20 баксов

      “Буду погибать, буду погибать буду-буду-бу…” — магнитофон щёлкает, музыка обрывается, Игорёк замирает, надеясь, что это похоже на фриз, а не на паралич, и валится на пол из кривой черепахи.       — Какую ж чушь вы слушаете.       Гром-старший кидает пропахшую машинным маслом и сигаретами куртку прямо на уставший диван, проходит мимо недовольного сына на кухню, безнадёжно хлопает дверцей холодильника и ставит чайник на плиту.       — Пап, там это, Игнат скейты подогнал, — Игорёк застыл в дверном проёме и шмыгнул вечно текущим по осени носом.       — Я же запретил тебе…       — Ну пап!       Спички во второй раз чиркают по коробку, и по кухне, а затем и на всю квартиру растягивается сизое облако от отцовского ЭлЭма. Игорь мысленно представляет, как сигарета превращается в змею, а он хватает её и душит, душит, пока та не умирает в кляксах кислотно-розовой крови.       — Сколько? — отец устало перебирает вторяки от чайных пакетиков и, не найдя ни одного, поднимает взгляд на сына.       — Двадцать баксов всего, — начинает тараторить мальчишка и поднимает вверх руки, не давая отцу возразить. — Они по сорок пять на рынке, а тут за полцены всего! Ну пап!       — Мы же на машинку копим, — отец снова заглядывает в холодильник и всё-таки находит там остатки масла и булки.       — Я до конца года сам стирать всё буду! — есть хочется страшно. От игнатовского “турбо” и “пикника” живот только болит, но скейт хочется ещё больше. — И посуду мыть! И…       — Не зуди.       Константин возвращается в комнату, подхватывает бомбер и, не вынимая сигареты изо рта, натягивает ботинки.       — Уроки сделал?       И когда Игорь кивает вихрастой головой, хлопает входной дверью так, что от угла отгибаются обои.

ХХХ

      “Вдох глубокий, руки шире — не спешите, три, четыре…” — напевает отец, пока колдует завтрак на двоих. Скорлупка попадает в яичницу, но он игнорирует её, размахивая сигаретой и пританцовывая под радио. Игорёк украдкой пробирается из спальни на кухню, разглядывая широкую спину отца. Ему всего одиннадцать, но он прекрасно отличает старые шрамы от новых и отлично различает по цвету синяка его свежесть. Разговаривать с отцом бесполезно. Пацан забирается на свою табуретку ближе к выходу, подгибает ноги под себя и улыбается щербатым ртом — два коренных так и не прорезались, и теперь сверху справа у него зияющая дыра. Бустер предлагает туда жевачку в фольге прятать, шоб поярче, ага. На столе появляются две тарелки и две кружки чая. Глазунья Игоря пытается улыбаться, но желток из одного глаза потёк на бекон-улыбку, и теперь этот шедевр кулинарного искусства похож на персонажа фильма “Мразь”, который Игорёк недавно тайком от отца посмотрел.       — Ешь, жуй, поглощай калории.       Пацан тычет вилкой во второй “глаз”, размазывая все по тарелке. Отец, стараясь скрыть кровожадную ухмылку, подталкивает к сыну тарелку с нарезанным хлебом. Вчера он так и не вернулся, Игорь отрубился на диване под мерное шипение окончившейся трансляции, а сегодня, смотрите-ка, полноценная еда и новые синяки на плечах. У Игоря почти такой же на голени, но он-то с гаража упал. Вряд ли отец сверхурочно гуляет с дядь Федей по крышам.       — Мы сейчас поедим и пойдём на экскурсию, — громко сербая горячим чаем, начинает Гром.       — Пап, среда, — хмуро напоминает мальчишка.       — И что?       — У меня уроки. Контрольная по географии…       Отец кивает на большую карту у них на стене в большой комнате:       — Все страны и столицы выучил?       — Африка осталась…       — Африка потерпит, а экскурсия — нет.       С этими словами он поднимается из-за стола и начинает собирать посуду в раковине. А когда оставляет её так, до Игорька доходит, что он должен сдержать обещание. А это значит… В голове лихо нарисовался комикс, как он на новеньком скейте несётся к Бустеру, а потом в школу, а оттуда в ДДТ на шахматный кружок и вообще… Колонка привычно сломалась, выдавая только холодную воду. Наверное, вставший раньше него отец об этом знал.       Экскурсиями Константин Гром называл что угодно, только не праздношатание в толпе с гидом по культурным местам. В прошлый раз он затащил сына на стихийный рынок на Ваське, чтобы показать, кто и какими руками пакует любимый “турбо”. Вкладыши с крутыми тачками Игорь коллекционировать не перестал. В этот раз ехать пришлось долго: сначала на трамвае, где Игорька прижала к стене тётка, пахнущая кислой капустой, потом на автобусе, где им нашлось место, но другая тётка, с бородой и усами и красными-красными губами требовала уступить ей место, а потом чуть не раздавила Игоря, прижатого к окну её габаритами. И потом ещё пешком минут десять под противным мелким дождиком.       — Пааап, ну куда мы?       Отец ниже натягивает капюшон на сына, а потом показывает на неприметную зелёную дверь с облупившейся краской.       — Константин Игоревич? — тётка — ровесница Игоревых училок — подскакивает на стуле в регистратуре.       Игорь, нахмурив густые брови, смотрит, как папаша нервно трёт шею и улыбается. Это ещё чё такое? — А Сергей Николаевич на месте?       Сергей Николаевич оказывается на месте, а местом этим оказывается холодная комната с металлическими столами. На одном — какой-то мешок, и когда Игоря подводят к нему ближе, а потом приподнимают ткань, маленький Гром пятится назад, пока не врезается отцу в грудь.       — Вот, смотри, ещё один скейтер.       Искорёженное тело снова скрывается под тканью, но Игорьку хватает. Перед глазами живо мелькают картинки с человечками, у которых руки и ноги переставлены и выгнуты в неправильные стороны. Он жмурится, для надёжности кулаками протирает глаза и не замечает, как отец выводит его из морга – теперь-то уже понятно, что они были в морге.       — Погода портится, скоро зима придёт, — прикуривая не с первой попытки, философски подмечает Гром-старший.       — Да понял я, понял, — ершится Игорёк и потуже затягивает капюшон.

