Фаталисты

Один летний день две тысячи двадцать девятого года. Музыка играла в наушниках громко, так, чтобы Риндо не мог услышать даже собственных мыслей. Это давно уже стало особым способом разгрузки, минутного самозабывания. Чертова привычка из далеких времен, когда только включенный вовсю плеер заглушал вопли юношеского максимализма, пышущее желание выйти из тени старшего брата и голоса… вполне реальные голоса из-за ширмы в главном зале, куда его и Рана приводил отец втайне от других членов собрания. Прошло десять, двадцать… много лет. Риндо уже взрослый и состоявшийся во всех смыслах мужчина. И конкуренция с братом давно ушла в прошлое вместе с бунтарским желанием разрушать, доказывая свою значимость снесенными с плеч головами. И нет больше в нем этой детскости, эгоистичной жажды внимания и нервных аддикций, которыми обычно закуривают малейшую неудачу. Да что же об этом говорить… Риндо сам уже родитель, ответственный, собранный и готовый в любой момент искупаться в крови ради защиты семьи. Жизнь у якудзы сильно не меняется — каждый год будут одни и те же церемонии, званые вечера и роскошные похороны с арками белых астр. Но меняются кардинально ее приоритеты. А еще — место дислокации. Риндо, не замедляя шаг, взглянул в ночное небо, чужое, бесконечное, черное. Кёльн… это совершенно другая часть земного шара. А по ощущениям — другая планета и кривое зеркало. Хайтани долго привыкал, каждодневно проклиная новую страну и параллельно с тем осознавая: если где и ловить свободу, то лишь здесь. В Токио — клетке, — даже дышится с некоторых пор по-иному, сны приходят другие, алкоголь горчит на языке без сладкого послевкусия. Риндо был бы готов терпеть и рисковать. Вот с этим свыкаться ему бы не пришлось. Если бы не маленький сынок, который должен вырасти в мире и безопасности, вдали от клановых междоусобиц. Взрастить новое поколение среди старых устоев невозможно, когда те предельно изжили себя. Иначе череда повторяющихся ошибок замкнется в смертельный цикл, когда-то рискующий стянуться удавкой на шеях к нему причастных. В наушниках играла любимая «Nirvana». Конечно, за ней не было слышно, ни как захлопывается дверца машины, ни стрекота сверчков, ни пульсирующей в висках крови. Оглядываться по сторонам — тоже дебильная привычка. И ведь не сразу приходит в голову, что опасаться теперь нечего, уж точно не во внутреннем дворике его же дома. Это зеленая зона, островок безопасности посреди города, по своей сути не менее хищного, чем тот же Токио. И уж кому, как не Риндо судить об этом. Опять же, меняется место жительства, синдикат, должность, да только преступник им же и останется в любой точке мира. Но даже для этого Хайтани отыскал лазейку и оставил ее в том же месте — дома он просто папа и муж. И это так… привычно-необычно, иначе не скажешь, это выражается только в оксюмороне. Будто за порогом начинается следующая жизнь, а Риндо — единственный смертный, кому удается проживать ее авансом уже в этой. Будто сансаре надоело крутиться, и она разом сократила свой путь. Один шаг, один звонок дверь — и мир снова кардинально изменился. Хайтани шагнул внутрь, не снимая наушников, чмокнул в губы жену. Движение выработанное и каждодневное — наверное, он смог бы провернуть его даже в полной темноте, только по мышечной памяти. Рейна, его милая маленькая жена, всегда открывала дверь, как бы прячась за ней и только высовываясь на полголовы (это тоже своего рода ужасная привычка человека, выросшего в среде якудз). Ну а ее тело Риндо знал лучше, чем свое собственное, — без каблуков супруга едва доставала ему до плеча. Один привычный наклон, и найти ее губы совсем не проблема. Все же за плечами более десяти лет брака. И только теперь Хайтани стянул наушники. В них больше не было необходимости, хаос, нескончаемо идущий за ним попятам, отступил. Дома светло и тепло, пахнет приятно, хоть он бы даже не смог сказать, чем именно. Просто тут всегда хорошо, спокойно и безопасно, а такими вещами определенно стоит дорожить. Риндо флегматично расшнуровал туфли, отставил на пол портфель и еще раз поцеловал Рейну, в этот раз правильно, крепко обнимая за талию. Это понравилось супруге гораздо больше — уголки губ поползли вверх, глаза даже заблестели. Радовать жен, оказывается, так легко… Хайтани и сам улыбнулся ей, даже не заметив этого, после чего поспешил наверх. Там его ждала следующая жертва. — Ну привет, — сын — ожидаемо, — нашелся