Пока я не вернусь домой

***

Дел до сих пор нет. Лестрейд всё ещё на испытательном сроке и не может позволить себе посвятить меня в дело о похищении, которое, как я знаю, он расследует. Что касается Скотланд-Ярда, то моё имя было лишь немного очищено. Меня уже не обвиняют в похищении, но всё ещё открыт вопрос о том, не выдумал ли я Джеймса Мориарти с целью, чтобы повысить уровень своей репутации. Я сомневаюсь, что кто-либо из них верит обвинениям, но утомительный путь протокола и процедур должен быть соблюдён. В связи с моей смертью, скорость процесса снизилась до черепашьих темпов. Теперь, когда я жив, есть больше интереса в том, чтобы прояснить это, но никакой срочности. И нет никакой гарантии, что Скотланд-Ярд когда-нибудь снова предоставит Шерлоку Холмсу привилегии. По поручению Майкрофта я занялся мелкой рутиной (как он это называет), связанной со скучным делом о государственной измене. Забота о сохранении государственных секретов входит в его рабочие обязанности, которая, в свою очередь, переросла в утомительную обязанность для меня. Кто-то, работающий на Майкрофта, сливал документы неизвестным иностранным агентам. На самом деле я ему не нужен; у него есть свои собственные приспешники, которые занимаются внутренними расследованиями. Но он объясняет это своей неуверенностью в том, сколько именно его людей вовлечено в это дело, поэтому ему нужен кто-то за пределами министерства, но при этом достаточно приближённый, чтобы довериться. Тот факт, что он спас меня в Сербии, даёт ему возможность влиять на меня. Хотя я ненавижу это, мне нужна его помощь, чтобы встать на ноги. Отслеживание сообщений отупляет, но мне нужно чем-то заняться. И я не могу впутывать Джона. Он знает, что я работаю над чем-то конфиденциальным для своего брата, и не спрашивает. Реальное дело было бы идеальным. Мой молчаливый сосед по квартире сидит в своём кресле и читает книгу. Я сижу напротив него, используя свой ноутбук, чтобы просмотреть электронную почту и телефонные записи. Онома − вот как этот мужчина называет себя. В переводе с греческого это означает «имя». Он − моя цель, имя без лица. Я редко выхожу из дома; моя работа на Майкрофта пока этого не требовала. В 221Б тихо, как в могиле. Хотя Джон не разговаривает, он иногда смотрит на меня. Я не знаю, о чём он думает. Я хожу по минному полю, чувствуя себя нежеланным гостем. Раньше, когда я переступал границы дозволенного, он мог очень выразительно посмотреть на меня. Сейчас он этого не делает, и я не уверен, что не веду себя как болван. Наверное, я придурок, вернувшийся из мёртвых и ведущий себя так, будто в этом нет ничего особенного. Для меня это было очень важно. И я мог бы дать ему знать − может быть, я мог бы отправить ему сообщение или электронное письмо − прежде чем появиться живым и лично. Вероятней всего, он счёл бы дурной шуткой − получить послание от мертвеца, но это хотя бы отчасти походило на намёк. Чего я ожидал? Глупо признаваться, но я надеялся, что он сочтёт умным то, что я не умер, что я вернулся живым, а не призраком. И он сказал, что любит меня. Я думал, что смогу ответить ему тем же, и этого будет достаточно. По крайней мере, мы здесь, вместе. Мы никогда не были настолько близки в том смысле, в каком предполагало большинство людей. Но мне часто хотелось, чтобы это было так. Не обязательно секс; Джон не гей. Я имею в виду, я бы хотел, чтобы мы были такими друзьями, которые обнимаются по особым случаям. Как будто один из нас не умер. В период, что я проводил в поисках сообщников Мориарти, бывали ночи, когда в темноте он представлялся мне, лежащим рядом. Мы бы поговорили. Я бы рассказывал ему о людях, за которыми охотился, и о том, как сильно скучал по дому. Я бы извинился за то, что притворился мёртвым. Я бы признался в том, что я сделал, о людях, которых я убил. И он рассказал бы мне обо всех мелочах, которые я пропустил: запойное пекарство миссис Хадсон (её способ справиться с чувствами), Лестрейд, заглянувший узнать, как у него дела, неуклюже пытающийся уговорить Джона выйти на пинту пива (его способ справиться с чувствами). О еженедельных звонках Майкрофта, в определённый день и определённый час, с вопросом о самочувствии (который руководствуется записью в ежедневнике, а не чувствами). Подозреваю, что Майкрофт так и не позвонил Джону, не смотря на данное обещание. И Джону это показалось бы жутким через некоторое время. Но я надеялся, что люди, за которых я умер, позаботятся о нём, убедятся, что он справляется. Он не хотел бы говорить о Мэри. Её бы не существовало в той реальности, где есть я. В том воображаемом разговоре в темноте я бы