Траур в поместье Невем

      Утешение! Как много в этом слове!       Через большое окно в спальне Криллии солнце светило чуть ли не с ночи, прогоняя сон; а может, это жизнь вдали от города научила Гвенелет просыпаться пораньше.       Элви привезла ей несколько простых платьев с шнуровкой спереди, чтобы виконтесса могла сама раздеваться по своему желанию — и желание это, надо думать, у нее бывало нередко, ведь Криллия почти все время находилась рядом; на жарком солнце посветлели волосы, но Гвенелет это больше не заботило, потемнела кожа, но никаким лимонным соком она свои плечи не поливала. Летний зной и в самом деле выжег время, и дни превратились в одну сплошную яркую канву, расшитую исключительно счастливыми воспоминаниями: они вместе играли с Аксали и воспитывали ее, проводили уроки, во время которых Гвенелет научилась понимать детский лепет и обнаружила, что девчушка весьма умна; обедали в саду, под тенью деревьев или статуй, и Гвенелет в шутку взялась вести каталог рыб с тарелок, но быстро сбилась и оставила попытки. Ей тоже удалось внести разнообразие в мирную жизнь поместья: с ее подачи в доме появилась пара музыкантов, проводящих дни в праздности и отдыхе, чтобы затем играть весь вечер напролет. Под их заливистые трели просто невозможно было усидеть на месте, и если в первые музыкальные вечера танцевали только Гвенелет и Аксали, со временем к ним присоединился Вульфенит, поддавшись воплям своей маленькой подружки, а после и Криллия, и даже Элви, иногда позволявшая себе минутку праздности в присутствии госпожи. Ее обычно бледному лицу загар очень пошел, а волосы выгорели почти до белизны — красиво.       "Не могу поверить, что допускала мысль о вашем романе, — шептала Криллия на ухо, указывая глазами на Вульфенита, кружившего Элви по комнате. — Хотя и знала прекрасно о твоих... своеобразных... склонностях",       Гвенелет улыбалась и в шутку щипала ее за бока; Аксали прыгала на стуле до тех пор, пока он не развалился, и хохотала от всего сердца.       Славно было в Невеме, весело и жарко, и черные наряды его хозяйки перестали кого-либо волновать.       Неприятным открытием для Гвенелет оказалось то, что если носить одно и то же платье каждый день, то оно быстро испортится. В очередной раз бегая по полю, срывая цветы для Криллии и купаясь в лучах утреннего солнца, зная, что днем оно своей силой загонит ее под крышу дома, Гвенелет обнаружила, что под мышками платье почти протерлось, и это означало, что Элви ждет очередная вылазка в город. Лакея-то прогнали, и ездить теперь приходилось только с мрачным кучером, на лице которого неизменно висело выражение глубочайшей неприязни ко всему мыслимому и немыслимому, так что бедняга Элви перестала наслаждаться поездками; однако с подачи Криллии Гвенелет начала давать ей на пару монет больше, чем нужно, намекая, что сдачу нести необязательно, и всякий раз наблюдала из окна или из сада, как девчонка спрыгивает с повозки, вынимает первым делом одну-две книжки, купленных в лавке наверняка за полцены, а только потом достает то, за чем ее посылали. Что ж! Пусть и ей жизнь в Невеме будет нравиться, ведь так всем легче!       Но на этот раз помимо новых платьев Элви привезла еще кое-что: почту. Гвенелет наблюдала за подъездной дорожкой из окна библиотеки, где как раз проходил урок счета; чтобы точно все как следует увидеть (это тоже зрелище, знаете ли!), она прижала к глазам свой театральный бинокль — само собой, о поездках в театр в доме больше и речи не поднималось — и благодаря этому крошечному приспособлению сразу поняла, что что-то стряслось. Даже кучер показался ей каким-то довольным, а Элви так вообще, была бледнее мела и смотрела испуганными детскими глазками; что-то случилось.       — Криллия, мне нужно отлучиться, — провозгласила она, перебивая Аксали, громко рассуждавшую о том, что идет после цифры "четыре".       — Ура! — обрадовалась девочка, решив, что это избавит ее от необходимости думать; ее мать проявила большие чудеса интуиции и пытливо посмотрела на Гвенелет.       — Стряслось что?       — Вероятно, — в легком платье не было нужды поднимать юбки, так что она бросилась к выходу, подталкивая подол лодыжками. — Элви вернулась.       Криллия тут же заподозрила неладное и приподнялась.       — Если я...       — Нет, останься с Аксали. Может, там ничего серьезного, — хотя Элви вряд ли побледнела бы так сильно из-за какой-нибудь ерунды. — Я скоро буду.       На дрожащих ногах Гвенелет спустилась по лестнице, уже сама не понимая, как могла передвигаться по таким высоким ступенькам в платье-люстре, выбранном для театра; и приземлилась напротив Элви, явно спешившей ей навстречу.       В руках бледная девушка держала конверт, повернутый печатью от тела, и Гвенелет подумала было, что это очередное послание от надоедливого драматурга (впрочем, не пытавшегося связаться с Криллией после происшествия в театре); но затем с ужасом поняла, что все куда хуже.       На конверте была печать виконта.       — Отдай, — грубо скомандовала Гвенелет, и пускай Элви явно не собиралась придерживать письмо у себя, грубо вырвала его из ее рук. Конверт был очень легкий, совсем тонкий, явно внутри лежала лишь короткая записка; но на самом деле это был еще более тревожный знак. Выходит, это не рассказ о том, как дела дома, где Гвенелет не было уже почти два месяца. Скорее всего, это извещение или приказание. Ни то, ни то от мужа она получать не хотела.       Поднявшись в голубой кабинет Криллии, словно в свой собственный, Гвенелет заперла изнутри дверь и подошла к окну, чтобы вскрыть послание. Интуиция не обманула — внутри лежала короткая записка, буквально несколько строк, начертанных ненавидимой рукой: муж требовал от блудницы-жены, чтобы она вернулась в Хрустальную и привела в порядок домашние дела. Да какие дела? Она же его по миру пустит, со свету сживет! Отослал в Невем, и пускай!..       Опасаясь тратить силы на рыдания, Гвенелет закусила нижнюю губу и еще раз перечитала письмо. Муж. Блудница-жена. Поправить дела. Осень на пороге, и дому действительно нужна хозяйка — пришло время готовиться к затяжной зиме. Но Горви, как она надеялась, что он додумался найти хорошего управляющего и не станет возвращать ее к себе еще год, а лучше два! О Горви!       В отчаянии она бросилась к письменному столу, схватила первый попавшийся чистый листок и начала строчить ответ: да что он о себе возомнил, да что он понимает, да если он, взрослый мужчина, не в состоянии позаботиться о доме, то... то...       Дверь в кабинет отворилась — у Криллии был запасной ключ.       — Что, что случилось? — она обеспокоенно замерла на пороге, с ужасом глядя на слезы Гвенелет, бежавшие по щекам холодными тонкими ручейками. — Он умер?       — Детка, если бы он сдох, я плясала бы от счастья!       — Ясно, — отозвалась Криллия, ее голос стал бесцветным, а глаза — стальными. — Значит, он отзывает тебя обратно в Хрустальную.       — Да, черт возьми! Ему за домом надо, видите ли, следить!       Печальная, бесшумная, Криллия скользнула в комнату и плавно опустилась на голубое кресло, приставленное к углу. Гвенелет переживала отчаяние иначе — она схватила свое письмо, еще мокрое от свежих чернил, разорвала на мелкие клочки и швырнула ими в потолок, а затем принялась хватать все, что под руку попадалось, и рвать, ломать, разбивать, сминать, одним словом, уничтожать; хотя на глубине сознания возник образ мужа, подобным образом крушившего их прихожую, и она ужаснулась невесть откуда взявшемуся между ними сходству.       Криллия молча и терпеливо наблюдала, ожидая, когда приступ спадет.       — Я не хочу возвращаться! — рыдая, произнесла Гвенелет, скользнула пальцами по лицу, размазывая чернила, зарылась ими в волосы. — Я не хочу!..       — Давай сядем и придумаем что-нибудь, — предложила Криллия, обстоятельно, спокойно, даже немного величаво. — Напишем ему, что ты больна, например.       — А если он сорвется и приедет сам? Я не готова впускать его в Невем!       Поджав губы, Криллия кивнула — ей тоже не очень улыбалась подобная перспектива. Невем должен был остаться ее крепостью, а присутствие виконта осквернило бы даже воздух.       — А может, честно написать, что ты его не любишь и возвращаться не хочешь? — продолжила размышлять она. — У вас ведь договорной брак, он, может, и не против будет завести любовницу...       — Любовниц он и раньше радостно заводил, — строго возразила Гвенелет. — Нет, детка. Если уж его викончество потрудилось нацарапать мне две строчки, значит, он серьезен в своих намерениях. Значит, я ему нужна.       — Ну, могу предложить еще вот какой вариант: поезжай, а как приедешь, закати вечеринку настолько сумасшедшую, что виконт снова отошлет тебя ко мне!       Гвенелет рассмеялась, представляя себе, какое безумие пришлось бы развернуть прямо перед его носом, чтобы добиться новой ссылки; но горькая правда была в том, что ее душа больше не лежала к безумствам, а без душевного расположения чудить не так-то просто. Да и виконт мог бы счесть такое поведение подозрительным — нельзя было слишком явно рваться обратно в Невем.       Ради Криллии.       — К сожалению, я опасаюсь, что все они могут быть знакомы между собой, — произнесла она, постукивая пальцами по столу. — Все они, сильные мира сего, знакомы, и сеть их связи такая сложная, что и не разберешься...       — Ты намекаешь, что драматург может быть связан с твоим мужем? — уточнила Криллия. — С моим... зятем?       — Он тебе деверь. Ну, да, у меня есть такое предчувствие; потому что слишком уж неожиданно те билеты появились в моей книге. Он должен был откуда-то узнать, что я не смогу отказаться от театра. Верно?       — Да кто ж о тебе этого не знает? — рассмеялась Криллия, но ее веселость выглядела несколько деланной. — С другой стороны, это возможно. Для меня же этот человек не незнакомец. Он знал моего отца, знал и мужа, я уверена; и младшего брата мог узнать тоже.       — И вот с одной стороны тебя лесбиянкой перед всеми уже выставили, а с другой — не стоит давать этим противным слухам новую почву, — Гвенелет растерянно взглянула на свою ладонь, словно впервые обнаружив, что у нее есть руки, и что они смуглые от солнца и мозолистые от секатора. Руки виконтессы. — Полагаю, о том, что произошло в Невеме, не стоит знать никому.       Криллия резко поднялась, быстро обежала стол, упала на грудь; ее дыхание жгло кожу и заставляло содрогаться сердце, запах ее волос, летний, сладкий, кружил голову. Криллия, Криллия...       — Но я постараюсь приехать в следующем году, — прошептала Гвенелет, зарываясь пальцами в эти волосы, вероломно разрушая строгий пучок. — Надеюсь, нет ничего особенно подозрительного в том, что виконтесса повадилась навещать дальние свои владения в летние месяцы?       — Это не твои владения. Невем — мой, — прошептала Криллия; на стеклах ее очков появились капли, и Гвенелет потянула за оправу, отложила аккуратно на стол. Криллия закрыла глаза, позволяя слезам стечь.       — А я думала, он наш.       — Нет, родная, — она прижалась теснее к телу, но голос звучал так уверенно и четко, что не получилось бы поспорить. — Он мой. И я заплатила за него высокую цену.       В сердце всколыхнулся гнев, но затем пришло смирение, и Гвенелет громко чмокнула ее макушку, стиснула в объятиях ее бока; они стояли напротив стола и молча прощались, чувствуя потаенным уголком сердца, что эта встреча была, возможно, самой последней, но не решаясь об этом предчувствии заговорить.       Хватит того, что они обе об этом знали.

