Лотосовое озеро

Цзян Чэн чувствовал, как земля уходит из-под ног. Тело шицзе. Кровь. Вэй Усянь, летящий вниз. И теперь он держит на руках плачущего Цзинь Лина, стоя посреди главного зала. Младенец тихонько лепечет что-то на своём детском языке, пока что не осознавая, что остался сиротой. Цзян Чэн чувствует, как по лицу бегут горячие слезы, и мягко целует малыша в лоб. ***** Глава Лань пребывает спустя несколько дней после смерти шицзе. Цзян Чэн неуверенно выходит к нему, они приветствуют друг друга поклонами. Взгляд Лань Сичэня мягкий, сочувствующий, и омега фыркает, забывая обо всех приличиях. — Я в порядке, — ощетинивается младший. — Вам не стоило пребывать. Вам. Обращаются ли на вы после того, как страстно сливались в поцелуе в тени сакур? После всех тех ласк на источнике? Цзян Чэн, как прилежный омега, не мог совершать подобное. Но по прибытию в орден Гусу Лань он совершил. И не раз. Они прятались с Сичэнем в саду, сбегали вечерами на охоту. Неподобающее поведение, но Цзян Чэн буквально сходил с ума от прикосновений к своей коже. И вот сейчас так грубо. Сичэнь тяжело вздыхает, прикрывая глаза. — А-Чэн, я прибыл поддержать. — Я справляюсь, — шипение сквозь зубы. Он не справляется. Цзинь Лин капризничает почти всё время, и омега частенько засыпает у его люльки. Круги под глазами, помятые одежды, опухшее от слез лицо — Лань Сичэнь не дурак. Он скользит взглядом по лицу напротив и качает головой. — Тебе нужно больше отдыхать. Яо мог бы... — Нет! А-Лин останется в Пристани! Сичэнь вздыхает. — Я мог бы остаться здесь. На пару дней. Цзян Чэн несколько секунд смотрит на альфу, затем его взгляд становится холодным, острым и ядовитым, как Саньду. — Ты на что-то рассчитываешь, да? Я теперь не глупый наивный омега, готовый сбежать с тобой от лишних глаз, чтобы лобызаться! — звучит грубо, но правдиво. — Я – глава клана. У меня на руках маленький племянник и нет времени на эти игры! Сичэнь хмурит идеальные прямые брови. — Считаешь меня таким человеком? Мои намерения были куда серьёзнее этих лобызаний. Если бы всё не обернулось так, то я пришёл бы к мадам Юй... — Заткнись! Вздрогнув, Лань кивает. — Приношу извинения. Цзян Чэн разворачивается на пятках, пытаясь скрыть слезы. Сил плакать уже нет, но солёная вода бежит по щекам, раны щиплют. Ядро не справляется с их заживлением, и они гноятся, жгут, кровоточат. — Уходи, — произносит омега и позорно сбегает. Сичэнь провожает его взглядом, затем переводит глаза на озеро. Лотосы красиво рассыпаются на поверхности яркими пятнами, которые в сумраке ночи хорошо видны на серой глади. Жаль, что в этом году ими никто не полюбуется. Пристань Лотоса окутана скорбью. ***** — Ванцзи? Сичэнь стоял в дверях чужой цзиньши. Брат медитирует. Догорающие благовония щиплют нос. Развернувшись, старший хочет уйти, но Ванцзи тихонько зовёт его. Сичэнь оборачивается. — Я потревожил тебя? — Нет. Пройдя внутрь, Сичэнь садится напротив. В углу комнаты, на расстеленом футоне спит Юань. Личико того немного обоженно, щеки бледные, впавшие от голода. — Как он? Ванцзи не поднимает глаз, отвечает: — Скучает. Спрашивает, когда вернётся. Слезы — несвойственное явление для Ванцзи, но именно они сейчас текут по щекам. Сичэнь подсаживается ближе, укладывает голову брата на колени, как много раз делал это в детстве. Траурные белоснежные одежды контрастируют с голубыми тканями. Ванцзи плачет тихо. Почти бесшумно. Юань морщится во сне, но не просыпается, лишь сильнее обхватывает маленькими мальчиками одеяло. Пряди чужих волос мягкие. Сичэнь гладит локоны, даже когда рыдания утихают. Ванцзи засыпает