Особый вид плохого II: Недооценённая юность

      Выступление на любимой сцене впервые даётся Джису с большим трудом. Даже имея за собой годы репетиций, сотни исполненных ролей, тысячи видов хореографии в арсенале, она не может собраться с мыслями.       Даже если в перерывах между актами коллеги искренне хвалят её перформанс, даже если слышит громкую поддержку от умудряющихся пробираться к ней в гримёрную поклонников, Джису не может перестать терзать себя переживаниями о завтрашнем дне. Ей кажется, что она и не в центре искусств вовсе. Что на сцене выступает не она и тело не её, а чужое, неумелое и ни на что неспособное. Ведь именно это ей годами внушал Джехён, который весь вечер испепелял её презрительным взглядом, стоя за кулисами и не особо следя за поставленной им же хореографией.       Предчувствие плохого всё сильнее втиралось под кожу, причиняя жуткий дискомфорт и страх того, что он всё так и будет. Что завтрашняя встреча и обсуждение их с Джехёном развода не придёт к общему согласию. Что он затаскает Джису по судам, вынудит Дальби делать выбор между родителями и заставит их всех пройти через круги ада, ведь является его царём.       — Мамон! — звонкий выкрик девочки резонирует в ушах Джису теплом, и она быстро отвлекается от собственного отражения, в которое до этого всматривалась, полностью уйдя в глубокие раздумья.       Дальби вбегает в общую гримёрную, не слушаясь няню, которая твердит ей вслед не мешать танцорам переодеваться и отдыхать. Но эту девочку вся труппа хорошо знает. Больше, как дочь Джису, чем дочь Джехёна, который даже в гримёрке не может находиться, ведь в ней сейчас его жена. С их последней беседы наедине они больше не оставались вдвоём. Не только потому что Джису боялась парня и того, что он может сделать от глубокой злости. Сам Джехён избегал её и даже во время репетиций не делал ей замечаний, выливая всю свою агрессию на её коллег.       — Моя креветочка, — шепчет Джису, когда Дальби врезается в её грудь стремительным объятием, и с трудом держит в себе слёзы отчаяния, которые так и норовят освободиться раньше времени.       Дальби еле внятно тараторит свои восхвалительные комментарии, старательно используя новые корейские слова, которым её обучала Гоын, что сейчас стоит рядом и горделиво улыбается, поддакивая. И Джису внимает каждому её слову, не представляя себе, как сможет быть счастливой, если Дальби у неё заберут.       — А ещё я видела в коридоре, как тонтон говорил с папá, — весело добавляет девочка в середине своего эмоционального монолога и совсем не замечает того, как лицо матери застывает в одном положении.       Джису, сидевшая на корточках перед дочерью, с трудом поднимает голову к Гоын, которая в свою очередь быстро смекает причину такой реакции. Няня даже сглатывает, не совсем отличая болезненно белый цвет кожи девушки от её белоснежного грима на лице, и незаметно качает головой, показывая, что не знает, о чём Дальби говорит.       Джису ей не верит. И начинает злиться на няню, ведь та не должна была позволять девочке видеть этих парней рядом. Гоын же самолично была свидетельницей того, что случается, когда эти двое сталкиваются лбами, как дикие животные, теряя человеческий самоконтроль.       — Оставайтесь здесь, — приказным тоном произносит Джису с мрачным выражением лица и поднимается на ноги. Коротко смотрит на сглатывающую ком страха от подобного взгляда Гоын, которая едва заметно кивает в послушании, понимая, что ослушание приказа своей начальницы может стоить ей работы.       Затем Джису быстрыми шагами, практически паря в воздухе в своих валенках-утеплителях, выходит из гримёрной. Игнорирует брошенный ей вслед вопрос режиссёра-постановщика о том, куда она уходит за пять минут до конца перерыва, и чуть было не сталкивается с несколькими поклонниками, держащими в руках букеты, что должны были быть ей подарены.       Ей сейчас не до них. Не до поддерживающих её творчество зрителей, не до балета, не до остального мира.       Джису находит двух парней недалеко от входа в основной зал, возле служебной двери, что наводит её на догадки о том, что Хэин был тем, кто первый подошёл. Они с ним это не обсуждали. Они даже не договаривались о том, что он придёт на выступление, решив, что сегодня он не появится перед Джехёном, который без того в нестабильном состоянии и может всё завтра запороть, разозлись он ещё сильнее.       — Что вы делаете? — первое, что внезапно вырывается из дрожащих от волнения губ, ещё когда Джису даже не подошла к ним достаточно близко, чтобы её было слышно.       Зато она может отчётливо рассмотреть хитрый оскал Хэина и то, с какой яростью расширяются ноздри часто дышавшего Джехёна. А также то, что Хэин показывает ему что-то на экране планшета.       Сделав ещё пару шагов вперёд, дабы привлечь к себе полное их внимание, Джису встаёт перед парнями и ждёт, когда же они оба наконец поднимут на неё глаза. Навряд ли на планшете они смотрят что-то ради увеселения. Хэин и Джехён никогда за время их знакомства не предпринимали даже попыток наладить отношения. И, увидев то, как второй, сжимая сильно зубы, обращает на Джису полный ненависти взгляд, она в очередной раз в этом убеждается.       — Так вот к каким методам вы решили прибегнуть? — колко усмехается он, заряжая презрением каждое своё тихое слово.       И лишь затем Хэин резко поворачивает к Джису взгляд и смотрит на неё растерянно и виновато. Она не должна была становиться свидетельницей его встречи с Джехёном. И уж тем более быть виновницей того, в чём вся инициатива лежит лишь на нём одном.       — Я не перестаю удивляться тому, как всё ниже и ниже ты падаешь из-за него, Джису, — вбрасывает Джехён с невесёлой усмешкой, и Хэин звучно взрыкивает и толкает его ладонью в плечо.       Достаточно сильно, чтобы показать, что терпеть подобного обращения к своей любимой, даже в присутствии большого количества людей, он не собирается. Но всё же сдержанно для своих сил и эмоций, потому что Джису смотрит. Разочарованно, с глубоким непониманием, меняя взгляд от одного парня к другому в желании поскорее получить ответы на свои немые вопросы.       — Она тут не при чём, — произносит Хэин, хмурясь с угрозой в глазах, и хотел бы попросить Джису уйти и дать ему ещё немного времени на то, чтобы поговорить с её мужем. Чтобы просто убедиться в том, что они друг друга поняли и завтрашняя встреча в присутствии адвокатов пройдёт по запланированному сценарию.       — Она всегда при чём, — отвечает Джехён и смотрит слишком уверенно для человека, которого только что шантажировали.       — Да что тут происходит? — не вытерпливает Джису и хочет уже забрать с рук Хэина планшет, понимая, что он как-то связан с их непонятным диалогом, однако в коридоре звенит первый предупредительный звонок, зазывающий зрителей обратно в зал. Джису уже давно должна быть за кулисами.       Джехён, прочитавший в лице жены желание опоздать на начало акта, закатывает глаза и собирается уже схватить её за локоть, чтобы насильно утащить Джису туда, где ей сейчас место. Раньше она никогда не позволяла себе подобной оплошности, как опоздание, когда зрители, проходившие мимо по-странному косятся на танцовщицу, которая даже не подготовилась к своему выступлению. Очень непрофессионально с её стороны. И стало быть, Джису сделала своей негласный выбор.       — Тебе пора на сцену, — лишь предупредительно говорит он перед тем, как зайти через служебный вход, оставив девушку наедине с молчаливо смотрящим на неё Хэином.       — Что ты сделал? — почти шёпотом спрашивает она, понимая, что он может её и не услышать из-за шума, в который сейчас окутан многолюдный коридор.       Но Хэин, пусть и не различая слухом её слова, видит в глазах любимой то самое разочарование. Такое родное и без спроса ставшее третьим обязательным звеном в их отношениях.       — Детка, потом поговорим. Тебе нужно на сцену, — произносит Хэин, подойдя вплотную к девушке, и слабо обнимает за облачённую в сценический корсет талию, едва успев ухватиться пальцами, потому что Джису резко отстраняется от него.       Она отрицательно качает головой, одним только спрятанным в сторону взглядом показывая, что он вновь сделал то, что ей не нравится. Пусть и Джису пока не знает, что именно, сам факт того, что Хэин тут и говорил с Джехёном, даже когда она настоятельно просила его этого не делать, показывает ей то, что он вновь ведёт себя как раньше: в попытках сделать как лучше, только ухудшает ситуацию.       — Что ты сделал, Хэин? — вновь задаёт она свой вопрос, на который Хэин одними глазами отвечает безмолвным «то, что тебе не понравится».       — Джису, дава…       — Что ты сделал?! — перебивает она его в ледяном тоне, давая знать, что не сдвинется с места ни на шаг. Даже несмотря на то, что зрителей в опустевшем коридоре не осталось, и что в их сторону быстрым шагом приближается помощница режиссёра, чтобы позвать танцовщицу за кулисы.       — Я не хотел рисковать завтра, чтобы дело не дошло до суда и чтобы поскорее закончить с этим, — спешно оправдывается Хэин, не понимая, как так получилось, что он, имея заработанный статус и должность правой руки главы наркобизнеса, пугливо размякает перед хрупкой девушкой, словно неопытный школьник. И дело было не только в ярком гриме, благодаря которому эмоции Джису становились в сто раз насыщеннее обычных, а в противном желании вновь всё не испортить между ними.       — Балерина Ким! — зовёт танцовщицу помощница, подойдя ближе, но та даже не оборачивается в её сторону, продолжая испепелять Хэина требовательным взглядом, чтобы продолжил говорить.       — Мне пришлось кое-что нарыть на его родителей, чтобы… — тихо бормочет Хэин, не желая делать из молодой помощницы свидетельницу своих мерзких поступков.       — Ты шантажировал его? — в отличие от парня, Джису за тоном голоса не следит и выкрикивает свои уже посетившие её догадки на весь коридор, отзеркаливающий её слова глухим эхом. — Когда я попросила не злить Джехёна сильнее, чтобы всё можно было урегулировать?       — Джису, ты же знаешь, что по-другому он не понимает! — теперь уже злится Хэин. Но не на саму девушку, а на то, что всё вновь пошло не по плану.       Когда он короткой смской вынудил Джехёна выйти в коридор на встречу с ним, когда показывал ему материалы о взяточничестве его отца и пристрастиях матери к азартным играм, когда требовал у него согласиться завтра на тихий развод и совместную опеку, Хэин совсем не планировал то, что Джису будет известны методы, к которым ему пришлось прибегнуть. Ради её же блага.       Он достаточно хорошо знает свою девушку. Любое незапланированное движение, включающее в себя опасность и непредопределённость, пугает её. Джису любит заранее продумывать свои ходы, знать, что её ждёт за закрытой дверью, и регулировать происходящее. Она полная его противоположность, которая неконтролируемым магнитом притягивает Хэина к себе.       — Ты не должен был этого делать, — негромко произносит Джису после достаточно долгой паузы, которую даже помощница побоялась нарушить, продолжая стоять на недалёком расстоянии в ожидании танцовщицы. — Он может использовать этот твой поступок против меня. Он всегда использует тебя против меня, — последнее предложение девушки разрывает воздух отчаянием и сожалением сказанного.       — Детка, я… — Хэин резко хватается за её холодные ладони, желая показать теплом своих, что любые его действия, каждый его шаг, каждый его поступок совершён ради неё одной.       Однако быстро понимает, как неправильно могут прозвучать его слова. Он не имеет права взваливать на Джису ответственность за свои ошибки. В том, что шантаж Джехёна — большая ошибка, он убеждается, когда она делает шаг назад, отрицательно качая головой в нежелании сейчас его касаться.       — Не приходи завтра, — произносит она в умеренной громкости с явной попыткой утихомирить внутреннюю злость. — И… мы с Дальби останемся сегодня у Дженни.       — Нет, Джису. Не поступай так со мной, — умоляет Хэин, готовый прямо в присутствии ошарашенной помощницы встать на колени и унизиться перед любимой в попытках получить её прощение.       — Я… — Джису прекрасно понимает, что делает.       Ей невыносимо видеть такого Хэина. Раскаявшегося, обездоленного и готового на всё. Ради и из-за неё. В том, какой из раза в раз бывает любимый человек, виновата она. И обвинять Хэина в том, что он не увидел иного пути решения её конфликта, она не хочет. Всего лишь боится, что не выдержит и всё же сделает это.       — Мне нужно время наедине с собой. Уходи, пожалуйста, — бросает она напоследок и спешными шагами направляется в сторону гримёрной, где, должно быть, режиссёр и коллеги сходят с ума, ведь у главной танцовщицы постановки личная многолетняя драма, уже не в первый раз мешающая её карьере.

