Всё новое - хорошо забытое старое

Время, постоянно меняющаяся обстановка, люди, окружающие их — всё это неотъемлемая часть не только изменения братьев, но и часть взросления тоже.  Характер их формируется именно отсюда, будто они только-только родились, ведь всё, что было раньше — не имеет значения.  Почти.  У них практически ничего не осталось от прошлой жизни—той самой, какую принято считать нормой. Которая нормой для всех и является. Для всех, но только не для Шона и Даниэля. У этих детей судьба-злодейка отобрала буквально всё, оставив лишь себя друг другу, а ещё жалкое напоминание о прошлом, о дорогом и самом прекрасном человеке в мире — их отце.  Как? Очень просто — папина зажигалка, да помятая сто раз фотография такого размера, что, иной раз, даже Даниэлю с идеальным зрением приходилось прищуриться, дабы детальнее рассмотреть то, что осталось отбывшего главы семьи Диас. Вокруг братьев буквально меняется мир, а он влияет и на них самих: их поведение, мировоззрение, взаимоотношения друг с другом, ценности в жизни — поменялось многое в считанные секунды, а некоторое менялось на протяжении целого года, пока они вместе добирались до заветной Мексики. Особенно забавными очень неожиданным, по мнению младшего, казалось то, что со временем ребёнок начал терять интерес ко всяким плейбоксам, телефонам, мультикам и прочей всякой чепухе, какой сейчас увлекаются современные дети. А ведь когда-то и он таким увлекался…  На смену всему вышеперечисленному пришли не только настольные игры — то тоже не всегда оказывалось интересным, хотя, если честно, Шон очень часто оттягивал со сном обоих (он ведь ответственный за всё теперь в этом мире, ага)по причине нытья Даниэля о том, как мало они поиграли, как ему интересно и как хочется ещё, потому что взять реванш — это всегда очень захватывающе! Пусть время идёт, но ребёнка в Даниэле убить так просто всё равно не выйдет. Не то, чтобы Шон пытался, но вот мир вокруг так не считает.  Чего стоит одна лишь просьба однажды, в той самой палатке в Гумбольде.  В ту ночь, помнится, Шон в выборе между тем, чтобы остаться с ребятами на стрижку и маленько потусить, и тем, чтобы пойти спать вместе с Даниэлем, выбрал именно последнее, из-за чего братьям даже удалось поговорить по душам, что очень ценил каждый из них. Даниэль тогда пусть и говорил, что Шон мог бы не идти с ним и остаться у костра, всё же, глубоко в душе был очень счастлив, что брат выбрал именно его компанию. Значит, не настолько он ему ещё наскучил, как часто тогда надумывал Даниэль. Вообще, он много чего надумывал, но каждый раз убеждался после, что всё это глупости, не иначе. — Шон, — тихонько зовёт тогда его волчонок, со всех сил тогда стараясь скрыть ту радость и благодарность за такое невинное действие со стороны старшего, как пойти в палатку вместе с ним спать пораньше. — расскажешь мне продолжение истории про братьев-волков? Только…не рассказывай остальным, хорошо? Боже, как же неловко было тогда об этом просить, но Даниэлю очень нужно было. Эта история сближала их, она заставляла вспоминать прошлые пережитые моменты и снова чувствовать то, что чувствовали Диасы в какой-то эпизод их жизни. История доказывала каждый раз, что они, братья, вместе навсегда, что бы ни случилось. И никто, совершенно никто не встанет как у них на пути, так и между ними.  Шон со временем стал замечать, что Даниэлю теперь не только настолки подавай. Одними такими играми ребёнка не развлечёшь, но что делать, если на дворе двадцать первый век — век информационных технологий, роботов, интернета и прочего-прочего современного, а возможностей — ноль? Где же взять Даниэлю интернет, доставку пиццы, крутые приставки с последними горячими новинками, когда вы скрываетесь во всю от копов?  Вот и пришли в их жизни всякого рода догонялки, прятки, игры во всякие «гляделки» и прочее-прочее старое.  