***

      Неожиданно об отъезде объявил и Вульфенит, всего через пару дней после того, как Гвенелет сообщила о своем. Ее эта новость почему-то крайне ранила, как ножом по сердцу, и хотя жара милосердно отступила, а ночи наконец-то стали хоть немного прохладными, она ворочалась в своей постели до рассвета и никак не могла успокоить рой мыслей в голове.       Почему он решил покинуть Невем? Зачем? Из-за нее? Потому что провалился план? Она подвела его, вот этого милого робкого мальчишку — подвела?       Совесть обгладывала ее кости, выгнала из постели с рассветом; усталая, разбитая, бледная, Гвенелет отправилась к мастерской художника и обнаружила его тоже бодрствующим, одетым, причесанным, и упаковывающим полотна с Криллией в оберточную бумагу.       — Какого черта?! — вскричала Гвенелет, врываясь в мастерскую, словно ураган. — Куда ты намылился? У тебя ведь такой шанс...       Шанс на что? Заполучить Криллию? Да Гвенелет в таком случае бы из Хрустальной руки протянула и задушила наглеца; Криллия — ее!       Вульфенит угрюмо посмотрел в ее сторону и продолжил запаковывать один из портретов; остальные грудой лежали в углу комнаты.       — Знаете, виконтесса, что отличает настоящего полководца от трусливого диктатора? — спросил он, дуя щеки. Гвенелет пожала плечами. — Умение признать поражение, вот что.       — Да какое поражение? Мальчик мой! Нельзя сдаваться!       Она схватила его за плечи, но Вульфенит ловко вывернулся и выставил перед собой картину как щит.       — Вы зачем мне это сейчас говорите? А, виконтесса? За дурака меня считать не надо, я видел прекрасно, как вы смотрите на госпожу Криллию, когда танцуете.       Ну танцует, ну смотрит, может, даже с обожанием; разве это повод уезжать?       — О Горви, Горви, — она упала на его постель, как и в первый их разговор в этой комнате, но на этот раз в ее жестах не было кокетства, наоборот, она чувствовала себя усталой теткой, слишком обессиленной, чтобы устоять на ногах. — Я тебя подвела, мой мальчик.       Его любопытные глаза показались над портретом, частично прикрытые отросшей рыжей челкой.       — Что?       — Я обещала тебе, что ты женишься на Криллии, — Гвенелет устало махнула рукой. — А в итоге сама с ней... начала... Но что я могла поделать? Это меня сильнее, это чувство такое мощное, это... любовь.       Сказала и сама же ужаснулась: и это она на полном серьезе собирается бросить свою любовь в Невеме и укатить в Хрустальную просто потому, что ее туда позвал боров? Разве так должна поступать женщина? Разве это по чести?       Вульфенит отставил портрет в сторону и небрежной походкой подошел к куче других.       — Ну да, неловко вышло, — признал он, впрочем, совсем равнодушно. — Но я не сказать, чтобы сильно верил в наш договор. Госпожа Криллия — человек, а не товар, который можно выменять, предложив достойную цену, и если за полгода до вашего появления она в меня не влюбилась, то вряд ли бы полюбила потом. Вот так.       — Но теперь ты уезжаешь, — напомнила Гвенелет печально. — Сбегаешь, поджав хвост, потому что проиграл в борьбе за ее сердце... и я виновата! Я, обещавшая...       Резко обернувшись, Вульфенит устремил в ее сторону пылающий взор, и Гвенелет даже стало немножечко страшно; прихватив из кучи портретов один, он приблизился к кровати, с величайшей осторожностью опустил это полотно, завернутое в сероватую бумагу, ей на колени и остался стоять, уперев руки в бока, ласково улыбаясь.       — Я уезжаю, потому что мое дело выполнено, — голос его звучал на удивление весело. — Вот и все. Никаких других причин. Признавать проигрыш я, поверьте, умею.       Гвенелет осторожно коснулась края холста, где лежала складка оберточной бумаги, вопросительно глянула на художника, получила в ответ одобрительный кивок и потянула тонкий материал на себя, вслушиваясь в шорох от разрыва. Полотно еще пахло красками, но они не смазались, остались такими же яркими.       На картине Вульфенита была изображена вишня, в которой без труда удалось узнать то дерево, что росло на одном из холмов Невема; под сенью ветвей стояла Криллия в черном платье, с распущенными волосами, легкими волнами струившимися по спине, вытянув руки кверху, а из листвы к ней спускалась Гвенелет, наряженная лишь в легкое полупрозрачное одеяние нежно-лазурного цвета, и за спиной у нее виднелись два тонких стрекозиных крыла, а на губах играла нежная улыбка. Тело расплывалось в зелени дерева, фигура в целом вышла воздушной и легкой, в то время как Криллия казалась подчеркнуто-реалистичной, физической, словно на картине сошлись два мира — реальный и выдуманный; но при этом взгляды обеих героинь портрета преисполнились такой явной и нежной любви, что невозможно было при виде них не улыбнуться. Девушка, полюбившая фею. Фея, полюбившая девушку. И вишневое дерево на холме, в угодьях Невема.       — Ты говорила, что хочешь быть феей, — напомнил Вульфенит, радостно улыбаясь от выражения восхищения на лице Гвенелет. — Я все сделал, как полагается. Ну, довольна?       — С ума сойти! — прошептала та. — Это я такая красавица?       — А ты как будто не знала?       — Да чтобы я так выглядела без золота и корсета! — Гвенелет осторожно коснулась холста в том месте, где под лазурным нарядом виднелись складки ее живота. — Это просто... волшебно!       — Каждый художник немного колдун, — признался Вульфенит лукаво, но тут же поспешил добавить: — То есть, я в магию, конечно же, не верю, ты не подумай!       Гвенелет рассмеялась, отложила осторожно картину, встала и по-сестрински поцеловала его в щеку, заставив личико Вульфенита запылать ярче закатного солнца.       А прекрасная картина останется висеть в Невеме, напоминая о том лете, когда в его ароматные комнаты приехал праздник.