прямо у него на коленях, и старший не смеет тревожить его сон. Скорбь проникла везде. И пусть в Облачных Глубинах никто не умер, скорбь была сильна. Она окутывала Ванцзи с ног до головы, вынуждая того целыми днями сидеть и медитировать. Ушедший Вэй Усянь оставил много людей, любящих его: Ванцзи, малыш А-Юань, Цзян Чэн... Сичэнь вздохнул, прикрывая глаза. Рассвет медленно крался по небу. ***** Цзян Чэн пытался. Пытался быть хорошим дядей, но Цзинь Лин рос и требовал много внимания. Поэтому иногда он позволял Цзинь Гуанъяо забирать мальчишку в Башню Кои. Дела клана налаживались. Твёрдый характер Цзян Ваньиня закалялся ещё сильнее. И без того грубый, омега становился нелюдимым и агрессивным, но стоило в поле зрения появиться малышу А-Лину, вся злость испарялась. Мальчишка был похож на отца. От шицзе достался мягкий характер, который Чэн боялся уничтожить своим воспитанием. Поэтому помощь Гуанъяо была кстати. Тот занимался воспитанием сам, иногда нанимал хороших учителей и обучал мальчика искусству и каллиграфии. — Ядро нужно развивать. Гуанъяо улыбнулся, склоняясь над племянником. Тот неспешно выводил небольшие иероглифы на бумаге и ждал одобрения. — А-Лин пока мал для таких усердных тренировок. Пожалей ребёнка. Цзян Чэн смягчился и кивнул. — Я могу оставить его на несколько дней с тобой? Мой лекарь... Глава Цзинь кивнул, поднимая глаза. — Я тоже омега. И я прекрасно чувствую. Цзян Чэн пах. Течки его всегда были скудными, недолгими, и больше напоминали мучение. Пережидал он их в одиночестве, предпочитая эти дни спать. А-Лин потянулся к нему на руки, когда он собрался уходить, и Чэн поднял его на руки под обеспокоенный взгляд Гуанъяо — мальчишка в шесть не мог весить мало. — Я вернусь за тобой совсем скоро. Развлекайся с младшим дядей. Покидая Башню Кои, Цзян Чэн столкнулся с адептами клана Лань. Сичэнь, увидев его, медленно поклонился. Они не виделись чуть больше года, последний раз, кажется, встречались на собрании глав кланов, но даже словом не обмолвились. Сейчас столкнулись. Сичэнь тянул воздух носом, как ему казалось, незаметно, но омега слышал, поэтому поспешил сбежать, надеясь, что глава Лань не последует за ним. ***** Так или иначе, время шло. Цзян Чэн воспитывал А-Лина по всей строгости, несмотря на то, что племянник был омегой. Тренировки на мечах, стрельба из лука, ночные охоты — небольшая часть, к чему был приучен мальчик в четырнадцать лет. Цзинь Гуанъяо не одобрял и был против. Цзян Чэн плевать хотел. Поэтому сейчас, собираясь на ночную охоту, он подгонял племянника. Ночной лес всегда успокаивал. Цзинь Лин молча шагал рядом с луком в руках, впереди резво бежала Фея — подарок Цзинь Гуанъяо, чтобы защищала. Адепты в белых одеждах предстали на пути. Цзян Чэн и рад был бы пройти мимо, но Лань Ванцзи, ищущий во главе стайки подростков, поклонился ему первый. Цзян Чэн скрипнул зубами и тоже поклонился. Колкий взгляд Ланя мазнул по коже, выражая неприязнь. Будь они сейчас наедине, Лань Чжань наверняка бы напал на него, желая убить. Убить убийцу. Забавно. — Идём, А-Лин, — Чэн потянул племянника в сторону, и тот неохотно поддался. Фея облизав, кажется, руки всех адептов клана Лань, пошла следом. Цзинь Лин следовал за дядей неохото, сопя под нос и дуя губы, и как бы Цзян Чэн не старался игнорировать это, мальчишка не прекращал. — Я хотел остаться с Сычжуем и Цзинъи. Цзян Чэн покосился на мальчишку через плечо и закатил глаза. — Лани высокомерны. Не хочу, чтобы ты общался с ними. Фыркнув, Цзинь Лин поравнялся со старшим. — Почему ты так не любишь клан Лань? Они же, — мальчишка задумался, — не