Начало

Элизабет сжимает кулаки, силясь скрыть за напускной отвагой страх. Едва она делает шаг в сторону, как ей казалось, выхода из тёмных улиц, путь ей преграждает группа людей. —Гляньте-ка, кто тут у нас. Заблудилась, милая? Гогот второго из компании отдаёт чем-то затхловато-мерзким: —Ничего страшного, мисс, — Элизабет передёргивается, заслышав нотки веселья, — Мы поможем выбраться на свет божий. Вперёд ногами. Ой. Кажется, только теперь она со всей ответственностью поняла, почему отец говорил ей, что забираться в недра переулков вдали от площади чересчур опасно; тройка бугаев, обходивших ее с двух сторон, были старше лет на шесть. И примерно во столько же раз злее. Один из людей нагибается, и уже в следующий миг в неё летит огромный камень. Прямо булыжник, со страхом уверяется Элизабет, еле успевая увернуться. Просто ужас. Развернувшись, она кидает камень в ответ. —Получили?! В тоненьком голосе звучит торжество. Если эти нахалы думали, что ее можно загнать в угол, как котёнка, то их ждало разочарование... Она тут тоже не пальцем деланая. Она, между прочим, тоже знает, как кидаться булыжниками. ...только в некоторых ситуациях это умение было не то чтобы прямо сильно полезным. В этом Элизабет убеждается, когда типам надоедает дурачиться - и они набрасываются, со всей злобой и настойчивостью, прямо на неё. Пискнув, девочка отступает к стене. Однако прежде, чем она успевает помолиться богам за спасение собственной души, откуда-то из-за угла раздаётся шорох. Новый человек, тёмная и неприметная фигура в полумраке дворов, опирается спиной о стену. —Мне почему-то казалось, что благородные господа в состоянии найти себе противника по силам. Неужели в лучшем из портовых городов не нашлось никого сильнее букашки, чтоб отточить боевое искусство? Незнакомец делает шаг из тени. Голос, странно ленивый и с лисьей вкрадчивостью, тягуче растягивает гласные: —Или, смею предположить, благородным господам уже надавали по шее их сверстники. Это многое бы объяснило. Тут же, без предупреждения, человек бьёт одного из "господ" кулаком в нос. Костяшки моментально обагряет кровь, заливая брусчатый помост оттенками алого, и оставшиеся два мерзавца в недоумении вертят головами. Недолго - до первого быстрее доходит, куда дует ветер, и он с разворота бросает собственный кулак в атаку; неудачно, хихикает Элизабет. Чужак без труда отступает в сторону, пропуская атакующего мимо себя, а после хватает его за шею. Колено с омерзительным хрустом врезается в челюсть одного из нападавших. Пока человек разбирается с оставшимся из шайки, девочка в это время с любопытством разглядывает из-за угла своего спасителя. Болезненный цвет кожи; худоба. Странная, причудливая одёжка, будто собранная из разных тряпок и сшитая воедино не очень умелой рукой. Может быть, у чужака просто не было чувства стиля, хотя плащ сверху смотрелся очень даже симпатично. А волосы у него, замечает Элизабет, рыжие-рыжие. Сальные и настолько туго собранные в хвост на затылке, что у нее мелькает подозрение, будто сделано это было затем лишь, чтобы скрыть отсутствие должной гигиены. Наконец последний из нападавших падает наземь, и улица вновь погружается в приятную тишину. Совсем немного только запыхавшись, мужчина оборачивается к ней. Вообще-то, как она поняла гораздо позже, человеку на тот момент было не больше пятнадцати. Самое большее - семнадцати. Но для шестилетней (почти семилетней, между прочим) Элизабет все, кто был хотя бы на две головы выше неё, казались взрослыми мужчинами. В её голову как-то особо и не приходило, что между "мальчиком" и "взрослым" должно быть какое-то промежуточное звено... Элизабет вообще предпочитала обычно не вдаваться в такие подробности. Все равно ей всегда больше нравилась доверять глазам, чем рассудку; а глаза сейчас видели худощавое, жилистое тело, достойное какого-нибудь кавалериста. И сверкающие в полутьме зрачки, наполовину прикрытые замызганной шляпой. Поправив рукава, она учтиво, как воспитывали, склоняется в изящном поклоне: —Спасибо, сэр. Я и моя семья у вас в неоплатном долгу. К её удивлению, незнакомец даже не думает отвечать любезностью на любезность. Он лишь изучает ее: пристально, с немым изумлением, оценивая каждую мельчайшую деталь на слегка помятой одежде. А затем наконец скалит зубы в чём-то, отдалённо напоминающим улыбку: —О, ну что вы. Не за что. Мой священный долг, как подданного Его Величества Короля британского и североирландского, помогать нуждающимся. Иначе что же я за джентльмен? То, с какой насмешливой иронией говорит незнакомец, заставляет Элизабет напрячься. Точно так же, как и шаги, которые после этих слов он делает по направлению к ней. —А теперь, юная леди... Он наклоняется низко-низко, и чужое прогорклое дыхание обдает ей шею. —Будьте так любезны - пожалуйте побрякушки. С нарастающим страхом девочка понимает, что незнакомец, похоже, не шутит. Либо это было ну о-о-очень плохой шуткой, учитывая, что человек навис над ней сверху угрожающей тучей... Хоть он и выглядел при этом вполне спокойно, не пытаясь оттеснить её к стене и прижать, как те три типа. Вероятнее всего, вздрагивает Элизабет, просто потому, что не воспринимал её всерьёз. И, признаться, она может это понять. Чуть подрагивающей рукой она начинает снимать серёжки. Избегая смотреть человеку в глаза, расстегивает клапан в позолоченном браслете, который ей подарили на шестилетие, и отчаянно ковыряет ногтем драгоценные камешки в окантовке. Когда она, стиснув зубы, передаёт свое добро скучающему незнакомцу, тот вдруг ядовито усмехается: —Все побрякушки, мисс. Скривив губы в пакостной ухмылочке, тип кивает куда-то в район её шеи. Элизабет почти хочет затопать ногами от досады: ей казалось, будто подвеска под слоем одежды скрыта надёжно... —Э-это подарок отца, — она лопочет, отступая на два крохотных шажка к стенке. Скрещивает на груди руки, защищая дорогой сердцу кулон. И глядит упрямо на мужчину, который, видно, не слишком впечатлён этим откровением. Потому что тот лишь раздражённо закатывает глаза: —Тем более. Полагаю, у него найдётся еще множество безделиц для любимой дочурки... Если она и правда любимая, разумеется. И не состоит в родстве с кем-то, как две капли воды похожим на чью-нибудь гувернантку... Глядя на широкую ухмылку чужака, Элизабет чувствует, как в ней закипает гнев. Она не до конца поняла смысл последних слов - но предполагала, что они, должно быть, означали нечто обидное. Сорвав одним резким движением цепочку, она крепко сжимает её в кулаке. И таращится с яростью на "спасителя": грозная и опасная в своём гневе фурия. Ну, ей так казалось, во всяком случае... Потому что на последнего эта ярость не произвела абсолютно никакого впечатления. Он только закатил (в который раз) глаза - отчего девочке почему-то подумалось, что, если тот будет делать так постоянно, они выпадут из глазниц насовсем. Может быть, мелькает мстительная мысль, это было бы не так уж и плохо. Вся эта бравада, однако, тут же испаряется, стоит ему напомнить о себе нетерпеливым покашливанием. Когда человек протягивает требовательно руку ладонью вверх, Элизабет вздрагивает - а после, позабыв про вырванную из ладони подвеску, широко