***

      Уезжать решили на рассвете, чтобы не будоражить лишний раз дом.       Вульфенит к тому моменту уже укатил, пояснив, что у него есть пара других заказов, и что он не хочет больше заставлять нового заказчика ждать. Прощание с ним вышло быстрым, но теплым, поскольку он покидал дом как друг и как автор картины, заменившей в кабинете Криллии пастораль с осуждающими коровами (оказалось, что и ей их взгляды казались какими-то неприятными); Гвенелет же уезжала с пониманием, что это может быть последний раз, когда она видит Невем, и оттого каждая минута этого утра превратилась в бесконечно долгую пытку.       Криллия вышла проститься, накинув поверх черной сорочки такой же черный халат; солнце еще только показалось на горизонте, и воздух пах прохладой и влажностью.       — Будет гроза, — невпопад заметила Криллия, поднимая взгляд к небу. — Смотрите там, осторожно...       — Черт тебя раздери, Криль! — вскричала Гвенелет, хватая ее за плечи. — Хоть простись со мной по-человечески!       — Я просто... хотела... не плакать, — промямлила та, смаргивая слезы. — Я просто... Я не смогу!       Она бросилась Гвенелет на грудь, немного ударив железной оправой очков; Гвенелет обхватила ее, насколько могла, сжала, стиснула и покачала из стороны в сторону. Ей хотелось найти выход эмоциям, что-нибудь сломать, разрушить, или выкинуть еще какую штуку, засмеяться, но только не плакать; а все равно слезы текли по лицу и обжигали кожу. В последний раз. Последний взгляд на Невем. Последнее прощание.       — Но ты знай, я тебя не забуду, — шептала она, перебирая пальцами распущенные волосы Криллии. — Постараюсь приехать, если удастся все выставить как-нибудь изящно, или буду рада, если ты или Аксали сумеете навестить меня в Хрустальной. Если вы приедете в город, то логично и неподозрительно будет, что вы остановитесь у деверя, да?       — Я туда не поеду, — рыдала Криллия. — Ни за что не поеду! И не думай об этом!       А Гвенелет никто ни за что не отпустит снова в Невем — она должна была здесь страдать и мучиться, а не наслаждаться жизнью. Придется, видимо, разыгрывать перед мужем счастье от возвращения в город и ругать поместье, чтобы потом остался хотя бы шанс... хотя бы призрачный шанс...       О Горви, за что ты решил разлучить их?       Элви осторожно коснулась локтя Гвенелет сзади.       — Моя госпожа, — прошептала она, глядя так сочувственно, что от этого замутило, — мы можем опоздать на поезд, и следующий придется ждать очень долго...       Разве это не повод остаться?       Остаться, да, но для чего? Выиграть себе еще один день, чтобы назавтра всю эту боль пришлось переживать снова? Кому она этим поможет?       Здесь как с полоской для удаления волос с тела: нужно отрывать резко, решительно, ведь так будет меньше болеть.       Она мягко взяла Криллию за локти и отстранила от себя, хотя боль, прокатившаяся по телу, казалась невыносимой.       — Пока, Криллия, — улыбнулась, изо всех сил стараясь, чтобы улыбка не выглядела горькой, — может, еще увидимся. Может, мир изменится. Может, я сама еще стану вдовой и смогу приехать...       — Никогда никому так сильно не желала смерти, — с горькой улыбкой отозвалась та. — Будь счастлива, Гвен. Ты заслуживаешь этого как никто другая.       И осталось лишь кивнуть на прощание, отвернуться, взойти на ступеньку кареты; Элви залезла следом, села напротив и закрыла дверцу, поминутно бросая на госпожу сочувственные взгляды.       Неприятный кучер хлестнул коня, и мрачный экипаж двинулся по песчаной дороге, оставляя позади себя зеленые красоты Невема, крошку Аксали, мирно спавшую в постели, и черный силуэт Криллии, корнями приросший к этой земле.       Во всем мире остались лишь двое: Гвенелет, дрожавшая от боли в сердце, и Элви, чахнувшая над тюком с книгами, которые успела купить в городе. Так она заботилась об этом свертке, так над ним тряслась — словно над ребенком!       