столь высокомерны, насколько высокомерен ты, дядя. Фея, шедшая промеж ними, звонко гавкнула и устремилась вперёд. Цзян Чэн бросил недовольный взгляд на племянника. — Тебе ли рассуждать об этом, мальчишка? Смотришь на Лань Сычжуя, как на божество, и... — Дядя! Цзян Чэн громко усмехнулся. — От чего такое волнение, А-Лин? Ты уже достаточно взрослый для таких дел. Быть может, — старший омега поднёс палец к губам и задумчиво постучал по ним, — сосватать тебя? Вспыхнувшее лицо наследника Цзинь выглядело донельзя смешно, поэтому Цзян Чэн не сдержал смеха, на что мальчишка возмущённо вздернул руками. — Дядя! — снова недовольно бросил он. — Ты не выносим! Фея?! Фея, мы уходим! Собака белым вихрем помчалась за Цзинь Лином под несмолкаемый смех его дяди. Вопреки всем шуткам, Цзян Чэн думал о сватовстве. Цзинь Лин взрослел, мужал, и как бы не хотел этого признавать, нуждался в поддержке. Он был наследником двух кланов, с дядями-главами, но он был омегой. Цзян Чэн не хотел спешить со сватовством, нет. Но уже присматривался с талантливым адептам из клана Цзян. Хотелось видеть рядом с А-Лином достойного, сильного, готового терпеть все выходки мальчишки, альфу. В тишине ночного леса было приятно прогуливаться. Цзян Чэн задумчиво шёл между деревьями, прислушиваясь к каждому звуку. Последние дни охота не была столь удачна, как раньше, в те времена, когда был жив Вэй Ин. Тот мастерски умел найти неприятности на свою голову, и Цзян Чэну, как старшему м более ответственному, приходилось с этим разбираться. Тихие шаги вырвали из мыслей. Белоснежные одежды неожиданно предстали перед глазами, и Цзян Ваньинь замер, смотря на возникшего перед ним Лань Сичэня. Тот медленно поклонился ему, и Цзян Чэн неловко склонился в ответ, чувствуя растерянность и в тоже время сильнейшую напряжённость. С момента встречи в Башне Кои прошло порядка полугода. — Глава Цзян, — произнёс Сичэнь ровным голосом, складывая руки за спиной, — не ожидал встретить Вас. Вас. Холодный тон неприятно касается кожи, на что Цзян Чэн натянуто улыбается, чувствуя, как сердце начинает стучать быстрее. — Вышел с племянником на охоту. А вы, глава Лань, почему блуждаете здесь в гордом одиночестве? Альфа улыбается уголками губ, осматриваясь по сторонам. — Вышел на охоту с юными адептами и братом. Но, как Вы знаете, юноши сейчас очень шумные, и у меня несколько разболелась голова. Цзян Чэн кивнул, сжимая рукоять Саньду от волнения. Язык моментально присох к нëбу, а ладони взмолкли, словно он сейчас был не взрослым самодостаточным главой клана, а слабым и нуждающимся омегой. И, знаю боги, как же он это ненавидит. Сичэнь смотрит на него сдержанно и уверенно, и Чэн злится на него за это. Его должны ненавидеть! Он отказал, выставив альфу прочь... А перед глазами, как назло, возникло давнее воспоминание: он, в саду Гусу, прижатый к стене, и Сичень, целующий его впервые — ласково, нежно, осторожно. Там, в тени старых сакур, они впервые поняли, что значит, когда кто-то касается тебя так... Так сладко, желанно, до дрожи в коленях и жара во всём теле. Тряхнув головой, Цзян Чэн отогнал возникшее наваждение, желая оказаться в гордом одиночестве. Но Лань Сичэнь по-прежнему стоял перед ним, мягко улыбаясь и смотря так... так... Боги, Цзян Чэн стиснул зубы и бросил злое: — Прекратите. Сичэнь на мгновение перестал улыбаться и тяжело вздохнул, сделав шаг вперёд. — Прекратить что? — Смотреть так, — фыркнул омега, отступая назад. — Смотреть как? — улыбнувшись, Сичэнь сделал широкий шаг вперёд, настигая омегу, но всё ещё не касаясь его. Как игра в догонялки, когда уставшего