Безысходность и бессилие

Знаете ли вы, что такое безысходность? Безысходность — это не отсутствие выбора, безысходность — это отсутствие выхода. И война — это безысходность. Война — слово страшное, неприятное, противное, веющее липким ощущением страха на коже. Война — это постоянная тревога, война — это боязнь умереть, это непонимание, как, зачем и почему людям вздумалось убивать людей. Война — это бесчеловечно. И потом, когда это всё закончится, в трактатах по истории будут лишь цифры человеческих потерь, будут громкие, героические подвиги, будут рассуждения о причинах и последствиях — и ничего о чувствах и переживаниях, о маленьких и частых историях, когда война жизни рушила.

***

— Нас не смогут эвакуировать, — на экстренном полуночном совещании мёртвым голосом произносит директор детского лагеря. — Дорогу оцепили, Град оккупировали, — он выдыхает беспокойство, и плечи напрягаются: в городе у него осталась жена и маленькая дочка. — Единственный способ: в Леснию через реку переплыть, но лодок у нас немного, всего три. Вмещается по восемь или, если постараться, по десять человек. — Значит, нужно переправить самых маленьких для начала, — разумно предлагает медсестра. — А там, может, повезёт, и сможем вообще все эвакуироваться самостоятельно. Нас вместе с детьми всего сотня с лишним, управимся в четыре-пять подходов. — Еды, по подсчётам, хватит на неделю, если ничего не менять, и на две, если урезать порции, — приняв слова во внимание, продолжает директор. — Лучше всего первые дни продолжить выдавать обычные порции, — осторожно вносит свою лепту начальник лагеря. — Я не думаю, что стоит пугать детей. — Но вожатым информацию нужно донести, — полувопросительно утверждает старший вожатый. Получает одобрительные кивки. — Лучше только об эвакуации, — добавляет психолог. — А детям сказать, что это приключение… и они матросы корабля, что-то подобное. Не стоит сеять панику, пожалуй. С ним соглашаются и, мрачно обсудив ещё некоторые детали, расходятся.