в его кабинете. Не было ясно, на какую болезнь можно списать этот симптом, но с тех пор, как Рюджи научился передвигаться самостоятельно, ручки и ножки постоянно несли его либо к маме в гостиную, либо к рабочему месту отца. Этот ребенок был явно не из тех, кого можно занять игрушкой или мультиками. Он постоянно требовал нахождения рядом с собой кого-то, и в этом родители удостоверились в первые же дни жизни своего малыша. И будет ложью сказать, что поначалу это не казалось им сущим адом. Но дети растут ведь… и вот уже надрывные грудные крики превращаются в понятную речь, в движениях шаловливых непослушных ручонок появляется осмысленность. Рюджи просто не любил подолгу оставаться один, и потому со всеми своими кубиками, машинками и лошадками таскался за кем-то из родителей — тут уж кому повезет. В этот раз он обнаружился на полу. Мальчишка сидел неподвижно и что-то так увлеченно рассматривал, что будто и не заметил отца. Но настойчивость ему как раз от него и досталась. Риндо нарочито бесшумно подошел к сыну сзади и практически без усилий поднял его на руки, крепко прижимая к своей широкой груди. — А папка-то может обидеться, если с ним не здороваться! Начнет все шоколадки и чипсы съедать на работе, а Рюжди приносить только упаковки. Мальчик посмотрел на отца широко распахнутыми глазами, будто не понимая, откуда тот возник настолько внезапно. Широко распахнутыми голубыми глазами — почти что мамиными, лишь слегка темнее. Своим спокойным характером он пошел в нее же — Рюджи (не считая младенчества, тогда он накричался на жизнь вперед) никогда не плакал и не капризничал, был послушным и даже чересчур тихим. По мере того, как он подрастал, в нем все большее проявлялись мамины задумчивость и медлительность, за которыми уже просматривались отличная логика и богатая фантазия. Даже сейчас ему потребовалось несколько секунд, чтобы переключиться со своего недавнего занятия на родителя. Посмотрев еще раз на пол, затем на отца, тот все же улыбнулся во все свои мелкие детские зубки: — Папочка! Конечно, Риндо не сердился. Просто хотел после работы поцеловать сына, с чем теперь не стал затягивать. И только после этого он глянул себе под ноги. На полу обнаружился альбом и разбросанные вокруг него фотографии. Хайтани даже удивился. Он давно туда не заглядывал… а теперь на него снова смотрели с изображения глаза брата, отца и некоторых других родственников, которых более нет в живых. Кому-то Риндо даже помог уйти, но сыну знать об этом не следовало до поры до времени. — Он сказал, что у меня некрасивое свадебное платье, — без тени обиды пожаловалась Рейна, подойдя ближе и легонько ткнув мужа плечом в руку. Риндо тоже заинтересовала неожиданная находка, и он медленно опустился на колени, бережно поставив Рюджи на ножки. Тот долго не простоял и последовал примеру отца, при этом неуклюже качнувшись вбок. Рейна задумалась лишь на несколько секунд и присела рядом с ними, указав пальцем на страницу, не глядя: — Нашли вот. Сын захотел посмотреть старые фотографии дяди Рана, потому что все еще не верит мне, что татуировки на шеях у вас появились одновременно. Мы стали искать, кто был первым, и перерыли на свою голову весь альбом… Риндо засмеялся — честно, от всего сердца. И все равно в груди что-то кольнуло, опасное, как вражеская пуля, вынудило коснуться кадыка и будто удостовериться, что там вовсе не гладкая кожа. Для кое-какой правды Рюджи был еще слишком мал. Было в этом что-то несправедливое и предательское, своеобразный камень преткновения для обоих родителей — не друг против друга, но в подсознании каждого. И единственным ответом для них всегда была улыбка на лице маленького сына. Хайтани собрал в стопку все рассыпавшиеся фото и принялся по одному их рассматривать. Перед глазами напечатанные на глянце картинки оживали, отзывались в памяти звуками, запахами, вкусами, и будто эти события и сию минуту разделяли вовсе не долгие годы, а отражения параллельных миров, где нарушен хронометраж и они происходят в данный момент. Риндо просто оживил свои воспоминания, и они начали играть по своим правилам. Сначала в ушах отчетливо звучал голос брата, желающему ему встретить в жизни такую же сильную любовь, как и он сам, — фото с его свадьбы. Потом строгие наказы отца, которые… ох, уже и сложно вспомнить, чему он пытался научить его, все равно ничего не пригодилось. С портретной фотографии на Риндо глядели холодные и