бедного зверя скоро загоняют в безвылазную ловушку. — Как смотрели раньше, — прозвучало слишком жалко. Цзян Чэн сжал руки в кулаки, чувствуя, как ногти больно впились в ладони. Лицо альфы было очень близко. Цзян Чэн на мгновение задержал взгляд на чужих губах и тут же отвернулся, чувствуя, как предаёт собственное тело. Запах сандала кружил голову, и омега желал уткнуться носом в чужие одежды, втянуть этот знакомый родной аромат и забыться. Омега. Не Цзян Чэн. Цзян Чэн желал быть сильнее этого, не идти на поводу инстинктов и не поддаваться им. И, как бы он не хотел, колени всё же дрожали как раньше, когда Сичэнь оказывался так же близко к нему, касался волос, целовал и ласкал кожу. — Я всегда смотрел на тебя так. С самого первого дня, — шёпотом. Так интимно и будоражище, что Цзян Чэн пожелал сбежать. Или заплакать. Или сбежать, а потом заплакать в своих пустых холодных покоях, как ребёнок. Но крупные ладони легли ему на плечи, не позволяя удрать. Цзян Чэн до боли прикусил губу, поднимая взгляд на альфу. Сердце билось где-то в глотке, до боли колотя по вискам, а голова ощутимо шла кругом от волнения. — Отпусти, — почти приказ. Холодно, почти без дрожи в голосе. Возвышающийся над омегой Сичэнь улыбнулся уголкам губ, склоняясь ближе. — Нет, — прозвучало в ответ уверенно. Цзян Чэн оскалился, дернувшись за мечом, но Сичэнь спешно перехватил его руки и вжал в ближайшее дерево, заведя запястья над головой. Изворачиваясь в хватке, подобно птице в силках, наследник Цзян пытался вырваться, но ничего не выходило. Наблюдающий за ним альфа склонился ближе, обжигая дыханием чужой подбородок. Расскажи кому, что глава клана Лань, Первый Нефрит вытворяет подобное — Цзян Чэна забили бы камнями за то, что тот говорит про Лань Сичэня пакости. Хотелось плакать от бессилия, поэтому омега отвернул голову в сторону и зажмурился. Тело, ставшее ватным от близости чужого тела, расслабилось настолько сильно, что Цзян Чэн чувствовал себя куклой. Неприятные слезы обожгли щеки неожиданно, и омега даже не понял, что плачет, пока Сичэнь ласково не стёр солёные капли губами. Нежное, едва ощутимое прикосновение наравне с тяжёлым горячим желанием, вызвавшее шкав диких мурашек. — Прости. Я был достаточно груб, — наконец, произнёс мужчина, отпуская чужие запястья. Цзян Чэн взглянул на него влажными глазами, затем потер их ладонями и по-детски хлюпнул носом. Лицо его покрылось яркими огненными пятнами, сползающими к шее. Тело крупно вздрогнуло, когда Сичэнь оступил назад, и руки вдруг потянулись вслед за ним. Губы на вкус были такими же, как тогда — мягкими, отдающими горьким травяным чаем. Цзян Чэн прижался ближе, уложил руки на чужие плечи и зажмурился от удовольствия... Было слишком хорошо. Слишком сладко и нежно. Для него, грубого, вечно злого и недовольного мужчины такое было почти вновинку. Ни от кого больше он не ощущал ответного желания, потому что всю жизнь был один, никому не доверял своё тело и душу. Кроме Сичэня. Ладони альфы прошлись по спине, ненадолго запутавшись в мягких смоляных прядях, и коснулись бёдер. Чэн вздрогнул от этого прикосновения, но вжался ближе, целуя чужие губы, желая вести, быть главным, как всегда было. Но ласковый и нежный Лань подчинял его, вёл за собой, постепенно перехватывая инициативу, целуя омежий злой рот упорнее... Фея загавкала оглушительно громко. Цзян Чэн дёрнулся в сторону, услышав лай, и замер. У кустов неподалёку стояли Цзинь Лин и Лань Сычжуй, что смотрели за старших поражённо. Цзинь Лин, кажется, даже не моргал. Красный, помятый Цзян Чэн, с алыми от поцелуев губами, горящим лицом, и