Как там говорят? Всё новое — это хорошо забытое старое?  Вот уж действительно то было так.  И если Шон в свои десять лет застал эти игры, — более того, они были его самыми любимыми, — то Даниэлю многое из этого изначально приходилось объяснять, ведь если прятки с догонялками даже дуракам понятны, то вот всякие вышибалы, «Выше ножки от земли», «Розеточка», «Кровавая Мэри», «Казаки-разбойники» и даже обычные игры в карты, — такие как, например, «Дурак», «Пьяница», «Туалет» и прочее — объяснять приходилось ох как долго. Потому что для волчонка Шон говорил будто бы на совершенно другом языке. Даниэль тогда, как познакомился с этими играми, сразу понял, откуда у них в семье такой спортивный Шон — настолько, что аж бывший капитан команды по лёгкой атлетике!  Получается, по рассказам Шона, старший брат ж едва ли не жил на улице. Да, для Даниэля это звучит ужасно, отчасти даже дико, но не настолько, как тот факт, что в «молодость» Шона не был настолько развит, популярен и востребован среди его сверстников всякий интернет, приставки, телефоны и прочее.  Все игры — очень подвижные игры, и всегда они проходили на улицах. Почти всегда.  Полазать по заброшкам в тайне от родителей? Без проблем. Попрыгать с гаража на гараж? А для разнообразия в сугробы, в гору листьев, в песок или просто на землю с крыши гаража? Не вопрос. Убегать в лес, чтобы полазить по деревьям, поискать сокровища, диковинки и зверюшек всяких? Считайте, уже сделано. Для Даниэля подобные истории вызывают одновременно и ужас, и восхищение, но представить себе сложно, как бы он подобным занимался. И ведь Шон рассказал тогда самое малое, да безобидное!  Потому что, наверное, рассказывать ребёнку про то, как в соседнем дворе он с ребятами залезал в огород и воровал овощи, да стучался в чужие двери, после старательно убегая, будто бы это не он вовсе — не стоит… Старший и без того, иной раз, такой себе пример подаёт, поэтому вконец портить ребёнка, ну, не очень-то хотелось. Хотя он и без Шона может спокойно испортиться. Это же Даниэль. Вот игра в «гляделки» нравилась мальчику больше всего, что удивительно, ведь та не требовала совершенно никакой физической активности. Она была очень спокойная, совершенно не энергозатратная и никакая не подвижная, как любят дети.  Даниэль исключением не был, вот поэтому Шон и удивлялся.  Удивлялся до тех пор, пока не понял, почему именно его младшему брату нравится именно эта одна — одна из игр.  Потому что каждый раз, играя в неё, волчонок будто бы засматривался на старшего. Для него это была отличная возможность побыть совсем-совсем рядом, посмотреть друг в другу в глаза без каких-либо неловкостей, странностей и спешки.  Глаза у братьев были совершенно одинаковые. Казалось даже, что они у них вообще одни на двоих — ну настолько были идентичны. Даниэлю нравилось. Шону тоже.   Но если для Шона то было обычной игрой, то младший не упускал возможность любоваться чужим взглядом, ощущать на себе ответный взгляд, отчего становится так тепло где-то глубоко внутри себя. Настолько приятно, что собственные глаза блестят так, словно ребёнок вот-вот заплачет, а смуглые щёчки каждый раз краснеют.  Ему слишком это нравится. Так, что аж дыхание спирает.  И хорошо, что Шон, вроде как, все симптомы выше списывает на долгое немигание глазами — якобы те сушатся и устают, поэтому так слезятся и блестят. А румянец младшего — ну, наверное, тот просто старается выиграть чересчур сильно?  Глупый Шон.  Эту игру, как и многие другие, они придумали ещё давным-давно, когда во время побега в лесу наткнулись на заброшенный домик, в котором пробыли около двух месяцев, пережидая первые холода и первую половину зимы в целом.  Тогда было очень сложно: мало того, что дети ещё не успели освоиться и приспособиться к этой кочевой и преступной жизни, так ещё на плечи бедному Шону свалилось новое чудо — телекинез.  