распахивает глаза. На внутренней стороне предплечья чужака, выше основания кисти, зиял раскрытой пастью череп. Пугающе детализированный, с перекрещенными позади костями, он таращил безмолвно провалы зрачков на неё; мёртвым, пустым взглядом. Так, что у неё перехватывает дыхание. А чуть выше жутковатой головы, на сбитых костяшках она видит другую татуировку. Буквы проступали на фалангах пальцев неестественно ярко: так, словно их выжигали раскалённым железом, безжалостный и жестокий след борьбы за место под солнцем. При одном только взгляде на эти язвы голова начинает лихорадочно кружиться, а к горлу подступает тошнота. F. R. E. E. Девочка застывает, не в силах пошевелиться; она уже видела такие вещи на коже, сглатывает Элизабет. У людей, осужденных на смертую казнь. Тогда, устав от бесконечных расспросов, служанки доходчиво растолковали, что такие рисунки носят те, кто не скрывает свое истинное происхождение. Те, кто не бежит от него и те, кто не боится божьей кары за содеянное ими зло. Такие люди, вспоминает она слова нянечки, ни капли не стыдятся своей дрянной натуры. Они ей гордятся. Они выпячивают своё уродство на всеобщее обозрение, чтобы порядочные граждане видели клеймо дьявола на их прóклятых душах, они висельники и отбросы общества, они... —Вы... Ты пират! Слова вырываются сами собой, с первобытным ужасом и потрясением. Человеку, впрочем, наплевать на этот её ужас с высокой колокольни. Не обращая на выкрик внимания, он лишь распихивает по карманам драгоценности, не забывая при этом скептически цокать языком: может быть, думает Элизабет, он так оценивал их качество или стоимость на рынке. Закончив с уловом, он скалит в ее сторону зубы. Все с той же усмешкой и пренебрежением: —Вот так. Не так уж сложно, видишь? По тону можно было бы подумать, что она стала жертвой какой-то особенной немилости, заставляющей чужака общаться с ней настолько наплевательски - но девочке отчего-то кажется, будто пренебрежение мужчина испытывает вообще ко всем живым (и мёртвым) на белом свете; и она в этом плане вовсе не какой-то почётный гость. Он хочет, очевидно, сказать что-то еще, но раздавшиеся со стороны трущоб голоса обрывают это намерение. —Стража, — с облегчением выдыхает Элизабет. —Стража, — с отвращением бурчит незнакомец. Какую-то долю секунды они смотрят друг на друга, не мигая. В следующий миг Элизабет юркой лаской ныряет прямо под ноги человека, готовясь закричать - но тут ее запястье хватает сильная ладонь, дергая на себя в попытке пригвоздить к месту. Сдавленный стон разрывает тишину переулка: в плечо человека вдруг вцепляются мелкие, острые зубки. Незнакомец возмущенно охает. Трясет рукой, пытаясь стряхнуть с себя недоразумение, но только сильнее бередит края раны. —Какого хрена, ты, мелкая... Пусти! Элизабет не пускает. Вонзившись белоснежными клыками ему в руку, она сопит, упорно и тщательно прогрызает себе путь к спасению. К сожалению, не слишком удачно: человеку наконец удаётся отодрать ее челюсть от многострадальной кожи - и рот зажимает невероятно грязная ладонь. —Ни шагу, — хриплый шёпот, — Если юное благородие вздумает завопить или ляпнуть что-то не то, я перережу твою нежную шейку, как шмат сала. По рычащему, как у загнанного зверя, тону Элизабет понимает, что тот не блефует. Еще этому факту способствовал кортик, прижатый к самой сонной артерии. Времени спорить не было, впрочем - голоса становятся слышны совсем близко, и резкий окрик нарушает тишину переулка: —Эй, там! Что тут забыли? Сверкнув в её сторону предупреждающим взглядом, человек прячет лезвие в карман. Скалит