***

      Внутренний голос без остановки повторяет Хэину, что он не должен был уходить из центра искусств. Что, даже если ушёл, он был обязан поехать за любимой девушкой к её подруге и забрать её домой. Туда, где ей место. А именно рядом с ним, в его постели, в его объятиях. В особенности перед важным для неё и её дочери днём. Внутренний голос утверждает, что Хэин не должен был изменять себе и что нужно было поступить по-своему. Как обычно. Пусть и его «обычно» всё портит. Кому какое дело, он уже достаточно накосячил в отношениях с Джису. И однажды потерял её и сам потерялся без неё.       Поэтому внутренний голос после половины осушенной бутылки виски перестаёт чётко резонировать в черепной коробке. Время на наручных часах показывает пять утра. И если пьяное сознание не ошибается, то медиация начнётся уже через четыре часа. Желание прийти всё же к Джису и поддержать её своим присутствием не на жизнь, а на смерть борется с голосом совести, который обычно принадлежит любимой. Его попросили не приходить, ему приказали не делать хуже. И стало быть, Хэин должен бы успокоиться. Принять, что он бессилен, что ничем другим он не сможет помочь Джису, что не сумеет огородить её от плохого, ведь ничего хорошего, кроме их любви друг к другу, уже не осталось.       Но ему всё так же неспокойно. Мысли путаются друг о друга, спотыкаясь с воспоминаниями, а какофония произнесённых ему слов из прошлого смешиваются в вызывающую мигрень слуховую иллюзию. Хэин успевает ухватиться за несколько из них. Маловажных, как ему тогда казалось, и насущных, какими они становятся прямо сейчас. Когда перед глазами, пусть и в размытых образах, крутятся отчёты о поставке трёхлетней давности. Слова Гёхвана о том, что не было никакой паршивой партии, от которой умерла Джию. Неприятно липкие догадки о том, что босс подстроил всё ради нежелания сотрудничать с грязным клубом и неугодными его безумным планам поставщиками. Теперь, когда Джису запретила Хэину вмешиваться в её развод, эта тема встала на передний план. Ничего не делать он не может. Никогда не мог, когда проблема хоть как-то касалась любимой девушки.       И поэтому он никак не удивляется тому, что спустя несколько вспышек, отрезавших из линии его памяти то, как он вышел из собственной вновь превратившейся в холодную пещеру одиночества квартиры, Хэин оказывается на пороге апартаментов босса. Его медовый месяц с Юджин начнётся лишь в следующем месяце. Собираются поехать во Вьетнам. Странный выбор отдыха для молодожёнов. А может, и не медовый месяц вовсе, а просто вылазка по работе. Чёрт знает, Хэин не захотел разбираться в мотивах босса так отдаваться этому бизнесу, когда сам он теряет связь с реальностью, стоит только лишь ненадолго подумать о Джису.       — Хэин? Что… что ты тут делаешь в такой час? — сонно удивляется босс, потирая глаза, когда открывает входную дверь. Кидает короткий взгляд на настенные часы и озадаченно хмурится. — Что-то произошло? Ты в порядке? — спрашивает следом, окидывая слегка шатающегося на ровном месте парня, который язвительно коротко усмехается и закатывает глаза.       — Я не в порядке, аджощи, — отвечает он, впервые за долгие годы обратившись к Сынджо этим словом.       Пьяное сознание сложно контролировать, и прямо сейчас оно просто хотело бы вернуться в те годы, когда Хэин был этому мужчине не больше, чем сыном коллеги-алкоголика. Беспомощным мальчишкой, что нуждался в защите и поддержке взрослых.       — Заходи, — произносит Сынджо, отходя чуть в сторону, и недоверчиво щурится. Он понимает, что дело связанно не с работой, ведь он первым получил бы звонок от своих людей. Навряд ли ради этой проблемы пьяный Хэин, не потрудившийся даже снять обувь в прихожей, проходил бы в гостиную его с Юджин жилища, адрес которого знает лишь этот парень и Гёхван. — Выпьешь чего-нибудь? — интересуется мужчина, заходя вслед за Хэином в гостиную, в центре которой тот останавливается, но не торопится сесть на диван и лишь ходит из стороны в сторону по мере возможностей своего охмелённого тела. — Юджин спит, но могу приготовить что-нибудь и на завтрак, если хочешь, — неуверенно добавляет с робкой улыбкой, кинув короткий взор в сторону незашторенного окна, за которым уже виднеется солнечная полоска рассвета.       — Я хочу правду, босс, — отвечает Хэин после недолго молчания и останавливается на месте, чтобы посмотреть на с ожиданием хмурящегося Сынджо.       