сказал ему, что люблю его. Что я всегда любил его, с того первого дня. И я бы тщательно подобрал слова, а не просто выпалил. Есть много вещей, о которых я сожалею, слишком много, чтобы перечислить все. Но самое большое моё сожаление относится к тому, что тогда, в ночном ресторане, я буквально оглушил его своим неожиданным признанием, не дав шансов на осознание. Я был лишён возможности произнести эти слова в момент, когда смотрел на него с крыши вниз. Когда же я летел вниз, одновременно слыша его крик, было уже поздно что-то менять. Я выхожу, пока Джон спит. У нас снова закончилось молоко, и поход в магазин был бы способом показать ему, что мне жаль, что ему пришлось смотреть, как я умираю. Я ещё покупаю круассаны. Когда я возвращаюсь в квартиру, он стоит у моего кресла, держась за него и тяжело дыша. Я закрываю за собой дверь, и он оборачивается, его глаза широко раскрыты и безумны. − Я купил молока, − говорю я. Он говорит: − О, Боже. Я ставлю молоко на стол и подхожу к нему. Он дрожит. − Сядь, Джон, − говорю я. Он садится. − Я думал... Тебя здесь не было, и я подумал... − Его глаза наполняются слезами. Он вытирает их рукавом, издаёт дрожащий смешок. − В следующий раз оставь мне записку. − Прости. − Я стою и смотрю, как он трёт глаза. Он делает глубокий вдох. Мне не надо спрашивать, о чём он подумал. Одна поездка в «Теско», и сознание отбросило его в день, когда я так и не вернулся. − Я в порядке, − говорит он. − Со мной всё в порядке. − Похоже, он пытается убедить самого себя. Может быть, это и есть прогресс. Я начинаю оставлять записки, когда выхожу из дома. Даже когда я спускаюсь в квартиру миссис Хадсон, чтобы посмотреть, что она печёт, я кладу записку на его кресло. Я приношу Джону выпечку и смотрю, как он её ест. Он не разговаривает. Я думаю о его реакции на мой поход по магазинам. Может быть, он заново переживал тот момент на тротуаре перед Бартсом. Я знаю, что он видит это во сне. Это посттравматический стрессовый синдром, и я не знаю, как его вылечить. Иногда и мне снятся кошмары, в которых я вижу людей, что мне пришлось убить, пока я отсутствовал. Люди говорят, что консультации специалистов помогают. У Джона был психотерапевт, но в данный момент они не общаются. Уже поздно, мы сидим в своих креслах. Телевизор не включён, и Джон смотрит на меня. Я отслеживаю IP-адрес Ономы. Каждый раз, когда я думаю, что прижал его к земле, он выскальзывает из моих рук. Вероятно, какое-то программное обеспечение, которое постоянно его меняет. Но у меня есть способ справиться с этим. Я хотел бы поделиться этим с Джоном, получив возможность лишний раз продемонстрировать свой интеллект. Эта эгоистичная самовлюблённость, по словам Джона, часто выглядела глупо. Он подшучивал над ней. И я даже скучаю по этим моментам. Они служат хорошим напоминанием. Возвращаться так, как я это сделал, было неразумно. Есть вопросы, которые я хочу ему задать. Что случилось с Мэри? Почему ты вернулся домой? Почему ты не хочешь говорить? Интересно, что он делал в течение нескольких недель после моей смерти? Этот вопрос становится всё более и более актуальным. Уезжая тогда, я смутно представлял его на моих похоронах, но об остальном не имел ни малейшего представления. Я попытался представить, как бы я отреагировал, если бы он умер, но это было слишком больно. Честно говоря, я не ожидал, что он будет скорбеть очень долго. Очевидно, это был глупый вывод; он сказал, что любит меня. Пока меня не было, меня мучила мысль, что с ним может что-то случиться. Я вынужден был доверить его безопасность Майкрофту, и это далось тяжело. В детстве он позволил моей золотой рыбке умереть, когда однажды летом мама заставила меня поехать в научный лагерь. Это то, о чём я думаю всякий раз, когда он называет кого-то золотой рыбкой. Майкрофт не позволил Джону умереть, но это не значит, что он действительно заботился о нём. Джон выглядит как призрак того, кем он был раньше. Я тот, кто должен быть призраком. Я говорю Джону, что собираюсь прогуляться. Он поднимает брови, а затем кивает и снова смотрит в телевизор. По пути мне встретилось несколько людей, торгующих наркотиками или готовых свести с тем, кто может их продать. Но дурман не решит моих проблем. Мне довелось принимать наркотики, пока я находился в вынужденной отлучке. Порой это было необходимо, поскольку являлось частью моего прикрытия, но не всегда. Конечно, было большим риском принимать дурь в компании людей, которые с лёгкостью убьют тебя, узнав правду. Но это был один из способов вызвать доверие, который, конечно, не гарантировал, что я не буду разоблачён. В итоге, мне повезло. Но когда я