неприятно зубы: только попробуй. Вздрогнув, Элизабет отводит взгляд, гадая про себя, выберется ли отсюда живой. Было бы неплохо, на самом деле. Папа бы расстроился, если бы с ней что-то случилось. В любом случае - умирать ей сегодня не хочется. Встряхнув волосами, она решительно берёт чужака за руку, с неким ехидством ощущая, как последний вздрагивает от этого нехитрого движения. Она выдавливает из себя улыбку, а после подаёт звонкий голос, со всем возможным старанием имитируя речь простолюдина: —Доброго дня, господа! Мы с братом идём на рынок за остатками рыбьей чешуи, по пути заглянули к тётушке. На обед, знаете? У неё такая вкусная похлебка из картофельных очисток... По взгляду предполагаемого "брата" она понимает, что представление вышло не слишком убедительным. Ей надо бы почаще тренироваться в общении с народом, грустно вздыхает девочка. Если повезёт и она выйдет из переулка живой, этот шанс все ещё может представиться. —На беспризорников больно смахивают, — один из солдат подозрительно окидывает их взглядом, — Где ваши родители? Еще место жительства и род занятий, будьте добры. Договорив, он смотрит на чужака - ожидая, видимо, как от старшего, полной информации именно из его уст. —Э-э-э... — мужчина открывает рот. Потом снова закрывает, бегает глазами по переулку - и Элизабет с ужасом понимает, что тот совсем не знает города. А значит, не сможет адекватно ответить на вопрос представителей закона. Снова придётся брать дело в свои руки. Сжав для достоверности жёсткую ладонь в своей ручке, девочка чуть прочищает горло (подготовка к лёгкой картавости, которая всегда почему-то вызывала чувство умиления у взрослых). —Нет, ну что вы, — она очаровательно улыбается, теребит ногтем краешек платья, — Какие беспризорники, побойтесь бога. Мы же просто сироты. Живем в богодельне к югу от порта, помогаем где придётся, а братик так уж с ног сбился, чтоб нас прокормить... Не найдётся ли, случаем, у глубокоуважаемых господ монетки?.. Вырваный из ступора сильным подёргиванием ладони (со всей доступной шестилетнему ребёнку силой), чужак наконец моргает. Отходит от первого шока и бурчит неприязненно: —Да. Золото бы не помешало. Сколько не жалко. От внимания Элизабет не укрывается, как свободная рука при этих словах тискает в кармане бридж серебряные украшения. Её серебряные украшения, с негодованием думает девочка. Её украденные, отобранные и бесчестно присвоенные себе украшения. Поразительная наглость. Гадкие пираты... Патрульные между тем переглядываются. На их лицах, как замечает Элизабет, мелькает что-то, отдалённо напоминающее презрение - примерно как к крысам в канализации. Прежде чем развернуться, один из солдат успевает только мазнуть по ним взглядом, в смятении. Его напарник брезгливо морщится: —Пошли отсюда. Снова эти попрошайки, тьфу, зря только время потратили. Холера... Дождавшись, пока гвардейцы отойдут на безопасное расстояние, девочка с отвращением выдёргивает руку из чужой ладони. Вытирает ее о подол платья, с отвращением надеясь, что прачки потом смогут его отстирать. Человек рядом, впрочем, не обращает на это внимание. Скривившись, он осматривает края рваной раны, оставшейся после укуса; Элизабет собой очень довольна. Она понятия не имеет, как мужчина будет объяснять товарищам, что с ним случилось - но очень надеется, что оправдания будут невероятно глупыми и как минимум малоубедительными. Никому не хочется признавать, что его покусал ребёнок. К ее удивлению (и облегчению), ее пока не собираются потрошить за попорченную гордость. Тип поджимает губы, щурится и блуждает взглядом