***

Пробуждение оказывается «нежным» — его нахально кусают за ухо, небольно, но ощутимо, а холодными кончиками пальцев щекочут живот. — Доброе утро, — почувствовав, что Модди уже не спит, прямо в ухо поёт Пугод. — Вставай давай! — Ты чего меня будишь в такую несусветную рань? — сонно отзывается он, переворачиваясь, чтобы подмять под себя Пугода. Утыкается в пахнущую еловой хвоёй макушку, опять прикрывает глаза. — Там планёрка экстренная, — сообщает тот и ворочается, силясь его с себя скинуть, но безуспешно. — Модди! — Да встаю я, — бурчит он и нехотя поднимается, усаживаясь в их постели. Вообще-то, в вожатской комнате две кровати по разным углам, но они не пожелали спать раздельно и сдвинули их, образовав вполне приличное ложе. — А что случилось? — Не знаю, но ничего хорошего, — обхватывает себя за плечи Пугод. — Уж больно мрачным Альцест выглядел. — Думаешь, слухи — это не слухи? — побоявшись произнести слово «вторжение» вслух, спросил Модди, спешно натягивая штаны и чистую футболку. — Надеюсь, что нет, — поднимается Пугод, смотрится в зеркало, поправляя бейсболку. — В смысле, что слухи — это всего лишь слухи. Модди согласно кивает, рукой расчёсывает волосы и запрыгивает в кроссовки. — Как оперативно! — восхищается Пугод и хватает его за руку, вытаскивая из домика. Спящий лагерь кажется тревожным, а не мирным, как обычно, отчего они не рискуют что-то обсудить и просто молча шагают, ёжась от утренней прохлады. По пути к ним присоединяется такой же невесёлый Жираф, и втроём они добираются до нужного домика. Новость вываливают на них без подготовки — хотя какая тут может быть подготовка, правда? — и настоятельно просят панику не разводить и детям ничего не говорить. Выдают план действий: отмена построения, завтрак обычными группами, и первый отряд с частью второго отправляется в Леснию во главе с начальником лагеря. Остальные же дети должны оставаться в комнатах безопасности ради, ожидая своей очереди. — Почему на нас повесили обязанность об этом сообщать? — сокрушается Модди по дороге назад. Пугод вздрагивает, напрягается: — Это всё, что тебя волнует? Модди, это война! На нас имперцы напали! — Тише ты! — цыкает на него он. — Сказали же: не разводить панику. Он молчит, только губы поджимает, и Модди вздыхает — как будто ему так просто подобное было услышать! Просто оно в голове не укладывается — не укладывается, что конфликт правда перерос в нападение, не укладывается, что вся семья осталась в оккупированном городе, не укладывается, что война — такое далёкое, дикое слово — действительно началась. Модди просто предпочитает об этом всём не думать — есть дела и поважнее, чем отдаваться переживаниям и тревогам. Только Пугод — наоборот, не думать не может, и трясёт его сейчас, как осиновый лист на ветру. — Послушай, — останавливается Модди, оборачивается к нему, слова подбирая. — Всё будет хорошо… — Ты не можешь этого знать! — перебивает его дрожащим голосом Пугод. — У меня там, — он дёргано указывает пальцем в сторону города, — младшая сестра, кошка и родители! В оккупированном имперцами месте! Модди беспомощно на него смотрит — не знает, что этому можно противопоставить, не знает, как поддержать и успокоить, он не знает ничего. Поэтому просто подаётся вперёд и обнимает, вжимает в себя, и Пугода медленно затапливает горькое отчаяние, и он воет тихо куда-то в плечо, сползает вниз, и Модди опускается на землю вслед за ним, не прекращая баюкать в кольце рук. Боже, они же всего лишь маленькие, глупые подростки! Они всего лишь планировали весёлое беззаботное лето, сдуру подали заявку на вожатство и случайно прошли, а потом не отказались и правда поехали, о чём даже не пожалели — даже дети им попались на диво адекватные. И что сейчас? Сейчас их прихлопнули новостью о войне, о самостоятельной, неизвестной за пределами лагеря эвакуации, настоятельно рекомендовали не паниковать — будто, ну, можно так просто себя заставить не чувствовать ничего. Пугод отстраняется, вытирает сухие, но покрасневшие глаза, криво улыбается: — Прости, я сорвался, — и добавляет, поднимаясь на ноги: — Ты хорошо держишься, научишь так же? — Если бы, — вздыхает Модди, переплетает их пальцы. — Давай ты отдохнёшь, а я с детьми поговорю? — Спасибо, — благодарит Пугод, на мгновение оказывается очень близко — то ли целует, то ли дышит прямо в щёку, тут же отстраняясь. У них третий отряд, и ребята мелкие, ещё начальная школа — а значит, поплывут вторыми. И нужно это всё лишь правильно подать, не напугать, не посеять панику среди малышни. Модди сначала заглядывает в комнату к мальчикам: почти все спят, только Фереден и Наклс о чём-то негромко переговариваются, сидя вплотную друг к другу. — Подъём! — привычно гаркает он. — Встаём, матросики, а то всю жизнь так проспите! Он шумит привычно, со вкусом, не стесняясь ни в выражениях, ни в громкости голоса. Вручную будить девять здоровых крепких пацанов — дело не такое весёлое, да и они чутко реагируют на звук — привыкли за первую половину смены. — Спешу вас обрадовать, матросики, зарядку и построение отменили, а после завтрака вас ждёт сюрприз. Так что собирайтесь, у вас полчаса на проснуться! — Есть, товарищ капитан! — подхватив игру, салютует ему Опти. Модди фыркает и уходит, перемещаясь в комнату к девочкам. Их всего шестеро, а спят из них только трое — Мартс, Эбони и Оля шепчутся о чём-то и хихикают. — Сплетничаете? — придавая голосу весёлость, щурится Модди. Те отзываются ещё одним приступом смеха. — Доброе утро! — нестройным хором здороваются они. Модди по очереди осторожно трясёт за плечи Нови, Дурашку и Чибу, не рискуя будить их шумом. С девочками общаться ему отчего-то сложнее: они кажутся какими-то хрупкими, нежными созданиями. Вот Пугоду с ними ладить удаётся проще: он вообще не делает различия между пацанами и девочками, с лёгкостью очаровав и тех, и тех. — Так, вас тоже обрадую: ни зарядки, ни построения сегодня не будет. А после завтрака я вам один секрет расскажу, — подмигивает он. — Через полчаса будьте готовы! Девочки кивают, снова