пугающие глаза человека, который столько раз был его оябуном, но никогда отцом. И после все это далекое, будто напоминающее о совсем другой жизни, сменилось свадебным маршем. Фотография уже с церемонии Риндо и Рейны. — Потому что это не платье, а юката, — потрепав сына по волосам, поправил Риндо, призывая посмотреть на изображение еще раз. Рюджи поморщил нос и принялся неуклюже массировать пальчиками макушку, будто расправляя спутавшиеся локоны. Он родился в Германии, здесь же прошла вся его маленькая жизнь с только парой исключений, о которых мальчик в силу возраста просто не может упомнить. Конечно, он привык видеть по телевизору красивых невест в роскошных европейских платьях. На фоне их кружевных рукавов, длинных фат, широких юбок белая юката и свадебное покрывало Рейны выглядели более чем скромно, если не сказать неказисто, неуместно. Но вот только Риндо знал, что наряд его супруги в тот день стоил как минимум два таких шикарных пышных платья. — В стране, откуда мы с твоей мамой родом, принято жениться в традиционной одежке, какую еще носили наши дедушки и бабушки. Но это только для церемонии. Потом невесты переодеваются в обыкновенное платье, как здесь. Чтобы не быть голословным, Риндо, как карты, принялся тасовать фотографии в поисках подходящей. Рейна зорко проследила за его руками, будто надеясь выловить нужное изображение раньше него. В какой-то момент ее рука бережно накрыла запястье мужа и чуть сжала, привлекая внимание — будучи точно уверенной, что подумали они об одном и том же, женщина отрицательно кивнула, чуть нахмурившись. Брови Хайтани тоже поначалу сомкнулись над переносицей. А потом он понял… понял так отчетливо, что был готов стукнуть себя по лбу. В этом альбоме просто не могло быть нужного ему фото. Как и в любом другом. Память о том вечере хранилась нематериально в головах избранной сотни людей, большая часть из которых уже не могла ею поделиться. — Надо же… и как мы только не сфотографировались?! — он даже хлопнул себя по коленям. Наигранно, киношно, но маленькие зрители такое любят. Рюджи поднял на отца удивленный взгляд, совершенно не понимая его удивления. Риндо на это только засмеялся, указывая пальцем на свою единственную фотографию со свадьбы: — Некоторым традициям давно пора уйти в прошлое. Твоя мама была просто безумно красива в своем пышном платье, уж поверь мне, папа разбирается! Настоящая химэ! Под покрывалом такую прекрасную женщину не рассмотришь. Риндо прикусил изнутри щеку, украдкой посмотрев на жену. Комплимент ее не сильно впечатлил — женщина коротко поймала его заинтересованный взгляд своим мрачным. Хайтани понял, что к этому они еще вернутся сегодня. Ну, все равно — была не была. — Когда будешь жениться, Рю, обязательно купи ей шикарное платье и фату. — этот разговор можно было бы отложить на добрые лет двадцать. Риндо не надеялся, что в маленькой головке сына отложится это его бесполезное простоватое наставление, прочно закрепившееся на банальном принципе. Но какое же важное… если понимать небуквально. — Не прячь ее. Уверен, ты выберешь себе великолепную красавицу. Обещаешь же? Не совсем понимая, что от него требуют, мальчик поморщился, глядя на отца, но все же кивнул. Риндо улыбнулся и, расслабленно отклонившись назад, оперся ладонью о колено сидящей рядом жены. Рейна дернулась, будто это прикосновение спустило ее с каких-то своих облаков. Мужнина рука была теплой. Недолго помедлив, женщина накрыла его пальцы своими. Хайтани почувствовал, как она бесшумно вздохнула, и чуть усилил хватку. Он знал, что его Рейна никогда сама не заговорит о тревогах и беспокойствах, пока ее не спросишь напрямую. Но в этот раз у него была догадка, подтверждения которой теперь нужно было дождаться. Рейны хватило еще на двадцать минут, по истечению которых она поднялась, отряхнулась и подтолкнула своих мужчин в сторону кухни, невпопад заявив, что ужин уже готов. У маленького Рюджи, конечно, вопросов не возникло — только небольшое недовольство из-за того, что мама наказала ему аккуратно собрать разбросанные фотографии в одну стопку, чтобы они с Риндо позже смогли вложить их обратно в альбом. А вот он как раз понимал, что еда никак не могла приготовиться, если Рейна все время была с ними. Ужин, действительно, некритично задержался. Рейна довольно быстро сообразила, какие ингредиенты как соединить, и подсуетилась на кухне. Риндо выловил момент, чтобы спрятать альбом к