по подворотне - видимо, обрабатывая в памяти детали разговора с служителями закона. Сплюнув, он вытирает окровавленное плечо о штаны. А после глядит задумчиво на неё: —А ты неплохо соображаешь. Прямо как настоящий пират... От такого сравнения Элизабет словно обедает кипятком с ног до головы. Настолько, что она даже забывает на миг о своей "кусачей" победе. Отвечая, она повышает голос на несколько октав - еще чуть-чуть, и из ушей у нее пойдёт пар: —Я не пират! Ты, грязный, жалкий, вонючий, мерзкий кусок свиного дерьма!.. Однако вместо ожидаемой демонстрации уязвленного эго ответом ей выступает лишь легкий смешок: —Надо же. А сквернословишь даже лучше некоторых пиратов. Задыхаясь от праведного негодования, Элизабет внезапно понимает, что над ней смеются. Все еще не сбавляя оборотов насмешки, чужак вдруг интересуется: —Где ты живёшь? Я отведу тебя домой. —Вот еще! Я не принимаю помощи от убийц и головорезов! — девочка фыркает, гордо задрав вверх голову, — Сама дойду. Она даже не успевает толком заметить, как тип вдруг оказывется совсем рядом. Наклонившись, приближает лицо близко-близко, почти вплотную, и она кривит нос от зловонного дыхания. —Если так хочешь напороться еще на десяток "убийц и головорезов" - пожалуйста. Не смею мешать, юная леди. Но если всё же хотите дожить до преклонных лет, вашему благородию придётся уяснить одну вещь, — кривая улыбка, — В мире слишком много господ, которые отнюдь не ограничились бы тем, что с вами намеревались сделать те ублюдки... Желаете познакомиться с ними поближе? Что-то в нотках голоса заставляет Элизабет поверить, что все вышесказанное - не преувеличение. Она отводит взгляд. —Резиденция возле городского рынка. Южнее порта. —Мудрое решение. Засунув руки в карманы, человек разворачивается и шагает в направлении главной площади, петляя какими-то совершенно немыслимыми закоулками. Элизабет едва за ним поспевает; возможно, мелькает ядовитая мысль, тип не учёл, что его шаг в сравнении с её как лапа медведя по сравнению с котёнком. Слишком большой и широкий... Хотя не исключено, что он делает это нарочно, чтоб лишний раз поиздеваться. Элизабет незаметно выдыхает: никогда она еще не была так счастлива отсутствием у себя старших братьев. Если они все такие, это было бы хуже ада. Несмотря на это, беспокойную натуру все же подстегивает любопытство; если этот тип и правда пират... Может, он сможет рассказать ей чего-нибудь интересное. Что-нибудь, о чём можно было бы похвастаться приятелям в городе. Что-нибудь... —Ты знаешь какие-нибудь пиратские песни? — совершенно неожиданно тишину нарушает звонкий вопрос. Бросив на неё искоса взгляд, незнакомец хмыкает. —Знаю. Вот оно, проносится с восторгом мысль. Это точно оно - другого такого шанса может не представится, решает Элизабет. Ей всегда нравилось обогащать свой культурный уровень. Именно поэтому всю следующую дорогу она усиленно донимает человека просьбами что-нибудь спеть - из их профессионального репертуара, может быть, или ещё чего-нибудь... Что не жалко. Спустя семь минут чужак наконец не выдерживает. Развернувшись, он щерит зубы в уродливой гримасе: —Клянусь, мисс, я в жизни не видел, чтобы кто-нибудь так же действовал мне на нервы! Если спою, отстанешь?! Девочка торжественно кивает. —Отстану. Честное слово. —Господь, помоги нам, грешным, — стонет себе под нос незнакомец. Не останавливаясь, он делает глубокий, натужный вздох. И прочищает горло. А чуть погодя, завороженная сиплым голосом, Элизабет даже не замечает, как стала идти почти вровень с широкой походкой человека. Или это он замедлил шаг?..