точно такой же Лань Сичэнь. И Цзян Чэн не придумал ничего лучше, чем просто сбежать, как провинившийся маленький мальчишка. Он бежал, бежал прочь, подставляя горящее лицо холодному ночному воздуху. Выбравшись из леса, он вскочил на Саньду и взмыл в воздух... ****** События, произошедшие в храме Гуаньинь подкашивают Цзян Чэна окончательно. Ядро, приводящее в движение его духовные силы, признание Цзинь Гуанъяо во всех его злодеяниях... Цзян Чэн чувствует, как голова идёт кругом, и там, в храме, сражаясь бок о бок с Сичэнем, защищая Цзинь Лина, он понимает — слаб, боги, до чего он слаб и никчëмен. Не отдай Вэй Ин ему ядро, он бы не ступил на тёмную сторону, не убил бы сотни людей... Но он не виноват даже в этом. Цзян Чэн всему виной. Слезы жгут щеки. Цзинь Лин обеспокоенно подскакивает к нему с одной стороны, с другой его осторожно придерживает Лань Сичэнь. Свалившись его объятия, он плачет, плачет так сильно и громко, как не плакал со смерти сестры и родителей. Вэй Ин присаживается перед ним, молча берёт ладонь в свои руки и улыбается. — Чэн-Чэн, — зовёт он тихо, — не плачь. Цзян Чэн в ответ давится слезами, громко и некрасиво до безобразия, отстраняется от Ланя и обнимает шисюна дрожащими руками. Вэй Ин тянет к ним Цзинь Лина и обнимает обоих крепко-крепко. — А-Чэн, не подавай дурной пример ребёнку. Он будет считать тебя слабаком... — некая насмешка в голосе. — Я итак слабак, — шепчет сквозь слезы омега и хлюпает носом. Цзинь Лин острожно жмётся ближе, как щенок, и, кажется, тоже плачет, обнимая старших. — Дядя Цзян, дядя Вэй, — зовёт он тихо, куда-то в шею Чэну, и тот нежно лохматит его макушку под сдавленный смешок Усяня. Усталость давит. Цзян Чэн чувствует, как слабеют руки, как опускается ниже голова, и слышит зов Цзинь Лина сквозь вату. Тот зовёт обеспокоенно, и последнее, что видит Цзян Чэн, закрыв глаза — обеспокоенные лица племянника и шисюна. ****** Цзян Чэн чувствует себя отвратительно. Пожалуйста, это состояние можно сравнить с тем, когда Вэнь Чжулю выжег его ядро — так же неприятно и немного больно. А ещё душно. Сглотнув вязкую слюну, он медленно открыл глаза. Знакомые покои — его собственные. Он, в нижних одеждах, в своей постели, взмокший, липкий от пота. Между ног неприятно тянет, влажнеет, и Цзян Чэн понимает не сразу — он течёт, и течка эта наступила слишком рано; в отличие от других, сейчас ему жарко до дрожи. Цзинь Лин заглядывает в покои бесшумно, неуверенно, и криво улыбается, увидев, что старший очнулся. — Дядя, — мальчишка входит и останавливается подле кровати. — Как твоё самочувствие? Цзян Чэн медленно кивает. — Я в порядке, — врёт он. Цзинь Лин чувствует его запах и смущённо опускает глаза. — Что... что произошло в храме? — Ты упал. Мы все очень испугались, но лекарь успокоил всех. Сказал, что это от волнения и отваров, что ты пил. Последнее время Цзян Чэн действительно употреблял отварами для подавления запаха, не хотел, чтобы чувствовали его и воспринимали слабым. Откинувшись на постель, омега устало прикрыл глаза. Тело ощущалось ватным и слабым, а голова нещадно шла кругом. — Я принял ненадолго дела клана. Дядя Вэй помогает мне и здесь, и в Башне Кои, — произнес Цзинь Лин, складывая руки за спиной. — Не беспокойся, дядя. Отдохни хорошенько. Все очень волнуются за тебя. Даже глава клана Лань ещё не покинул Пристань Лотоса. Цзян Чэн вздохнул и открыл глаза. Сил злиться и ругаться на мальчишку не было, да и не хотелось. Вопреки возрасту, Цзинь Лин понимал всё, но говорить не решался. — Он навещал тебя утром. Щеки заалели, стоило ему представить, в каком виде он предстал