летел домой, я дал клятву. Больше никаких наркотиков. Джон не потерпел бы этого, и если бы я когда-нибудь хотел, чтобы он снова доверял мне, я не мог себе этого позволить. У меня была пара недель в медицинском центре во Франкфурте, чтобы привести себя в порядок и дать моим ранам затянуться, поэтому я дал это обещание себе, ради него. Теперь я действительно больше не жажду этого. Но сейчас, глядя на этих ребят, я осознаю, насколько сильно манит своей доступностью эта отрава. Они смотрят в глаза, будто догадываясь о моих тайных соблазнах... Но, я прохожу мимо. Здание, которое я ищу, находится всего в десяти минутах ходьбы от отеля. Я подозреваю, что именно там живёт Онома. Он не имеет отношения к команде Майкрофта, но явно получает информацию от кого-то из её участников. Когда я буду уверен, Майкрофт соберет небольшую команду агентов, чтобы загнать его в угол. Как только его поймают, он выдаст имя инсайдера. Они всегда так делают. Эта улица очень похожа на Бейкер-стрит: так же застроена домами девятнадцатого века, в которых расположились офисы, где трудятся государственные служащие, медицинские специалисты, юристы. Сейчас не время выяснять, как я могу попасть внутрь здания. Однако через дорогу есть кафе, где я мог бы посидеть несколько вечеров. Это скажет мне, кто ещё здесь живёт, каковы их привычки. Я сижу с чашкой кофе, притворяясь, что смотрю на свой телефон, наблюдая, кто входит и кто выходит. После пары часов наблюдений я решаю вернуться в квартиру, по пути останавливаясь, чтобы купить индийской еды. Продавец в магазине кивает мне, узнавая. Возможно, он знает, кто я, или просто помнит, как мы с Джоном раньше покупали у него еду навынос, по крайней мере, раз в неделю. Джон спит в своем кресле, когда я возвращаюсь с прогулки. Его ноги поджаты под себя, голова покоится на руках. Это выглядит неудобно, и я думаю, не стоит ли мне разбудить его, чтобы ему не свело шею. Я расставляю тарелки для еды, ставлю чайник. Есть карри из баранины и бирьяни, которые Джон любил. Я хочу, чтобы он ел больше и перестал выглядеть таким измождённым. Боюсь, он посмотрит на меня, как на сумасшедшего, если я начну уговаривать его поужинать. И сможет оценить весь юмор ситуации от смены ролей, вспомнив, как когда-то сам умолял меня, подкупая, съесть хоть несколько кусочков. Мы могли бы превратить это в игру: ты ешь кусочек, я ем кусочек. Я несколько раз произношу его имя. Когда он не отвечает, я осторожно трясу его за плечо. Со вздохом он вздрагивает и просыпается. Мгновение он смотрит на меня, тяжело дыша. − Есть индийская еда, − говорю я. − Почему? − Он быстро моргает, оглядываясь по сторонам. Пробираясь сквозь сонливость, он будто смущается при виде индийского ужина, вероятно не осознав пока, что уже семь часов вечера, а он ещё не ел сегодня, не считая утренних кружки кофе и тоста. Я знаю, что это всё, что он съел сегодня, потому что в раковине нет посуды, а кухонное полотенце всё ещё сухое. Он сидел, уставившись в никуда, его мысли были где-то в другом месте. − Я голоден, − говорю я. − И я подумал, что ты мог бы съесть что-нибудь со мной. Он моргает, затем встаёт и следует за мной на кухню. Мы едим, как теперь всегда, в тишине. Я наливаю ему чай, и он пьёт его. Он берёт небольшое количество бирьяни и съедает его. Я молча благодарен. − Где ты был? − Он держит свою кружку обеими руками, глядя вглубь неё. Предположив сначала, что он спрашивает про продукты, я не сразу понимаю смысл вопроса, так как к пакету приклеен чек. − Я побывал во многих местах, но в основном на Балканах и на Ближнем Востоке. Я был в Италии несколько недель. Последнее место заняла Сербия. Он не двигается, всё ещё уставившись в свой чай. Онома регулярно входит и выходит из своей квартиры. Его лицо совершенно невозможно забыть. Ничто в нём не привлекает внимания: конский хвост и очки, тени под глазами, джинсы и мятый пиджак. Высокий и немного грузноватый от недостатка активности. Просто ещё один тридцатилетний хакер, работающий на себя. Я думаю, он делает большую часть своей работы по ночам, а потом выходит позавтракать. Затем проводит весь день во сне, но, каждый вечер пятницы, он покидает дом. Проследив пару раз, я выяснил, что он направляется в какой-нибудь клуб, но не с целью напиться, а подцепить очередную женщину. Однако он не приводит их в свою квартиру. Я возвращаюсь домой около полуночи, ожидая, что Джон уже спит в постели. Однако он смотрит фильм, который, я уверен, он видел с полдюжины раз. − Я вернулся, − говорю я, просто чтобы что-то сказать. Он кивает, не глядя на меня. Я устраиваюсь на другом конце дивана и притворяюсь, что меня