Властитель Земли,

Король-господин

сковал Богиню Любви -

"Мы правим на море,

в печали и в горе,

Мы сами плетём нить судьбы..."

Слова, тягучие словно патока, льются неестественно плавно для огрубевшего тона. Незнакомец смотрит невидящим взглядом куда-то вдаль, а затем щёлкает пальцами: в странном, мистическом трансе. Элизабет задерживает дыхание.

Здесь кто-то растерзан.

А кто-то - из пепла

Восстал, чтоб Смерти служить...

С ключами от клетки,

От дьявольской метки -

Всех прóклятых не победить.

Четыре буквы на фалангах алеют ярким клеймом. Смотря на них, Элизабет думает, что, должно быть, чернила были введены под слой кожи совсем недавно. Может, как раз перед заходом в порт.

Колокол вздёрнут,

И в омуте чёрном

Услышь могильный звон...

Мы вестники мести -

Так грянем все вместе!

И смело возьмём курс на дом.

Человек гордо вскидывает голову, и шляпа, грязная и кое-где протертая до дыр, сползает на затылок.

Йо-хо, сложим песо,

Выше, выше наш флаг...

Йо-хо, сброд и бесы -

Не убьёт нас враг!

Когда последние строки, оборванные хрипотцой голоса, застывают в воздухе, Элизабет понимает, что все это время забывала дышать. "Не убьёт нас вра-а-аг...", — шокированно выдыхает себе под нос девочка. Когда она просила изобразить что-нибудь пиратское, то и подумать не могла, что чужак так хорошо умеет петь... Хотя того факта, что он - головорез и убийца, это никак не отменяло. Даже наоборот, подчеркивало, морщится Элизабет, едва ее ощутимо пихают запястьем в плечо. —Всё. Пришли. С песней, мать твою, — раздраженное закатывание глаз, — Довольна? Куда теперь? Притормозив на пятках, он выжидательно смотрит на неё. Моргнув, Элизабет наконец приходит в себя от потусторонне-завораживающей мелодии, въевшейся глубоко на подкорку памяти. И берет себя в руки, сбрасывая чары преступного романтизма. —Тут уже безопасно. Я сама, — высокомерный фырк. Дерзко, но за этим высокомерием скрыта опаска: Элизабет очень не хотелось, чтобы бандит знал, где конкретно она живёт. Папа всегда говорил ей об осторожности, и последнее, что ей хотелось, это подвергать его опасности. Если этот мерзавец вздумает сделать что-то с её отцом - она вцепится ему уже не в руку, а в горло. И гораздо крепче, чем того требует заповедь о любви к ближнему своему. К счастью, тот не спорит - вероятнее всего, догадывается Элизабет по напряженной позе и хмурому взгляду, он и сам не особо хочет углубляться в центральные улицы. Не исключено, что это связано с большим скоплением людей и еще бóльшим скоплением солдат. Открыв рот, он желает отпустить еще какую-нибудь колкость, но громкий возглас заставляет обоих повернуть головы к докам: —Дьявол, да где опять носит этого идиота... Эй! Как там его... А, точно. Барбосса! Барбосса, шлюшья твоя мать!.. Незнакомец оглядывается. Шипит что-то под нос, и рявкает на весь переулок: —Я здесь. Уже иду. Кончай орать, Пирс! —Шевелись, салага, — еще один окрик, — Ноги в руки и бегом, отходим через полчаса! Чтоб духу твоего к этому времени здесь не было, мелкий ты паршивец... Не то заставлю палубу драить так, чтоб елду в отражении видно было! Покраснев от столь красочных эпитетов, Элизабет утыкается взглядом в пол. Но все же незаметно косит глазом на человека: разозлится или нет? Даже если и разозлился, то про себя и незаметно. Только скрип зубов выдаёт то, что, как предполагает Элизабет, он был бы не прочь сотворить со старшим товарищем по судну. Чуть погодя она слышит злобный голос второго из спутников, удаляющийся с каждой секундой все дальше: —...в следующий раз оставим его в порту, и дело с концом. Я не собираюсь больше бегать в мыле по всему городу, что бы там не талдычил капитан, забери Господь его сраную душу... По правде говоря, девочке хотелось еще немного послушать, о чём болтают моряки; будучи от природы человеком любопытным, она редко когда принимала во внимание последствия этого самого любопытства. Так что она даже делает пару шагов в направлении доков, все еще под властью пиратских чар - но внезапно рука на собственном плече пригвождает ее к месту. Раздражённый голос обрывает неначавшиеся попытки приключений: —Проваливай домой. Тебе тут делать нечего. Не глядя на нее, чужак снова засовывает обе ладони в карманы. И неспеша, вразвалочку уходит прочь, всё дальше и дальше к верфям. Тяжёлые сапоги ("тоже краденые, интересно?") стучат по доскам. Элизабет разворачивается и бредёт к главной площади. Перед тем, как скрыться за углом богато украшенного дома, она оглядывается на уходящего последний раз. А потом, почувствовав внезапный прилив храбрости, выкрикивает: —Не приходи сюда больше! Никогда! Не удосужившись даже обернуться, незнакомец бросает через плечо; с лёгкой издёвкой и сарказмом, обиженно понимает Элизабет: —Ничего не могу обещать.