Гвенелет заметила ее не сразу, но когда заметила, уже не могла выкинуть из головы; бледный образ девушки с книжками на коленях вырезался на сердце, и в душе невольно восстали из пепла равнодушия все те деяния, которые верная служанка совершила для госпожи, от помощи в планировании и воплощении безумных вечеринок до верной службы в Невеме, где девчонке довелось пережить первую любовь — и разочароваться в ней отчасти из-за вмешательства виконтессы.       И вот теперь она дрожит над кипой книг и осторожно перебирает страницы, просовывая руку в мешок; а ведь Гвенелет даже имя-то ее толком не помнит, все время сокращением зовет! Элви, Элви, это от... Элвиры? Элвины? Ах, кажется...       — Элвида, — произнесла она вслух, и девушка, перепугавшись до полусмерти от звука своего полного имени, вжалась в сидение, прислонив к груди свое самое главное сокровище — книжки. — Элвида, да?       — М-мое имя?..       Незаконорожденная дочь виконта, она всю свою жизнь провела на службе в его доме, буквально с самых ранних лет трудилась под его началом, что, впрочем, считалось довольно счастливой судьбой для девочки неблагородного происхождения; когда был заключен их с Гвенелет брак, виконт поставил Элви в качестве личной служанки и компаньонки жены, возможно, желая позлить ее постоянным напоминанием о своей супружеской неверности, пусть на момент рождения этой девочки они с Гвенелет и не были даже знакомы. В день вхождения виконтессы в дом ребенке было восемь, и можно сказать, вся жизнь Элви прошла на ее глазах, и она вырастила ее под себя, научив слушаться беспрекословно и выполнять даже самые безумные приказы; но так же Гвенелет научилась и не замечать свою маленькую служанку, привыкнув считать ее чем-то вроде мебели. А ведь Элви должна видеть в ней почти что мать...       С восьми лет и по сегодняшний день, из малютки с испуганными зелеными глазами в хитрую девушку, интересующуюся теорией права...       Гвенелет задумчиво глядела в окно, за которым лениво проплывала выжженная солнцем деревенская земля.       — Я вот что подумала. Когда вернусь в Хрустальную, мне нужно будет чем-нибудь себя занять, — произнесла она. Криллия говорила, что в детях будущее, и что они способны что-то изменить; Гвенелет хотелось доказать и ей, и себе, и всем, что и настоящее способно меняться. — Вечеринки я пока устраивать не планирую. И вот какая штука мне вдруг пришла на ум: думаю, я попытаюсь употребить свои связи, чтобы выбить тебе к началу семестра местечко в юридической академии.       От шока Элви выронила все свои книжки, и они посыпались пыльной кучей из мешка, поднимая пыль с пола кареты.       — Мне? Учиться? В академии?! — бедняжка перешла на визг. — Разве ж это возможно? Для женщины? Женщины не учатся!       — Я — дочь верховного судьи и виконтесса, — горделиво напомнила Гвенелет. — Если как следует похлопочу, и курицу посажу за парту. А ты... ты поумнее курицы. Будешь учиться.       — О Горви! Горви! — Элви упала на колени, вжимая свои книги в грязный пол, и принялась целовать Гвенелет руки, впервые за всю свою жизнь проявив к госпоже такую склонность. — О, виконтесса, виконтесса! Не передать словами, как я благодарна! Мне кажется, я сейчас сойду с ума! Виконтесса!       Ее слезы, казалось, смывали с рук Гвенелет всю ту грязь, что она вынесла со своих приемов; эти искренние, преисполненные крайней благодарности слезы сумели бы и уголь превратить в алмаз.       — Виконтесса! Мама!       — Не благодари меня раньше времени, — попросила Гвенелет, несколько перепугавшись этого слова. — Я постараюсь, но...       — Госпожа Криллия в вас не ошиблась! Она тоже в вас это разглядела! — лепетала Элви, мечась у ног Гвенелет. — Мне, учиться! О, у вас золотое сердце!..       И, видимо, желая польстить тому, на что Гвенелет всегда реагировала особенно сильно, она добавила:       — И вы так похудели за это лето!       — Странно, — произнесла Гвенелет, отворачиваясь к окну, — но толстой я была куда счастливее.       Всю дорогу до вокзала Элви не могла оправиться от шока и осыпала поцелуями подол платья Гвенелет; а вдали маячил призрачный дух Хрустальной, дожидавшейся своей новой жертвы.