интересуют люди, пытающиеся предотвратить падение метеорита на землю. Научное обоснование хромает, и Джон это знает. Однажды он объяснил мне это; наука не имеет значения. Речь идёт о чувстве облегчения, потому что на самом деле конец света не наступает и, вероятно, не наступит. По его словам, речь идёт о том, чтобы справиться с трудностями, заключить сделку с Судьбой. Может быть, он воспринял моё падение как падение метеорита на землю, уничтожившего всё, что он любил. Он продолжает думать, что мог бы как-то предотвратить это. Он мог бы изменить мою траекторию, отправить меня, не причинив вреда, в космос. − Тебя долго не было, − говорит он. Похоже, его интересует, где и как я провёл сегодняшний вечер. Иначе, зачем меня ждать? Я не могу рассказать ему в подробностях, поэтому сдержанно отвечаю на скрытый вопрос. − У Мориарти были... сообщники. Я выслеживал их, разбирал его сеть. Он не смотрит на меня, но кивает. Команда жертвует собой, чтобы спасти мир. Люди умирают, но планета живёт. У всего есть своя цена. Произносятся речи. Мы сидим в тишине, пока идут титры. Джон выключает телевизор. Он смотрит на пустой экран. Я жду. − Наверно, мне следовало бы разозлиться, − произносит он. − Хоть ненадолго. Он, кажется, не сердится, но это не то, что я должен говорить. У Джона есть причины злиться. Он должен был кричать на меня, может быть, бить меня. Я бы хотел, чтобы он это сделал, но он этого не делает. Он выглядит усталым, но не злым. − Спокойной ночи, Шерлок, − говорит он. − Спокойной ночи, Джон. Следующий день − пятница; я сплю допоздна. Это роскошь, которую я снова могу себе позволить, теперь, когда я сплю в своей собственной постели, больше не скрываясь от головорезов Мориарти. Хотя я всегда мало спал, месяцы, проведённые за границей, оставили у меня ощущение хронической нехватки сна, будто я никогда не смогу вернуть весь тот сон, от которого отказался, пытаясь избежать поимки. Джон выглядит так, будто ему тоже нужно поспать. Тени под его глазами стали глубже. Он ходит полусонным целыми днями, рано ложится спать и беспокойно ворочается этажом выше меня. Сегодня утром он готовит тосты, когда я выхожу из своей комнаты. Он ставит тарелку между нами, на середину стола, ставит кружку с чаем рядом с каждым из нас и открывает варенье. Мой план состоит в том, чтобы проникнуть в квартиру Ономы сегодня вечером, пока он в клубе. Я получу нужную мне информацию и уйду до того, как он вернётся. Я жую тост, мысленно репетируя своё вторжение, когда он бормочет: − Я бы пошёл с тобой. Я понимаю, о чём он, и страшился этого. Зная обстоятельства, он бы настоял на этом. Но я не открылся ему, потому что это могло привести к его гибели. И я не знаю, простит ли он меня. У всего есть своя цена. − Я знаю, − говорю я. − Прости, что я не спросил. Чтобы как-то себя занять, я провожу очередной эксперимент. Джон смотрит в свой ноутбук, не печатает, а просто бесцельно прокручивает, насколько я могу судить. Ему, должно быть, скучно. Я не решаюсь спросить его о возвращении к работе. Он лишился последнего места, когда перестал там появляться. И причиной тому послужило возникновение меня − призрака, который, как он думал, уже изгнан. Может быть, он не хочет сейчас работать в хирургии, лечить кислотный рефлюкс и геморрой и говорить людям, что они должны похудеть. Но я ненавижу видеть скучающего Джона Ватсона. Он создан для опасности. По крайней мере, так было раньше. Я бы хотел взять его с собой сегодня вечером, но Майкрофт ясно дал понять, что я даже не должен говорить об этом. Наблюдая, как глаза Джона закрываются, а его руки безвольно опускаются на ноутбук, у меня возникает мысль. Я не обязан рассказывать ему об этом деле. Я мог бы пригласить его с собой, попросить его взять с собой пистолет, сказать ему: может быть опасно. Ему не обязательно знать подробности. Просто его присутствие там было бы очень кстати. Возможно, предугадав очередную ловушку, он, тем самым, спас бы мою жизнь, оживая сам. Вот в чём особенность Джона: он не детектив, но он стратег. Разница в том, что детектив стремится что-то разгадать, следуя подсказкам. Стратег ищет, как что-то исправить − с минимальными потерями. Раньше он сердился, если я уходил один, в погоне за уликой или подозреваемым. И, зачастую, он был прав в своём волнении. − Меня не будет сегодня вечером, − говорю я. Его глаза открыты. Завораживающие глаза. Прямо сейчас, в свете нашей гостиной, они тёмно-синие, почти чёрные. При солнечном свете они часто выглядят ореховыми. Выражение его лица труднее прочесть. − Эта штука... для Майкрофта, − добавляю я, неопределённо махнув рукой. − То, что я