Прослеживает за тем, как он, сильно хромая из-за отсутствия под рукой трости, подходит к креслу, медленно садится на мягкую обивку и несколько раз тяжело вздыхает. То ли не понимает, что за пьяный бред ему тут принесли, то ли желает продолжить свой прерванный сон в постели с женой.       — Не понимаю, о чём конкретно ты хочешь узнать, Хэин. Но ближе тебя для меня нет человека. Следовательно, всю правду обо мне и моём деле ты знаешь, — всё же отвечает Сынджо с завидной выдержкой и твёрдостью голоса, словно перед ним сейчас не сходит с ума один молодой парень, не знающий, куда себя делать в порыве одновременно разузнать все подробности и в то же время не знать ничего.       — Смерть Ким Джию, — выпаливает Хэин, оставив свой выбор на первом.       Хотелось бы сказать, что ради себя, ведь в своё время извёлся из-за чувства вины и ненависти за то, что натворил. Но хорошо знает, что всё всегда ради Джису. Ради любимой девушки он хочет узнать правду, пусть и не уверен наверняка, сможет ли рассказать ей об этом. Им пришлось пройти через весьма опасную полосу препятствий ради того, чтобы преодолеть трудность принятия.       Хэин сомневается в том, что готов вернуться с Джису назад и вновь пройти все те испытания. Наверное, он так и не смог смириться с тем, что виноват в смерти её матери. И как только появился малейший шанс доказать обратное, он в токсичном отчаянии ухватился за него и не желает отпускать, пока не убедится в том, что он не имеет оснований. Даже если придётся обвинить босса во лжи и манипуляциях.       — Случай с передозировкой в клубе «Алая звезда» три с половиной года назад, — вынужденно добавляет он, когда по безразличию на лице мужчины понимает, что это имя ему ни о чём не говорит.       Наверное, подобных смертей за время их совместной деятельности произошло немало. И Сынджо не обязан их помнить. Следить за каждым погибшим из-за своей зависимости несчастным, что не увидел для себя иного пути, как отдаться во власть наркотикам, в подчинении которым их организация никогда не толкала. Все эти люди делали свой выбор сами, они всего лишь являются теми, кто попался им на середине их пути.       «В нашем бизнесе предложение всегда зависит от спроса. Клиенты сами делают свой выбор», — сказал ему однажды босс. В тот самый день, когда восемнадцатилетний Хэин впервые за время работы понял, что может стать причиной чьей-то смерти. И будь этим кем-то незнакомый ему бедолага, не умеющий контролировать свой аппетит, он, может, и глазом не моргнул бы. Другие люди, в своё время ставшими для него олицетворением бездушности, с которой они проходили мимо того, как маленького мальчика мучает родной отец, давно перестали волновать Хэина. Но речь шла о Джию-нуне. О несчастной заботливой женщине, которая не знала, как жить правильно и безболезненно.       — Ты не помнишь о том случае? — не выдержав нужной паузы для ответа, спрашивает Хэин и жалеет, что не добил ту бутылку виски до дна, чтобы просто перестать что-либо чувствовать и как-либо различать картинку перед собой. Живопись безмятежности и равнодушия.       — Помню, Хэин, — отвечает Сынджо, остановив свои пытки молчанием, но продолжает смотреть снизу вверх на часто дышащего парня с невозмутимостью на покрывающемся возрастными морщинами лице. — И помнится, ты уже пережил тот инцидент. Не понимаю, зачем вновь к нему возвращаться. Ты и тогда…       — Я хочу правду, босс, — сердито перебивает Хэин, по чуть-чуть набирая в себе капельки злости, что в итоге обещает превратиться в непосильный чан неконтролируемой агрессии. Сынджо вновь бросает ему пыль в глаза, называя её сахарной пудрой, что должна бы подсластить ему жизнь. — Я знаю, что в том месяце у нас не было поставок с паршивым товаром. И в тот период на качество жаловались только мои клиенты. Расскажи мне правду. Ты должен её мне.       — Кто? — лаконично интересуется Сынджо и, получив непонимающий взгляд, дополняет: — Кто именно вселил в тебя эти глупые домыслы?       Из Хэина вырывается нервным смех. Раскатистый, пробивающий до живота, вызывающий влажность в уголках глаз. Не было сомнений в том, что домыслы не глупые. Появилась только уверенность в том, что Сынджо врёт. Что ему Хэин никогда не был важен на уровне члена семьи. Как упряжная лошадь, которую можно было бы использовать ради любых целей, прибегнув к разным методам, даже тем, что могли эту самую лошадь погубить. Ведь первое, что боссу захотелось узнать, стало то, кто его предал, а не то, почему Хэин до сих пор не может отпустить ситуацию со смертью какой-то эскортницы.       — Это всё, что тебя сейчас волнует? — кое-как утихомирив свой норовящий перерасти в плач разочарования смех, спрашивает Хэин и ему приходится сесть на диван перед креслом, чтобы посмотреть боссу прямо в глаза.       Сколько же лжи в них столько лет скрывалось? Хэин всегда это знал, но захотел скрыть в самом себе эти догадки в унизительном желании иметь поддержку кого-то сильного. Сынджо никогда не был таковым.       — Расскажи мне правду, босс. Хотя бы это ты можешь сделать?       — Ты её не вытянешь, сынок, — выдаёт Сынджо, и впервые за время их беседы выражает взглядом то, что Хэин так сильно боялся увидеть.       То, что в нём никогда не видели достойного его уровня партнёра. Только безродного мальчишку, готового выполнить любую грязную работу ради денег, а больше ради признания и похвалительного поглаживания по голове.       — Босс…       — Что тут происходит? — В гостиной резко включается свет, без которого помещение вполне себе хорошо освещалось рассветным солнцем. Юджин стоит в одной ночной сорочке и меняет взор от мужа к Хэину, который даже не поднимает на неё голову, продолжая испепелять мужчину требовательным взглядом в страхе спугнуть его редкостную искренность. — Хэин, ты видел который час? — возмущается женщина, скрестив руки на груди, и недовольно смотрит на него.       — Я пришёл не ради развлечений, нуна, — раздражённо отвечает Хэин, нехотя поднимая на неё голову, и пытается одними глазами показать ей, что она тут лишняя и пусть на время поумерит своё любопытство.       — Тебе пора, Хэин. Отоспись. У твоей девушки сегодня важный день, ей нужна будет твоя поддержка, — произносит Сынджо в отеческом тоне и медленно поднимается на ноги, ладонью удерживая половину веса на подлокотнике.       Хэин недоумевающе хмурится, продолжая сидеть на месте. Не встаёт даже, когда мужчина хромает к выходу из гостиной, легонько чмокнув по пути жену в щёку. Он продолжает смотреть ему в спину, наблюдая за тем, как она исчезает в коридоре, и прислушиваясь к звуку шаркающих по полу тапочек. К нему прибавляется шум отстукивающих в голове мелких молоточков боли. Хэин отдаётся ей во власть, больше наслаждаясь, чем мучаясь, ведь только боль помогает ему осознавать то, что он живой человек. Такой же беззащитный и ни на что не способный человечишка, что доверился не тем людям и увидел поддержку там, где её никогда не было.       — Хэин, — тихий женский голос не сразу вырывает его из омута мыслей. И лишь когда Юджин подходит к дивану и кладёт тёплую ладонь ему на плечо, он резко вздрагивает и, словно проснувшись ото сна, вслушивается. — О чём вы говорили? Что ты хотел узнать? — спрашивает она таким тоном, как будто уже знает ответ на свой вопрос, а важнее всего то, как сильно он не понравится Хэину.       И Хэин задумывается, что, может быть, Юджин и знает. Кто, как не она. Знающая всё обо всех. Сующая свой нос и держащая на каждого из них информацию на случай, если всё пойдёт по наклонной. Эмоциональная и одновременно прокладывающая пути отступления. В их бизнесе всегда так будет, глупо было со стороны Хэина считать, что он обрёл в нём семью. Она в его жизни никогда не будет соответствовать образу социальных реклам о гордом отце, заботливой матери и поддерживающем брате.       — Наверное, то, о чём ты уже знаешь, — горько усмехается Хэин и одним движением вскакивает на ноги. Ему приходится пошатнуться на месте из-за того, как сильно закружилась голова, но он всё равно видит попытки Юджин помочь ему пройти к выходу и использует остатки сил на то, чтобы оттолкнуть её руку. — Но ты же не расскажешь мне то, что на самом деле произошло в клубе «Алая звезда»? — спрашивает он напоследок, на секунду обернувшись, когда встаёт перед входной дверью.       Юджин никак не отвечает. Ни кивает, ни качает головой, дабы вселить в Хэина лживую надежду на то, что в его окружении хоть кто-то стоит на его стороне.       Он выходит из апартаментов, громко хлопнув дверью с намерением разбудить вновь заснувшего в своей спальне босса и не задумываясь о том, что тот мог бы и не заснуть. Конечно, Сынджо крепко спит по ночам и прекрасно знает о том, сколько таких бессонных в своё время пережил Хэин.