О прекрасном и чудесном... (Сборник драбблов по Синьора/Панталоне)

      Всё у Синьоры охладело от страха. Руки дрожали. Слезы текли ручьями по щекам, а она молчала. Как всегда. Каждый раз, когда девушка начинает плакать из-за ерунды, потом это вытекает в истерику из-за чего-то более значимого... И она ненавидит это.       Сердце болезненно пульсировало, кислород едва ли поступал в лёгкие. Всё перед её глазами стремительно темнело. Тело совсем не слушалось Синьору. Его будто протыкали острыми мечами с нескольких сторон, вгоняя в плоть отраву стресса.       Только быстрые шаги слышны в квартире. Обычными способами Синьора успокоиться не может, так что единственный вариант — это просто ходить по кругу и ждать конца.       Если бы она могла стереть себе память о прошлом, то несомненно это и сделала бы. Но девушка не понимала до конца, что через несколько лет ей так это аукнется.       Ощущение невидимых рук на своем теле было отвратительным. Раньше Синьора даже пыталась усиленно стереть жгучие фантомные следы рук мочалкой, но никогда это не срабатывало, и кроме расцарапанной кожи ничего не было. Хотя физическая боль на время глушила боль из подсознания...       Но скоро должен прийти конец.       Синьора заплаканными глазами смотрит на часы.       Обычно всё заканчивается через сорок минут.       Ещё несколько минут и спокойствие...       Девушка садится на пол и поджимает колени, вытирая слёзы и одновременно сдерживая всхлипы. Нужно быть предельно тихой, потому что за стеной живёт чуткий сосед, который, услышав её плач, точно придёт. Синьора вообще не хотела привлекать внимание, потому что... потому что сейчас уже поздно. И это только её проблема, а не какого-то Панталоне. Это вообще никого не касается.       Она могла бы позвонить Тарталье, например, но зачем? Да, он знает о причине всех этих истерик — это их общая тайна, ведь Синьора сказала, чтобы это оставалось только между ними — и раньше приходил на помощь, успокаивая и отвлекая девушку от мрачных мыслей. Теперь-то прошло много лет, Синьора считает бесполезным занятием беспокоить по этому поводу своего лучшего друга. Она уже давно перестала ему говорить о своём ужасном моральном состоянии.       Всё ведь у Синьоры утихает внутри, когда проходит сорок минут.       Ни боли, ни страха, ни мужских голосов, ни ощущения рук.       Нужно просто выпить успокоительное.       «Сама виновата»       «Тебе понравилось, да?»       «Спровоцировала и плачет»       «Не надо было так наряжаться»       Но сорок минут уже прошло. Сорок минут. Сорок минут. Сорок минут. Прошло. Сорок минут. Сорок минут. Сорок минут. Прошло. Уже прошло. Уже прошло. Сорок минут. Сорок минут. Сорок минут. Прошло. Прошло. Сорок минут. Уже прошло. Сорок минут. Уже. Сорок минут. Прошло. Сорок минут. Сорок минут. Уже. Уже. Уже. Уже. Уже. Уже. Прошло. Прошло. Прошло. Прошло. Сорок минут. Сорок минут. Сорок минут. Сорок минут. Прошло. Сорок минут. Сорок минут. Сорок минут. Прошло. Уже прошло. Уже прошло. Сорок минут. Сорок минут. Сорок минут. Прошло. Прошло. Сорок минут. Уже прошло. Сорок минут. Уже. Сорок минут. Прошло. Сорок минут.       Где же умиротворенность?       Всё мертво, и Синьора понимает, что от прошлого остались только запах мужских духов, рокот тяжёлых шагов... и горе.       Она так хочет, чтобы её кто-то обнял, но знает, что ей будет неприятно.       Где же безмятежность?       Километры пустоты в душе.