расследовал. Конечно, я не могу об этом говорить. Но я хотел, чтобы ты знал, что меня не будет. Так что... не нужно беспокоиться. Он кивает, продолжая непроницаемо смотреть на меня. Я принимаю душ, надевая после что-нибудь неприметное. Люди, скорей всего, запомнят человека в пальто Белстафф, крадущегося к дому и взламывающего замки. Поэтому надо выглядеть неброско. Когда я выхожу из своей спальни, Джон смотрит по телевизору какую-то драму с людьми в викторианской одежде. Он заснёт ещё до того, как всё закончится. Когда я приду домой, я найду его свернувшимся калачиком в своём кресле и крепко спящим. Я беру свой телефон и кладу его в карман пальто. Похлопываю себя по карманам − привычка с тех пор, как я курил, всегда осознавая, когда у меня кончается сигарета и нужно купить новую пачку. Жаль, что я всё ещё не курю. Это всегда давало мне какое-то занятие для рук. Я неловко встаю и, наконец, засовываю руки в карманы. Обхожу вокруг кресла Джона, чтобы убедиться, что он действительно проснулся. Он стоит, не отрывая глаз от экрана. − Я ухожу, − сообщаю я. − Думаю, меня не будет пару часов. Если ты не увидишь меня к полуночи... что ж, Майкрофт в курсе. − Надень шапку, − говорит он. − Шапку? − Твои волосы. Они заметны. Люди всегда обращают внимание. Он знает, что я никогда не ношу шапок. Но он прав. Сейчас зима, и носить шапку − это нормально. Я роюсь в своем шкафу, пока не нахожу шерстяную шапочку, которая прикроет мои волосы. − Хорошо, я ухожу. Увидимся позже. Он ничего не говорит. Квартира Ономы пуста, когда я вскрываю замок и открываю дверь. Я знаю, что его не будет, и не рассчитываю на его возвращение по крайней в течение двух часов, возможно, дольше. На данный момент я рассчитываю на то, что он совершит глупую ошибку. Он явно не профессионал; он просто какой-то парень, который вступил в сговор с приятелем, который получил государственную работу, думая, что они будут использовать всё, что попадётся им под руку. Видно, что Онома получает жалкие крохи, участвуя в этой игре, иначе он не жил бы здесь: пустой холодильник; контейнеры для еды навынос, сложенные рядом с маленьким столом, на котором стоит подключённый ноутбук; грязная одежда, сваленная в углу. Мне повезло; он любитель, идиот, слишком ленивый, чтобы следовать основным протоколам безопасности. Его пароль Wi-Fi прилеплен к маршрутизатору. Войдя в систему со своего ноутбука, я могу видеть, какие устройства подключены, включая его компьютер. Скопировав украденные им файлы, я закрываю свой ноутбук и осматриваюсь, чтобы убедиться, что не оставил никаких улик. И тут я слышу, как поворачивается ключ в замке. Квартира настолько мала, что шансов спрятаться не остаётся, и я пытаюсь выиграть время, пока прикидываю варианты для побега. − Просто проверяю ваше подключение к Интернету, − говорю я, убирая свой ноутбук в сумку. − Некоторые другие жильцы жаловались. Сигнал продолжает падать. Вы что-нибудь заметили? Я поднимаю глаза. Я видел его издалека и оценил, что он примерно моих габаритов. Ростом шесть футов. Хотя он совсем не тощий. Тяжелее меня и, если дело дойдёт до драки, осложнит мне борьбу в попытке выбраться из квартиры. − Я звонил не по поводу интернета. − Возможно, я ошибся квартирой. Вы Зубин Коррапати? Он ничего не говорит. − Тогда я просто пойду, − говорю я. − Извините, что побеспокоил вас. − Вы здесь не из-за Интернета, − говорит он. Я понимаю, что мне следовало взять с собой поддельное удостоверение личности. − Очевидно, я ошибся квартирой. Он облизывает губы. − Как вы сюда попали? − Она была открыта. − Я нервно улыбаюсь. − Вы, должно быть, оставили её незапертой. Люди так делают, вы же знаете. Чаще, чем вы думаете. − Вы полицейский. − И... у него есть пистолет. Я надеялся на небольшую дискуссию, но он не купился на мою историю. − Я не из полиции. Друг попросил меня посмотреть его интернет, и я ошибся номером квартиры. Не торопитесь. Возьмите мой ноутбук. Просто... отпустите меня. Рука, держащая пистолет, дрожит. − Вы сдадите меня полиции. − Я понятия не имею, зачем − я ничего не нашёл. − Он не убийца; Джон бы посмеялся над тем, как он держит пистолет. − Если вам от этого станет легче, вы можете связать меня, вызвать полицию... − Или я мог бы пристрелить вас, сказать, что принял вас за грабителя. − Пристрелить меня... незаконным оружием? Это не разумная самооборона. Он щелчком открывает нож. − Это так. Он замахивается в сторону моей головы, и я, подняв руку, перехватываю нож, сжимая пальцы вокруг лезвия. Мой ноутбук падает на землю. Это отвлекает его достаточно надолго, чтобы я смог схватить его за руку и заломить её ему за спину. Я