***

Двадцать лет спустя

Когда Элизабет приводят на судно, сразу - с порога - её встречает недружелюбный приём боцмана. Прежде чем смерить ее презрительным взглядом, он рычит низким своим гулом: —Не знал, что мы берём пленных. Пират и его дружок с деревянным глазом сконфуженно переглядываются. Один из них, тот, что пониже, прочищает горло: —Она сказала, что желает говорить с капитаном... —Д-да, что-то про переговоры, — поддакивает сзади одноглазый. Люди на палубе расступаются, когда, стараясь держать осанку (несмотря на весь страх), она поднимается на борт. Элизабет делает глубокий вдох. —Я пришла, чтобы... —Молчать, пока не спросят! Девушка ахает от неожиданности, когда чудовищная по своей силе пощёчина отбрасывает голову далеко-далеко назад. В ушах звенит; боль едкой отравой расползается по правой части лица, но вместе с этой болью на лице медленно проступает ожесточённость. Если они решили, что могут вот так вот запросто загнать ее в угол - их ждёт разочарование. Сжав зубы, она готовит тело к новому удару - которого, к ее удивлению, так и не последовало. Пират, выступивший из тени штурвала, заламывает кисть боцмана назад, вынуждая того скривиться от сильной боли. Человека это не останавливает - он продолжает выворачивать чужое запястье; в голосе, слегка хриплым и прокуренным не то от табака, не то от еле сдерживаемого гнева, смутно угадывается что-то знакомое. —К парламентёру даже пальцем прикасаться не смейте. Элизабет невольно сглатывает. В глазах незнакомца, вместе с безразличием и лунным отбеском, застыла ледяная ярость. Человек, поднявший на нее свою огромную ручищу, был на две головы выше и раза в полтора шире в плечах своего капитана. Тем не менее, аура, исходящая от его начальства, казалась куда опасней любой горы мышц: Элизабет убеждается в этом, заглянув в странно знакомое лицо. Слишком испещренное шрамами и язвами морской болезни, чтобы понять, где именно она могла его видеть, но даже без этого оно выглядело жутко. Особенно - в свете полной луны. Особенно - перекошенное оскалом, когда человек едва не ломает под напором чужую руку. Рвано выдохнув, боцман отводит взгляд. —...есть, сэр. Переведя взгляд на руку, которой человек по-прежнему держал боцманское запястье, Элизабет цепенеет. На костяшках, сбитых временем и драками, тонкими змеями вилась давно забытая надпись. "Сво-бо-да", читает она по слогам, с благоговейным, испуганным трепетом. Выше, скрываясь в рукаве потертого плаща, виднелись перекрещенные кости. Раскрытая в жутком оскале пасть черепа таращилась на неё своими глазницами, навевая воспоминания о казни и кровавых усобицах. Внезапно всё встаёт на свои места - и Элизабет вспоминает наконец, где видела этого человека. —Капитан Барбосса! Все двенадцать пар глаз членов экипажа устремлены на неё, а их капитан склоняет с любопытством голову. Если его и удивила такая осведомленность о собственной персоне, то он наверняка решил не подавать виду. —Я внимательно слушаю, мисс. В голосе едким ядом звучит такая знакомая насмешка, что Элизабет слегка передергивает; она уже и забыла, какого это - слышать такой тон. Нахмурившись, она хладнокровно глядит ему прямо в глаза: —Я требую незамедлительно ограничить агрессию в отношении Порт-Ройяла. Вы немедленно снимитесь с якоря и покинете город. Или это...— блеск медальона в руке, — ...