перед главой клана Лань. Наверняка красный, мокрый, с влажными волосами, возбуждённый, в нижних мятых, возможно, распахнутых одеждах. До безобразия отвратительный, его нельзя никому видеть таким беспомощным! Цзян Чэн зажмурился, пытаясь сморгнуть навернувшиеся слезы, и Цзинь Лин неуверенно присел рядом. — Ты справишься сам? — Хочешь помочь мне? — раздражённо буркнул старший, приоткрыв глаза. Конечно же, он шутил, но Цзинь Лин смущённо вспыхнул и отвернулся. — Я в порядке, А-Лин. — Может, пригласить главу клана Лань? — Не смей! Цзинь Лин улыбнулся, кивнув. — Прости, дядя Цзян, если лезу не в своё дело. Глава клана Лань — достойный мужчина, и он заботится о тебе... — Хочешь пристроить меня на старости лет? Мальчишка усмехнулся, поднимаясь на ноги. — Мне будет искренне жаль, если он согласится на это. Выдержать твой дрянной характер... — Паршивец! — шикнул Цзян Чэн, бросая злобные взгляды на племянника. — Прикажи принести чистые одежды. Цзинь Лин кивнул и, продолжая улыбаться, вышел из комнаты. Оставшись наедине с собой, Цзян Чэн медленно выдохнул и сел. Возбуждения не было, но между ягодиц было влажно. Обычно, смазка не выделяется, а сейчас... Проведя рукой по бедру, омега собрал пальцами густую смазку и поморщился. Прикосновение к коже вызвало шквал мурашек, и Цзян Чэн стиснул зубы, поднимаясь на ноги. Ткань липла к ягодицам, холодя кожу, поэтому омега спешно развязал пояс на одеждах и стянул с себя верх, оставаясь в штанах. В дверь тихо постучали, затем она открылась, впуская внутрь кого-то. Цзян Чэн ожидал увидеть служанку, поэтому бросил через плечо усталое: — Оставь вещи и уходи. В ответ тишина. Обернувшись, Цзян Чэн увидел в дверях Сичэня. Тот держал в руках белые одежды и смотрел на омегу пристальным взглядом. Смущение окатило дикой волной, когда Чэн понял, в какой ситуации оказался: он, полуобнаженный, течный, наедине с альфой в своих покоях. Сичэнь несколько долгих секунд смотрел на омегу пылким взглядом и молчал. А затем сделал одну безумно смущающую вещь: повёл носом, вбирая в лёгкие чужой аромат, прикрывая глаза от удовольствия. Цзян Чэн вспыхнул, и тело его нещадно окунулось в жар, когда глава Лань открыл глаза. Взгляд его сменился на дикий, жадный, и омега, пожалуй, осознавал, что смотрит в ответ так же. Кто первым сделал шаг вперёд не было понятно. Мгновение, другое, и Цзян Чэн уже прижимается к чужому телу, льнет ближе, и Сичэнь позволяет ему это. Он обхватывает тонкую талию руками, и та оказывается настолько узкой, что мизинцы на его руках соприкасаются. Обнажённый Цзян Чэн прекрасен. Он тонкий, изящный, с длинной шеей, развивающейся в крепкие плечи; талия узкая, плавно переходящая в соблазнительные изгибы бёдер; крепкие икры, тонкие щиколотки и аккуратные стопы. Тело, которое кропотливо выковано из белоснежного мрамора богами, что вдыхали в эти изгибы всё своё желание. Сичэнь любуется им, не стесняясь, изучая каждый уголок кожи, вызывая ярчайшее смущение. — Не смотри так, — шепчет Цзян Чэн, поднося одну руку к лицу, чтобы прикрыть глаза. Он смущён, смущён и возбуждён настолько сильно, что бёдра дрожат, истекая соками. Сичэнь улыбается, но не так, как улыбается всегда. Эта улыбка напоминает оскал дикого животного, и Цзян Чэн чувствует себя трепетной ланью перед голодным тигром. — Глава Цзян даже вообразить не может, как мне нравится смотреть, — отвечает альфа, развязывая пояс своего ханьфу. — Услада для моих глаз. Крепкое тело Сичэня прекрасно. Цзян Чэн рассматривает каждый мускул, чувствуя, как колени дрожат от вида твёрдой плоти. Он течёт ещё сильнее, и внутри пульсирует