замечаю, что мои руки кровоточат и дрожат. За последние два года было много моментов, когда я думал, что могу умереть. Тот день на крыше Бартса был лишь первым из многих. Каждый раз я думал о Джоне, желая увидеть его ещё хотя бы раз. Я точно знал, что скажу ему, когда буду умирать. Прости. Я скучаю по тебе. Я люблю тебя. Моё тело ещё не восстановилось после двух лет голода, побоев, почти смерти. Более крепко сложенный, мой противник крутится, выводя меня из равновесия. Вцепившись в его руку, я отталкиваю его, но теряю силы, и нож приближается к моей шее. Я недостаточно силён, чтобы сдерживать его бесконечно. Он перевешивает меня, и эти килограммы − явная фора в рукопашной схватке. Мои силы на исходе. Но у меня есть преимущество. Я и раньше боролся за свою жизнь, а он − нет. Он не в таком отчаянии, как я. Я расчётливо вывожу его из равновесия, отправляя на пол как раз в тот момент, когда руку с ножом начинает сводить судорога. Он всё ещё с ножом, но я успеваю схватить его пистолет, выпавший из кармана, и целюсь в него. Мы смотрим друг на друга. Разумнее всего было бы схватить свой ноутбук и убраться оттуда к чёртовой матери, выбросить пистолет в канализацию или дать наводку. Глядя на него сверху, я вдруг вижу не хакера, который сам не ведает, во что ввязался. Перед моими глазами человек, который пытал меня в Сербии несколько дней. Чтобы сбежать, я должен был дождаться своего шанса и убить его. Не желая его смерти, но зная, что это моя единственная попытка, я выстрелил ему между глаз. Он был молод, ему не было и двадцати. Комната плывёт перед глазами. Я не хочу никого убивать, но если я этого не сделаю, он сделает со мной что-нибудь, очень болезненное. Я должен пристрелить его и убраться отсюда. Я дрожу, пытаюсь держать пистолет неподвижно, моргаю и пытаюсь разглядеть, кого я собираюсь убить. − Шерлок. Я смутно осознаю, что кто-то стоит рядом со мной. − Шерлок. Отдай мне пистолет. − Джон? − мой голос звучит не так, как обычно. − Да. Отдай мне пистолет. Я чувствую его руку на своей, опускающую её. Мужчина на полу хнычет. − Хорошо. − Джон забирает оружие у меня из рук, ставит его на предохранитель. − А теперь брось нож, − говорит Джон Ономе. − Примерно через тридцать секунд полиция войдёт в эту дверь, и будет намного лучше, если ты перестанешь им размахивать. Онома роняет нож. Я падаю на колени. Моё сердце колотится. В комнате становится темно; я слышу далёкие голоса. Когда комната перестает кружиться, я замечаю, что мои руки кровоточат. Я не помню почему. Топот шагов вверх по лестнице − я закрываю глаза. Конечно, это Лестрейд. Джон опускается на колени рядом со мной, пока Лестрейд и Донован надевают на Оному наручники и зачитывают ему его права. − Он вломился в мою квартиру, − возражает он. − Я ничего не буду делать. − Посмотрим, − говорит Лестрейд. − Нелегальное оружие, − говорит Джон, вызывая у меня истерический смешок. Сам Джон никогда не появлялся на месте преступления без своего контрабандного пистолета, пряча его за пояс сзади. Я вижу его очертания, когда он передает пистолет Ономы Лестрейду. Затем Джон осматривает мои раны. Я замечаю, что у него дрожат руки. − Джон, − шепчу я. Он помогает мне подняться на ноги, достаёт из кармана носовой платок и использует его, чтобы остановить кровотечение. Он дрожит, его руки сжимаются в кулаки. − Ты... − говорит он. Я жду его упрёка, но он ничего не говорит. Вместо этого он бьёт меня. Я уже сталкивался с кулаком Джона раньше, но это больше похоже на пощечину. Это громко, как выстрел, и Лестрейд оборачивается на звук, его рот открывается от удивления. Джон дрожит, глядя на свою руку так, будто она принадлежит кому-то другому. Он ошеломлён, моргает. − Джон, − мягко говорю я. − Пойдём домой. В кэбе мои руки кровоточат через носовой платок. Глаза Джона наполняются слезами, когда он ощупывает раны. Он должен был отвезти меня в больницу, но я хочу быть только дома, с ним. Чувствуя слабость, я откидываюсь назад и закрываю глаза. Как только мы садимся на кухне, Джон моет мои руки и вытирает их. Только пара порезов достаточно глубоки, чтобы потребовались швы. Теперь спокойно, он заботится об этом, наносит мазь с антибиотиком, аккуратно накладывает марлевый тампон и бинтует обе кисти. Закончив, он садится, склонив голову, всё ещё держа меня за руки. − Ты следил за мной, − говорю я. Он не отвечает, не отпускает меня. Я пытаюсь еще раз. − Ты... как ты... − Телефон, − бормочет он. − Мой телефон? − Я отследил твоё местоположение. Установил его, пока ты спал. Пришлось... потому что... Слеза падает мне на руки. И ещё одна. − Джон. − Ты не знаешь, − шепчет он. − Я