окажется на дне. По палубе проходит волна шёпота. Который, впрочем, тут же смолкает, стоит их капитану нетерпеливо махнуть рукой. Человек в широкополой шляпе склоняет набок голову. Округляет в лёгкой издёвке глаза. Когда он раскрывает рот, в ответе слышна такая тошнотворная учтивость, что девушку аж перекашивает: —Какие похвальные требования для столь юной особы. Редко в наши дни встретишь подобное благоразумие... Слова, непривычные уху пирата. Могу я спросить, с кем имею честь? —Элизабет... — она запинается, — Элизабет Тёрнер. По нестройным рядам из экипажа снова приносится ропот. На этот раз - громче. —Это ж та самая... Да?.. —У девчонки его глаза... —Она прям точь-в-точь как Прихлоп!.. Гул всё нарастает - а капитан с более пристальным (пугающим) вниманием вглядывается в ее лицо. Жутко. Сердце делает резкий скачок, едва Элизабет опасается, что тот узнал ее - но, даже если это было так, вряд ли ему могло прийти в голову, что она не имеет к Тёрнерам никакого отношения. При желании, даже с десяток лет назад ее можно было принять за чью-нибудь прислугу... В светлые деньки своего детства выглядела она и впрямь больше похожей на оборванку кузнеца, чем на дочь губернатора. Лидер судна наконец отрывает от неё взгляд. —Что ж. Я принимаю ваши условия, — он наконец соглашается, подозрительно легко и непринужденно, — Поднять якорь! Едва он хромает к капитанской каюте, к нему тут же кидаются: —Барбосса, ты лжец и висельник, ты обещал! Согласно Пиратскому Кодексу... Человек резко разворачивается. Впивается острыми, как бритва, зрачками и в два шага достигает её застывшей на месте фигуры: —Во-первых, не смейте меня оскорблять, я своё слово держу, — он выплёвывает ей в лицо, взбешённый, — Во-вторых: город мы оставим, а о вашем возвращении на сушу разговора не было! И в-третьих... Капитан ухмыляется, щерит неровные свои зубы в издёвке. —Кодекс - это лишь свод указаний, а не жёстких законов. Команда гогочет, весёлая и дикая. Может быть, их рассмешил важный тон, с которым было сделано это заявление. Их капитан насмешливо приподнимает широкополую шляпу. —Добро пожаловать на борт, мисс Тёрнер. Он вдруг хохочет, глумливым и неприятным смехом, и Элизабет отшатывается. Возможно, ей всего лишь кажется... Но в лунном свете кожа капитана "Чёрной Жемчужины" выглядит мертвецки бледной. Она правда не хочет об этом задумываться. Ей хватило дурацких легенд о призраках, которыми пугали её сверстники, когда она была младше. Отец потом неделю не хотел выпускать ее на улицу - впрочем, махнув рукой уже через пару дней; Элизабет ни разу в жизни ещё не зарекомендовала себя ребёнком, прислушивающимся к чужим наставлениям. У самого выхода её вдруг останавливает цепкая хватка на плече. Не сдержав испуганного, позорного вскрика, она оборачивается - и тут же натыкается на ироничный взгляд лисьих зрачков. Человек, множество раз являвшийся ей во снах - кошмарных и не очень - теперь стоит наяву совсем рядом. И, с привычной ленцой растягивая гласные, бросает: —Ещё кое-что, мисс. Я надеюсь, в этот раз вы будете благодарны за то, что ваши дорогие безделицы останутся при вас. Кроме одной, разве что... С издевательским оскалом он вертит меж пальцев золотую монету, пока его ручная мартышка корчит на его плече какие-то рожицы. А Элизабет оторопело таращится на него. Кажется, ее обманули рассказами о том, что все преступники - беспросветные тупицы. Конкретно у этого человека, судя по всему, была как минимум неплохая память. А еще она вспомнила, почему так ненавидит пиратов.