так сильно, что не удаётся сдержать стона. Сичэнь ведёт руками по коленям, ласкает кожу бёдер и замирает под поясницей; кружится у маленьких ямочек и опускает руки на поджарые ягодицы. Влажная горячая кожа обжигает, и альфа на мгновение замирает, вглядываясь в чужие глаза. — Могу ли я позаботиться о тебе? Цзян Чэн хнычет, обвивая ногами чужую талию, и жмётся ближе. Он упрямо молчит, потому что молить никогда и ни о чем не станет. Но Сичэнь не двигается, смотрит на него серьёзно, ожидая разрешения. Омега несдержанно шипит, жмурясь от смущения. — Ты можешь, — говорит он тихо. — Позаботься обо мне! Сичэнь восхищённо выдыхает в чужой рот и целует, продолжая ласкать чужие бёдра ладонями. Омежье нутро мокрое, горячее, податливое и жадное. Длинные пальцы тонут в нём один за другим, и Цзян Чэн шипит, запрокидывая голову назад, открывая взору длинную белую шею. Сичэнь лижет её, кусает острый кадык, затем целует это местечко и снова кусает. Бёдра к бёдрам. Возбуждение к возбуждению. Толкаясь в чужой пах, омега скулит, подставляя горло под укусы и поцелуи, и просит большего. И Сичэнь даёт ему это. Горячее нутро принимает его охотно, с тихим хлюпающим звуком. Цзян Чэн охает, закатывая глаза от удовольствия, и поддаётся навстречу неспешным толчкам. Его тонкие пальцы зарываются в волосы, путаются в тёмных шелках волос и задевают ленту. Та сползает на постель. Дыхание смешивается в поцелуе, затем разрывается, пока губы вновь не находят друг друга. Изливаясь, омега высоко вскрикивает, падая на постель, и моментально засыпает. Сичэнь же без капли стыда орошает плоский живот каплями семени и, отдышавшись, ложится рядом с Чэном. Аккуратный расслабленный профиль манил, поэтому альфа ласково коснулся чужих алых щёк, тонкого носа, влажных от поцелуев губ. Совершенство, воспеваемое в трактатах, спало рядом с ним прямо сейчас... ****** Цзян Чэн чувствует прикосновение и открывает глаза. Сичэнь сдержанно кивает ему, завязывая пояс на его чистых нижних одеждах, и неуверенно улыбается. — Я обтер и переодел тебя, — говорит Лань. Сам он тоже в нижних одеждах, с распущенными волосами и без ленты. Цзян Чэн смотрит на него несколько секунд, а затем смущённо опускает глаза. Лента лежит поверх одеяла, на его коленях, аккуратно сложенная эмблемой облаков вверх. Взяв её в ладонь, омега тяжело вздыхает. — Тебе не нужен кто-то вроде меня. Я неотесан, груб и ворчлив. Я не стану хорошим спутником на пути совершенствования, Сичэнь. Альфа вдруг улыбается. — Ты прекрасен для меня, А-Чэн. Ты красив, силён и умён. Я бы никогда в жизни не выбрал кого-то ещё, — Сичэнь склоняется ближе к чужому лицу, — потому что много лет назад уже выбрал тебя. Лента наощупь мягкая. Шёлк приятно ласкает пальцы, и Цзян Чэн оглаживает голубую полоску снова и снова с глупой улыбкой на лице. Он думал об этом раньше. Не напади тогда Вэни на Пристань, быть может, мама и впрямь сосватала бы его за Первого Нефрита и уже нянчила бы внуков. Впервые за долгие годы Цзян Чэн хочет, чтобы о нём позаботились. Позаботились как о паре. Как об омеге. — Я, — голос дрожит. Омега спешно облизывает пересохшие губы, снова гладит ленту в ладонях и смотрит на Сичэня взволнованно, — должен повязать её на тебя в знак согласия, что принимаю ухаживания? Сичэнь лучезарно улыбается в ответ, подсаживаясь ближе, и омега дрожащими пальцами затягивает ленту на его затылке. Смущённый Цзян Чэн манит к себе, влечёт, и Сичэнь тянется к его губам, чтобы оставить мягкий поцелуй и произнести очевидное: — Ты мой. Розовые губы разъезжаются в улыбке. Цзян Чэн кивает, шепча в очередной поцелуй: — Твой.