сказал... я сказал тебе... и ты упал с крыши. Ты даже никогда... Я думал... − Теперь он плачет всерьёз, задыхаясь и прижимая глаза к тыльной стороне моих рук. − Это не имело значения. Ты умер. − Я этого не делал, на самом деле нет. − Два года. Ты был мёртв для меня два года. О, боже, я тоже хотел умереть. − Он смотрит на меня, его глаза блестят. − Только не говори мне, что ты на самом деле не был мёртв. Я видел, как ты упал с крыши, твоё тело разбилось о тротуар. Я видел это. Я коснулся твоей крови... почувствовал запах... − Это была не моя... − Я подумал тогда, что, возможно, моё признание сможет остановить тебя. И ты будешь жить. − Джон... Он стонет. − Если бы я мог просто затащить тебя внутрь, я продолжал думать, если бы я мог доставить тебя в операционную, с тобой всё было бы в порядке. Я мог бы спасти тебя, ты не был бы... мёртв. − Я не мёртв, Джон. Это был трюк. Я жив. − Ты умер! Я видел тебя... видел, как ты умирал... Я осторожно подхожу к нему, обнимаю его. На мгновение он напрягается, а затем − о чудо − расслабляется в моих объятиях. Его плечи вздрагивают от рыданий. Я обнимаю его, пока он плачет, чувствую каждый судорожный всхлип, каждую дрожь. Он прав. Он поверил в это, как я и хотел. Он видел доказательства − мою кровь, моё изуродованное тело. Он думал, что мог бы спасти меня. Он видел, как меня хоронили. Его любви было недостаточно, подумал он. Мне не нужно гадать, что бы я чувствовал; я думал об этом каждый день, пока меня не было. В моём воображении я видел, как его застрелили, когда он выходил из операционной, пуля прошла через его череп. Я видел его кровь на тротуаре, его мозги на стене. Я видел, как вооружённые люди ворвались в его квартиру, и он, вздрогнув, так и не проснулся, застреленный в своей постели. Мне приснился его труп на столе в морге. Так много раз я со страхом ждал известия от Майкрофта о том, что это произошло. То, что я пытался предотвратить, я представлял себе снова и снова в течение двух лет. Возможно, я никогда не переживу этого, так же как никогда не забуду лица людей, в которых мне пришлось стрелять. Они будут продолжать появляться в моих Чертогах разума, в моих снах, в моменты, когда я позволяю своим мыслям блуждать. Травма не оставит меня. И это не оставит Джона. Он видел, как я падаю, видел, как я умираю. Разница в том, что у меня был выбор. Я не думал, что знаю, но теперь я это вижу. Он солдат, повидавший на своём веку немало ужасных вещей. Он понимает, что это делает с человеком, и не хотел видеть, как я умираю. Я выбрал это, потому что загнал себя в угол, думая, что я достаточно умён, чтобы выбраться из этого. Думал, что с Джоном всё будет в порядке. Тут нечего сказать. Я прекрасно понимаю его горе. Он так и не оправился от него. Как бы отчаянно не пыталась Мэри бороться и двигаться дальше, но, бросив на меня один лишь взгляд, она поняла ещё раньше самого Джона, что не сможет быть ему достаточно сильной опорой. Я должен поблагодарить её за заботу о нём, за то, что она позволила ему вернуться ко мне. Теперь же мы сами будем служить поддержкой друг другу. − Прости. − Он вздрагивает в моих руках. − Прости меня. − Почему ты извиняешься? − Я ударил тебя. Не следовало этого делать. Я умолял тебя не быть мёртвым, а когда ты не умер, я ударил тебя. − У тебя есть право злиться, Джон. Я бы попросил тебя ударить меня снова, если бы это могло стереть хотя бы малую часть боли и горя, которые я причинил тебе. Я тот, кто должен извиняться, кто должен молить тебя о прощении. Он кивает, всё ещё не поднимая голову. − Я не мог этого вынести... того, что ты мёртв. И когда ты вернулся... − Ты хотел ударить меня. Он поднимает своё заплаканное лицо. − Нет. Я хотел поцеловать тебя. Я перестаю дышать. − А сейчас... ты сделаешь это? Он кивает и наклоняется ко мне. Я встречаю его на полпути. Сколько поцелуев, таких же целомудренных, могло случиться в нашей жизни, если бы хоть один из нас набрался смелости до моего прыжка. Я беру его лицо в свои покрытые бинтами руки и углубляю его. Через неопределённое количество минут он отстраняется буквально на миллиметр и шепчет: − Я всё ещё злюсь. − Я знаю. − Тебя могли убить. − Я надеялся... если бы ты думал, что я мёртв, это не имело бы значения. − Я имею в виду сегодня вечером. У этого идиота был пистолет. Воображает себя гангстером, а пользоваться им совершенно не умеет. Он мог выстрелить в тебя, случайно или намеренно. Я снова целую его. − Это нормально? − шепчу я. Он кивает. − Я не могу поверить, что ты последовал за мной. − Я всегда буду следовать за тобой, Шерлок. Разве ты этого не знаешь? − Теперь я знаю. − Я бы последовал за