ХХХ

      “Миллион, миллион алых роз… Из окна, изокнаизокнави-ви-ви…”       — Ах ты! — дядь Федя от души прикладывается по магнитоле, та выплёвывает кассету с пережёванной плёнкой. — Лови!       Игорь, смеясь, подхватывает кассету, просывавает мизинец и начинает сматывать плёнку обратно.       — Ну, где папка-то твой?       Ходить по пятницам к Прокопенко стало традицией, так что Игорь пришёл к тёть Лене сразу из школы и до самого вечера вертелся под ногами, помогая готовить и накрывать на стол. Больше всего ему нравилась возня с тестом: сначала всё в муке, потом липкое, а потом из этой каши получаются то пельмени, то пирог с рыбой, который вот-вот дойдёт в духовке. Старинные напольные часы с кукушкой отбили семь — Фёдор Иванович уже час как дома и сказал, что Костя скоро будет, а его всё нет и нет. — Федь, может, в участке что-то? Ты позвони? Или Юрке?       Тёть Лена волнение прикрывает суетой, но по тому, как она кусает губы и всё время складывает руки на груди, Игорь догадывается, что всё спокойствие напускное. Дядь Федя сначала тоже отмахивается, но потом всё-таки идёт в коридор. Игорь стесняется подслушивать открыто, поэтому скачет егозой из кухни в гостиную и обратно под песни Аллы Борисовны, краем уха выхватывая обрывки фраз из коридора. Когда Прокопенко возвращается в комнату, ни Игорь, ни тёть Лена волнения уже не скрывают.       — Ну, Федь, ну что там?       — Дак… — крыкает тот в усы. — С Юрой поехали куда-то на его машине часов в шесть, и…       Звонок в дверь прерывает все объяснения. Игорь вприпрыжку добегает до коридора, даже не заглядывает в глазок, дёргает все замки сразу и дверь на себя, впуская сначала почему-то дядю Юру — мокрого и с подбитым глазом, а за ним и отца — тоже мокрого, но вроде целого.       — А я тебе говорил, что не надо тебе с ними, я лучше, Кость, знаю… — тараторит Смирнов, пропуская Грома и раздеваясь.       — Ты им денег должен, не стали бы они слушать, — отец только разувается, но куртку не снимает, как будто что-то под ней прячет.       — Да я тебе серьёзно… Леночка, привет, это тебе, — изящным движением дядя Юра вынимает из глубокого кармана пальто коробку дорогих конфет, — обошлись бы тридцадкой…       — Обошлось бесплатно и взятие с поличным, — хмуро отбривает коллегу Гром и наконец обращает внимание на сына, который топчется в длинной прихожей с ноги на ногу.       — Пап?       Игорь только сейчас понимает, как крепко сжимает кулаки и как нервничает. Он всегда очень нервничает, если отец задерживается. И ещё больше это прорывается наружу при посторонних.       — Пап, ты в порядке?       Губа дёргается и Игорёк ведёт сжатым кулаком по носу, утирая подступающие сопли. Он же уже совсем большой, его папа в морг водил! Какие слёзы!       — Отставить сырость, — непривычно мягко выдаёт отец и наконец подходит к сыну, чтобы обнять. Под курткой у него и правда что-то жёсткое.       — Пап?       — Костя, ну где тебя черти носят! Договорились же на шесть тридцать!       Дядь Федя тоже переживает. Все за этого бестолкового Грома переживают. В голове у Игорька рисуется картинка, где они все стоят вокруг отца и плачут от радости, что тот домой вернулся.       — Ц! Я ребёнку за подарком ездил.       Он наконец расстегивает куртку и передаёт Игорю скейт с чуть ободранной декой. Но это не плохо, это даже круто! Как будто он сам его обтесал, пока катался. Пацан тут же хватает доску и начинает скакать от радости, прикрикивая, какой папка герой и что он теперь точно-точно до конца года будет мыть посуду.       — Где деньги взял? — шепчет, пока мелкий не слышит, Фёдор Иванович.       — Да у барыг Юркиных отжал, — так же шёпотом отвечает Константин Игоревич.