себе в стол, — проснувшееся чувство ностальгии требовало пролистнуть его от и до, рассмотреть и вспомнить каждое лицо, восстановить перед глазами картины далекого прошлого. Но вернуться к этому можно было и позже. Время теперь никуда не убежит. Более того — отчего-то теперь оно стало тянуться ужасно медленно. Трапеза прошла тихо и спокойно, практически в молчании. Так уж вышло, что и Риндо, и Рейна сами по себе были не сильно разговорчивы, так что и маленькому сыну неоткуда особо была нахвататься генов болтливости. Обычно ему было, чем поделиться с родителями, — сад, кружки, игры с друзьями. Однако сегодня даже папа ни слова не сказал о своем рабочем дне, поэтому Рюджи перенял его модель поведения на ближайший вечер. Рейна то и дело задумчиво поглядывала на сына, точно находя в себе силы начать какой-то элементарный разговор. И Хайтани, сидя рядом, просто физически чувствовал ее нежелание делать это. За многие годы близости он научился различать оттенки ее состояния, сканировать эту женщину без рентгена. Уже давно даже без слов. В этом молчании, разбавленном шумом телевизора из гостиной, прошел остаток вечера. Поцеловав перед сном Рюджи и подоткнув под него одеяло со всех сторон, будто запаковав в кокон, Риндо и сам отправился в спальню, где, пристроившись на своей половине постели, вновь подключил к телефону наушники. И вновь безмолвный мир вокруг наполнился шумом и музыкой, выбивающей такт покалывающих под кожей нервов. Ноги сами были готовы нести его в кабинет, пальцы просто чесались, чтобы поскорее взять в руки альбом. Но Хайтани отложил это на завтра, когда окажется в офисе, и ему станет уже невмоготу копаться в очередных таблицах и «ворде» (хотя и понимал, что вцепится в эту книжицу, как только опустится в рабочее кресло). Пощадил Рейну. В конце концов, если Риндо и вывез из Японии хорошие воспоминания о детстве, брате и безбашенной юности, то его супруга, миновав границу, могла только выдохнуть с облегчением. Там она прошла свой персональный ад, о котором наконец-то могла забыть. Плейлист «Skillet», ударный, громкий, легко заглушил ему шум воды в ванной и гул фена. Момент возвращения Рейны он даже не застал — открыл глаза, а она уже сидела за туалетным столиком, расчесывая волосы. Риндо отложил наушники и привалился к спинке кровати, даже не скрывая, что теперь наблюдает за ней — за движением обнаженных рук, за блеском черных локонов, за складками голубого шелка на ее спине. Хайтани уловила это в отражении зеркала и понуро опустила глаза к рукам, переставляющим баночки с косметикой в новом порядке. — Рюджи сам нашел этот чертов альбом среди твоих вещей в кладовке, пока мы убирались, — начала она. — Я немного рассказала о нашем клане — только хорошее, конечно! Как мы живем в родительских домах, как посещаем приемы и церемонии, как играем свадьбы… А потом в какой-то момент обмолвилась, что когда ты был уже взрослым и совершеннолетним, мне было только десять лет. Сын спросил, как же ты тогда влюбился в меня, и я растерялась. Риндо нахмурился, переваривая ее слова и не находя в них ничего настолько выбивающего из колеи, а затем расслабился и пожал плечами. — Да ладно, не такая у нас и большая разница. Есть супруги с гораздо более страшной. Некоторые такие даже в голову не помещаются! Просто объясни ему, что ты сама была уже не малышкой, когда мы познакомились, это ведь несложно… — Нет, — перебила Рейна, все так же глядя куда-то вниз. В ее руках звякнула какая-то стеклянная емкость. — Я была не малышкой, но еще ребенком. Меня подготовили к замужеству, но не научили быть женой, и ты не можешь этого отрицать, потому что сам колотил кулаком о стену и постоянно спрашивал, почему тебе досталась я. — Пьяный, наверное, был… — заметил себе под нос Хайтани, не будучи точно уверенным. В тот кошмарный период ему не нужно было напиваться, чтобы так сорваться, хоть и делал мужчина это часто. Надеялся, что алкоголь будет расслаблять нервы, пока тот лишь стимулировал его агрессию. — Я понимала тебя даже лучше, чем саму себя, и жалела так же сильно. Ты и я — жертвы многовековой системы, которая лишила нас свободы. И если для меня это было естественно и единственно верно, то для тебя все прошло гораздо болезненнее. Меня вырастили в теплице, а тебя в нее пересадили. — Я рад, что ты моя жена. — теперь Риндо понимал, чем было испорчено ее настроение. Некоторые воспоминания — угли. Их лучше не трогать, чтобы