принимаются что-то обсуждать — Модди не прислушивается, а шагает в их с Пугодом комнату. Тот сидит на кровати, в прострации глядя в одну точку, и не реагирует на его появление. У Модди сердце сжимается на секунду в отчаянном страхе и желании жить, но он старательно это ощущение прогоняет — не время поддаваться чувствам, когда действовать нужно решительно и спокойно. Он садится рядом с ним, неловко опускает руку на плечо, стараясь не напугать — Пугод всё равно вздрагивает, переводит на него тусклые, мутные глаза. — Чего наврал им? — Сказал, что сюрприз будет, — просто ответил Модди. — Как думаешь, Лесния нас примет? — Она славится своим нейтралитетом и гуманностью, — пожимает плечами Пугод. — Хотя там до сих пор князь правит, даже из той же династии, что пять веков назад. — Чтут традиции, — усмехается Модди, не сдержавшись, опять заключает Пугода в объятия. Когда он такой несчастный, похожий на мокрого, замёрзшего котёнка, его так и хочется приласкать, утешить, убедить в том, что всё в порядке, что всё будет хорошо, что никакой трагедии не случится. Только настолько сильно, пусть и во благо, он врать не может — потому что Пугод прав, он гарантировать это не способен, и вот так просто взять и надавить на доверие друг к другу как-то нечестно, неправильно, болезненно-криво. Пугод дышит ему в шею прерывисто, выдыхая воздух, напитанный тревогой и боязнью. Они проводят в таком молчании порядочно времени: по крайней мере, становится ребят слышно, а значит, они уже бегают по коридору в ожидании друг друга. — Пойдём, — отрывается от него Модди, оставляет горящий след от поцелуя на виске. — Всем надо поесть и набраться сил. Пугод покорно вздыхает и каким-то незаметным, плавным движением ловит его губы ненадолго, целует отчаянно, жадно, и в этом поцелуе неожиданно много горечи. — Пойдём, — соглашается он и на пару секунд замирает перед зеркалом, натягивая на себя улыбку. Дождавшись опаздывающего Винкса, они выстраивают детей парами, Оптимист опять пристраивается к Пугоду, идущему впереди, а Модди замыкает процессию в гордом одиночестве. Ребята особо не шалят — то ли правда ждут сюрприза, то ли прочувствовали тревожное напряжение, повисшее в этом пасмурном дне, пусть и не поняли, из-за чего оно. Увидев запеканку на столах, радостно взвизгивают, ускоряются, чтобы занять любимые места; привычно умудряются повздорить с соседним отрядом и наконец-то почти замолкают, занявшись завтраком. Модди и Пугод подсаживаются к вожатым второго отряда, Джасту и Заку, негромко, намёками новости обсуждают, делятся сдержанными эмоциями. У всех в глазах — опасливый пепел, но проявлять его никто не решается, предпочитая делать вид, что всё в порядке, что всё хорошо. После завтрака они ведут детей обратно в домик, собирают всех в мальчишеской комнате — те по-джентельменски уступают девочкам целую сторону, а сами грудятся почти друг на друге. — Итак, матросики, все вы ждали сюрприза… — загадочно начинает Модди. — И я счастлив вам объявить, что сегодня вы сможете стать настоящими юнгами и отправиться в небольшое плавание… — На этих словах Пугод не выдерживает, торопливо уходит, и Модди еле заставляет себя не смотреть ему вслед. — Так вот, мы сегодня на лодках отправимся в княжество Леснии, пересекая нашу речку Говорлинку. Но для этого вам нужно быть тихими и внимательными, как мышки! Справитесь? — Он почти оглушён счастливым выкриком «да». — Как мышки! — строго напоминает он. — А когда мы поплывём? — восхищённо спрашивает Чиба. — Мы вторые на очереди, — сообщает им Модди. — А до этого тут посидите, поиграйте, поболтайте… Я даже закрою глаза, если вы захотите поиграть в карты, — подмигивает им он, вызывая своими словами ещё один приступ радости. Удостоверившись в том, что они всё поняли, Модди выходит из комнаты и принимается искать Пугода. Тот обнаруживается на пороге домика с задранной в небо головой. Модди молчаливо к нему подсаживается, дотрагивается до ладони аккуратно. — Складно врёшь, — выдыхает он. — Стараюсь, — в тон ему отзывается Модди. — Но им нельзя сейчас знать правду, понимаешь же? — Понимаю, — его плечи опускаются, и он кладёт голову ему на плечо, прикрывая глаза. — Только всё равно хреново. И с этого, и с войны, — слово «война» он говорит шёпотом, быстро, словно беду накликает, если произнесёт громче. — Главное в Леснию перебросить детей, — пытается утешить его Модди. — А дальше… — Знаешь, что самое хреновое? — вскидывается Пугод, зло поджимая губы. — То, что я ничего не могу с этим сделать. Вообще ничего! Я перед ней бессилен! — Как и каждый человек по отдельности, — соглашается Модди. — Да, ты не можешь ничего остановить, но это не твоя вина. — А чья? — горько спрашивает он, нервно зарывается пальцами в волосы. — Бога? Я думаю, раз он такое допускает, то его точно не существует. И ответа Модди не находит — вообще ни на что. Потому что в его голове нет ни одной разумной причины войну развязать, нет ни одной разумной причины заставлять людей страдать — и даже смерть это не худший исход из тех, что могут быть. Модди просто обнимает его за плечи, прижимает к себе, словно так они оба будут в безопасности, словно так не будут чувствовать фантомный запах смерти в воздухе, и давить на них понимание всего ужаса ситуации тоже не будет. Дождь начинает идти резко, словно кто-то сверху до этого сдерживал воду, а тут она перелилась за край сильным потоком. Только никто из них не шевелится — Пугод голову поднимает, подставляет под холодные, живые капли, вдыхает запах свободной природы. Модди за ним, как обезьянка, повторяет, только ничего необычного не замечает и в конце концов глаза прикрывает, позволяя вырвавшейся солёной горечи смешаться с ливнем. И дождь, в конце концов, способен смыть все следы крови, дождь способен спрятать в своём шуме выстрелы и крики, и ему абсолютно на людей наплевать. Только отчего-то хочется верить, что дождь — это слёзы мира от несправедливости и бесчеловечности самого жестокого своего создания — человека.

Мир тоже способен горевать и плакать.