тобой... − ему не нужно говорить остальное. − Я знаю. Я не мог так рисковать. Если бы ты умер... − Ты действительно умер. − Он сжимает руки в кулаки, весь трясётся, его лицо искажается гримасой страдания. − Я думал, что это должен был быть я. Я бы сделал это для тебя, если бы мог. Я крепко держу его, укачиваю в своих объятиях. − Я не хотел терять тебя. Я люблю тебя. Я решаю, что мне придётся показать ему свои шрамы. Вероятно, это не самый подходящий момент, но поцелуи неизбежно приведут к расставанию с рубашкой и тогда не миновать гнева. − Я всё ещё злюсь, − говорит он, как будто прочитал мои мысли. − Но я не должен был бить тебя. Могу я взглянуть на твою спину? Вряд ли эти драки прошли бесследно для твоих травм. − Ты знал? − Я не знаю, с чего начать. − Как? Он смотрит на меня одновременно с любовью и раздражением. − Я заметил, как ты держался в тот вечер, и удивился. Майкрофт сказал мне, что у тебя были небольшие проблемы в Сербии. С момента возвращения ты был очень осторожен и не разгуливал полуголым. Существенная перемена в поведении человека, который пришёл в Букингемский дворец в простыне. Я расстёгиваю рубашку, сбрасываю её и поворачиваюсь, чтобы он мог видеть. Его пальцы обводят шрамы, читая события, которые их оставили: поножовщина в Будапеште, пытки где-то в Сербии, пуля, которая задела мою спину, когда я убегал от бандитов в Анкаре. Мне не нужно видеть его лицо, чтобы понять, что он чувствует. Он прислоняется лбом к моему плечу. − Всё казалось неправильным с тех пор, как ты умер. И всё никак не исправится. − Но это произойдёт, − отвечаю я. − Откуда ты знаешь? − Потому что теперь мы есть друг у друга. Ни один из нас не достаточно силён в одиночку, без другого. Я должен был понять это, когда оставил тебя здесь. Он кивает. − Иногда ты ведёшь себя как идиот. − Как и ты. − Я знаю. − Он вздыхает, затем смотрит мне в глаза. − Я не знаю, что я делаю. Я не силён в... этом. − В этом... в чём? − В отношениях. У меня были только одни отношения, которые длились больше месяца, а потом ты спрыгнул со здания. − Я не спешил прекращать отношения с тобой, − говорю я. − Я прыгнул, потому что не хотел, чтобы ты умер. − Люди умирают каждый день. − Он смотрит на наши руки, на наши переплетённые пальцы. − Ты не можешь прыгать со здания каждый раз, когда думаешь, что я в опасности. Ты не можешь бегать за преступниками и не сказать мне. Я имею в виду наш разговор в тот день. Я люблю тебя. И прошло целых два года прежде, чем я услышал, что ты тоже любишь меня. Я не готов пройти через это снова. В следующий раз ты можешь и не воскреснуть из мёртвых. Мне нечего было на это сказать. Прыжок с больницы Бартса не был прихотью − он был продиктован обстоятельствами и тщательно спланирован. Хотя я не жалею, что сделал это, я не могу представить, что когда-нибудь сделаю это снова. А бегать за преступниками всегда будет опасно. − Я не оставлю тебя, Джон. Никогда больше. Обещаю. Нам просто придётся рискнуть, понадеявшись, что два идиота вместе смогут избежать смерти лучше, чем по отдельности. Теперь мы можем пойти спать? Если мы ещё поговорим, мне понадобится чай. Поскольку сейчас два часа ночи, это, вероятно, плохая идея. Он вздыхает и наклоняется ко мне. − Нам действительно нужно поговорить, Шерлок. − Да, нужно. Ты сказал в общей сложности восемьдесят три слова с тех пор, как я вернулся. Даже половины разговора не было. Тебе есть что сказать, и мне тоже. Но сначала в постель. Его уши становятся розовыми. − Постель? Ты имеешь в виду... − То, что делают люди, когда они влюблены, − объясняю я. − Моя кровать больше твоей. Достаточно большая для секса. Достаточно большая, чтобы спать, разговаривать и делать всё, что люди делают в постели. Он кивает. − Я думаю, этого достаточно, чтобы продолжать. Я беру его за руку, веду в спальню, начинаю стягивать с него джемпер через голову. − У нас будут годы, чтобы поговорить, Джон. Подозреваю, что нет в мире достаточного количества слов, которыми можно загладить мою вину, позволив тебе думать, будто я мёртв, но каждое утро первым, что ты услышишь от меня, будет: «Я тоже тебя люблю». Я уже без рубашки, поэтому, как только остальная одежда падает на пол, я забираюсь в кровать и смотрю, как Джон расстёгивает свою рубашку. Я закрываю глаза, подсчитываю, сколько раз я произнесу эти слова, в скольких разных местах. Конечно, мы будем путешествовать и в конце концов где-нибудь выйдем на пенсию. Но Джон всегда будет со мной. Сейчас он в постели рядом со мной, его тело тёплое и упругое, пахнет антисептиком, шерстью и лёгкой испариной. Я притягиваю его в свои объятия и целую. Наконец-то я дома.