не обжечься. — И я тебя люблю. Кажется, сейчас у нас все хорошо, и, может быть, так все и должно было случиться. Хлебнули горя, чтобы научиться ценить простое человеческое счастье. Рейна тряхнула плечами, по которым тут же рассыпались ее волосы. Хайтани понимал, что она не просто так зашлась болезненной для себя темой. А для него — обжигающей, почти как чистый спирт в горле. Говорить или даже думать о первых годах брака они не любили — давно уничтожили все памятные вещи, сожгли кучу других фотографий, оставили позади свой супружеский дом. И все равно минувшие кошмары настигали в тревожных снах после долгих ворочаний, в неожиданных вопросах сына и давно не значащих ничего датах в календаре. — Когда-то нужно будет рассказать ему правду. Мне бы хотелось, сочинить красивую историю о любви, где ты и я повстречались на званом вечере в доме отца и с первого взгляда полюбили друг друга. Где ты ходил за мной попятам весь вечер, чтобы выпросить шпильку из прически, а я прикрывала свои красные щеки рукавом. Где мы сыграли красивую свадьбу, где у нас двое шустрых мальчишек, где нам стало тесно в Японии, и мы долго-долго путешествовали, чтобы обосноваться здесь. Но как я могу?! Ведь ничего этого не было! И Рюджи должен знать, как это устроено. Он ведь будущий оябун. Прозвучало, почти как вердикт, приговор, несправедливое наказание для невиновного. Риндо глубоко вздохнул и, не зная, куда деть руку, взлохматил на затылке волосы, косо глядя куда-то в угол комнаты и неосознанно избегая глазами жену. Все же это его кровь, его наследие, его ноша, доставшаяся младшему сыну уже в момент его рождения. Рюджи был еще очень мал, даже не ходил в школу — а у него уже было расписанное по годам будущее, груз ответственности за целый клан и дышащая в затылок опасность, преследующая его каждым незнакомым лицом в толпе. Хайтани Рюджи был рожден для непростого и великого будущего, для поста оябуна своей фамилии. Так и вышло: всю свою маленькую жизнь он провел в Германии, знал немецкий язык, культуру лучше своей родной, и все равно должен был однажды вернуться, чтобы хранить неизвестные и непонятные ему семейные традиции… да к черту их! Хайтани Рюджи был рожден от любви и для любви, чтобы оживить сердца своих родителей новой надеждой. — Некоторым традициям давно пора уйти в прошлое, — уверенно повторил Хайтани и, уже с трудом находя себе место на подушке, поднялся, разминая ноги. Рейна, заметив в отражении его шевеление, обреченно кивнула, сама не зная, с чем соглашаясь, и потянулась к небольшой плетеной корзинке, где хранила принадлежности для волос. Риндо мягким шлепком остановил ее руку. Не успела она и поднять на мужа глаз, как тот уже пристроился за ее спиной, осторожно пройдясь по всей длине волос и будто проверив их на гладкость. — Это началось на моем брате, и принесет плоды на нашем сыне. Мы воспитаем его свободным человеком в свободной стране. Ему никогда не придется проходить через то же, через что и мы, он никогда не возьмет в жены нелюбимую девчонку, он не будет подстилаться под всяких ублюдков. Ран как нынешний оябун достойно подготовит ему место. Рюджи переймет все лучшее, что только есть у Хайтани, и наконец-то наведет порядок на этом скотном дворе. Ты же мне веришь? Кивнуть она не смогла — пока Хайтани произносил это, его руки непрестанно летали в воздухе, пытаясь заплести волосы супруги в более-менее приличную косу. Но только Рейне хватило одного взгляда в зеркало, чтобы понять: одна прядка вдвое тоньше второй, пока третья буквально выскакивает из плетения. Ей было все равно — главное, что Риндо наконец научился делать это, не дергая. Но даже в те моменты она терпеливо радовалась заботе супруга — такой простой, полной невыразимой нежности и внимания. Цвет резинки выбирал он сам — конечно же, свой любимый сиреневый. И только когда муж отошел на пару шагов назад, оценивая результат своего труда, Рейна плавно качнула подбородком: — Верю. — и не стала добавлять в этот раз ничего. Риндо опустил ладони на ее плечи и ободряюще улыбнулся их отражению, надеясь, что супруга уловит его настрой и ответит тем же. Вроде бы что-то отлегло от души в очередной раз. Вроде взбудораженные нервы снова горели тревогой, которая будет преследовать Хайтани теперь до крематорной печи. Рейна тоже улыбнулась. Но она чувствовала, какие холодные пальцы и с какой силой они давят на кожу. Понимала, что сжимает подол ночнушки точно так же.