тебе привет! Пламенный, пламенный привет! Ты даже… — Крис икает, но успевает галантно прикрыть рот ладонью. — Ты даже не представляешь, насколько пламенный. Я весь горю! Ты тоже горишь, наверное, да… У тебя же температура. О, черт, что я несу?.. — Лариса подбадривает Греатти. — Я желаю тебе скорейшего выздоровления! Морально ты… Морально ты всегда рядом со мной. Ты всегда… Всегда в моем сердце, Ремингтон! — Крис кривовато улыбается и картинно поднимает бокал, чокаясь с телефоном, на который его снимает невеста Себастиана. — Ремингтон Лейт, я тебя… — улюлюкание и визги нарастают, словно все собравшиеся следят за записью видеообращения. — Ремингтон Лейт, я тебя люблю! — запись прерывается, когда Греатти закрывает камеру своим лицом, пытаясь изобразить что-то вроде поцелуя, судя по всему, адресованного Ремингтону. Эмерсон хохочет так, что кусочки торта чуть ли не разлетаются по комнате, покидая его рот. Себастиан бьется в конвульсиях, хлопая в ладоши. – Вот ведь Крис! Это ж надо было… – Это ж надо было так накидаться, а?! Ремингтону почему-то не до смеха. Он молча прожевывает ролл с симфоничным названием "Калифорния" и смотрит в одну точку: а именно, на небольшую доску, к которой прикреплены фотографии. Эту доску подарила ему Шай, когда Лейт купил свои первые апартаменты, и велела ему вешать на неё то, что его радует. Ремингтон щурится, чтобы получше рассмотреть их с Крисом совместное фото, словно никогда не видел его раньше: на снимке они сидят в кафе около студии звукозаписи и едят мороженое, все перемазанные и измотанные июльской жарой. Ремингтон смотрит. Смотрит долго, после чего, наконец, расплывается в улыбке, вовсе не обращая внимания на визжащих от смеха братьев, ставящих видео на повтор. Лейт не знает, насколько он склонен к размышлениям на данном этапе своей жизни: он перестал углубляться в свои мысли ещё пару лет назад, когда понял, что это редко приносит ему радость. – Ремингтон Лейт, я тебя люблю. — повторяет он шепотом. Его любят. Его ценят. О нем заботятся. Эмерсон и Себастиан лишили себя возможности повеселиться ради того, чтобы поддержать его. Крис не побоялся выставить себя нелепым, чтобы порадовать его. Почему, размышляя о том, что в Лос-Анджелесе для него не существует любви, он забыл о любви этих троих? Лейт чувствует себя отвратительным человеком, который все это время был безгранично счастлив, не замечая этого. – Нет, Реми, ты видел? Как он только не навернулся! — Эмерсон вырывает Ремингтона из потока рассуждений, слегка пихая его в бок. — Легенда, никак иначе! Я его обожаю! А он, видимо, обожает тебя больше, чем нас… Нечестно! — Барретт хихикает, нанизывая торт на вилку и поднося её к губам Лейта. – Ну-ка, ложечку за Криса Греатти, а? — игриво подмигивает Себастиан, отправляя Ларисе кучу смайликов и прищуриваясь. Ремингтон клацает зубами. Торт какой-то странный на вкус, но его это не слишком волнует. — Слушай, а ты бы присмотрелся к нему! Симпатичен, одинок, предприимчив, вежлив, учтив, с хорошим чувством юмора… — Данциг играет бровями, а Эмерсон, только успокоившийся, начинает хохотать по новой. – Ну да… Будут потом везде писать, что мы пользуемся успехом только из-за того, что я сплю с нашим продюсером! — выдаёт Ремингтон, улыбаясь от уха до уха, и имея стойкое желание хотя бы на один вечер забыть обо всем плохом. – А ты спи с ним тихонько… Мы никому не скажем! Спальня наполняется заразительным смехом, а солнце постепенно скрывается за горизонтом, из-за чего гирлянды начинают светиться ещё ярче. Если бы кому-то из них было дело до того, чтобы раздвинуть шторы, они бы увидели заветные холмы и надпись "Голивуд", за которой гонятся многие, но всё, что их заботило, находилось внутри дома — они трое, не самые отвратительные на свете суши и куча накопившихся сплетен. Эмерсон с Себастианом покидают жилище брата только к утру, не упустив возможности слегка прибраться. Ремингтон от переизбытка чувств и эмоций битый час вертится с одного бока на другой, пока, наконец, в районе семи часов утра ему в голову не приходит гениальная идея — прогуляться до ближайшей кофейни. Разумеется, у него есть целая станция для приготовления кофе дома, но он решает воспользоваться тем, что чувствует себя лучше, и подышать свежим воздухом. Высокой температуры уже нет, а потому прогулка длиной в пару минут ему явно не повредит. Ремингтон накидывает джинсовку прямо поверх пижамы, лишь бы его не продуло под кондиционером, пока он будет стоять в очереди за напитком, и плетётся к дверям, нелепо улыбаясь при одном лишь воспоминании о вчерашнем вечере. Думая о том, что ему обязательно надо будет написать братьям и в полной мере выразить свою благодарность, Лейт выходит на крыльцо прямо в домашних тапочках, потому что он может себе это позволить. В розовых, пушистых домашних тапочках, подаренных ему когда-то в шутку. Ремингтон никогда не отличался неуклюжестью, но это не мешает ему буквально врезаться во внушительную корзинку цветов, стоящую прямо на пороге. – Какого… — начинает возмущаться Лейт, думая, что доставщик ошибся дверью. Всё встаёт на свои места, когда Ремингтон осмеливается прочесть записку, прилагающуюся к утренней неожиданности. «Я знаю, ты сейчас очень недоволен, потому что предпочитаешь блоки сигарет букетам, но я не могу позволить тебе охрипнуть ещё сильнее перед туром. Зато могу позволить себе вытащить тебя куда-то, когда ты поправишься» — разумеется, Крис подписался как «сэр Крис Греатти». Наверное, этим изящным рыцарским штучкам его научил Эмерсон. Лейт многозначительно хмыкает и пулей залетает обратно в дом вместе с цветами, словно кому-то из его соседей есть дело до того, что он получил в подарок в семь утра. Словно кому-то в этом городе вообще есть до чего-то дело. Ремингтон всё же выходит в кофейню, но несколькими минутами позже, когда каждый цветок оказывается заботливо размещенным в вазе. Он идёт неторопливо, даже оглядываясь по сторонам и даже совершенно не стыдясь того, что ему вздумалось прогуляться в пижаме. Добравшись до места назначения, он додумывается взять напиток безо льда, чтобы, не приведи бог, не «охрипнуть ещё сильнее», а затем садится на улице и наслаждается солнцем, прямо как ментально стабильные люди. Прямо как те, кто умеет радоваться жизни, ценить каждый момент и благодарить близких вовремя. Однажды он и правда станет одним из них, и теперь он в этом уверен, хотя бы по той причине, что размышляет не о бренности бытия, а о том, что ему надо бы помыть голову и найти приличную одежду для встречи с Крисом. Ремингтон обещает себе ценить ту любовь, которая у него уже есть, прежде чем гнаться за чем-то, к чему он ещё не готов. Он обещает заботиться о себе, пусть пока и делает это только ради тех, кто навещает его, пока он болеет, и присылает ему дурацкие пышные букеты ранним утром. Всё же, любовь в Лос-Анджелесе есть, её просто нужно вовремя заметить и оценить по достоинству.