Как им управлять, как научить Даниэля контролировать и себя, и силу, чтобы не навредить никому, но, в первую очередь, себе самому?  Еды тогда не было совершенно, работы на тот момент — тоже.  Что приходилось делать Шону помимо присмотра за двумя маленькими созданиями, не считая себя, и попытками осознать и разобраться в чужой суперсиле, ведь Дэн был слишком юн, чтобы самостоятельно во всём этом дерьме копаться?  Правильно — воровать.  Никогда бы в жизни старший Диас не пошёл бы на такое, если бы не жизнь. Та сама его заставляла делать это, начиная с момента их побега из Сиэтла.  Как не украсть любимый батончик «Шок-О-Хруста» из чужой машины в лесу для Даниэля, чтобы ещё разочек увидеть улыбку на измученном, детском личике?  Как не ограбить магазин, зная, что они совсем пропадут без еды, тёплой одежды и спальных мешков?  У них ни за что в жизни не хватит денег даже на какую-то сраную кофточку в виде енотика, которую так тогда хотел брат. Да, она была милой, но за что Шон любит её ещё больше — она была очень, очень тёплой.  Конечно, Даниэль тоже начал воровать, насмотревшись на брата. Отчасти это было даже ожидаемо. И Шон не имел права осуждать его — это было бы банально нечестно. Нечестно по отношению к младшему брату, ведь, Шон уверен, что при запрете на воровство Даниэль  бы обязательно с укором спросил бы, а почему это старшему воровать можно, а ему, значит, нет? Шон на то и старший брат, чтобы предвидеть реакцию своего младшего. Именно поэтому тогда, в мотеле, он не сказал ни слова на этот счёт, кроме как предупредить о том, что когда воруешь, нужно быть осторожным.  А теперь Шону приходилось раз в неделю выбираться в город неподалёку от леса, в котором нашли временное убежище братья, и добывать для них троих (Грибочек же) еду. Лазать по мусоркам, красть несколько банок равиолей из магазинов, едва ли удирая ноги после, чуть-чуть макарон, обязательно несколько пачек «вкусняшки» Даниэля — сколько смог, столько Шон и тащил потом домой в своём рюкзаке, который вмещал в себя, кстати, достаточно, чтобы продержаться вот так целую неделю, а иногда и больше.  Пусть парень верующим не был, но в моменты, когда за ним гнались разъярённые продавцы, если ловили Диаса чуть ли не за руку, — не всегда удавалось всё провернуть тихо и незаметно, — Шон, пока убегал, буквально молился про себя о том, чтобы эти люди ни в коем случае не погнались за старшим в самый лес вплоть до временного убежища братьев-волков, иначе они их найдут и обязательно сдадут полиции. А если не успеют, то мальчикам вновь придётся убегать.  Вот так вся жизнь, гляди, в бегах и пройдёт. Не дай бог.   Именно тогда пришлось ломать голову над тем, как бы развлекать Даниэля периодически, потому что наблюдать за тем, как девятилетний ребёнок играется без особого интереса в одни и те же игрушки, которых было всего пара штук, потрёпанных и старых, как он иной раз зависает, явно окунаясь с головой в воспоминания о прошлой жизни, а потом пускает слезу — было невыносимо для Шона.  Ни о каких телевизорах с приставками и речи быть не могло. Что уж там — Шону пришлось выкинуть свой единственный мобильник однажды, чтобы копы их не отследили и не нашли.  Поэтому ничего лучше старший не придумал, кроме как вспомнить своё детство, свои игры, да предложить поиграть в них Даниэлю. И ничего страшного, если некоторые из игр требовали большого количества человек — Грибочек вполне вписывалась в эти игры, так что, грубо говоря, их было трое, а оно и так сойдёт, даже вдвоём.  Что любил Даниэль ещё — игры, в которых нужно касаться друг друга, пусть даже мимолётно. Догонялки, отчасти прятки, «Казаки-разбойники» — о, это было что-то, особенно последнее. Даниэль очень любил именно убегать от Шона, но так как тот старше, а ещё бегал быстрее среднестатистических подростков его возраста, исход каждый раз был очевиден, но ему до жути нравилось, когда Шон, гоняясь за ним, ловит в итоге запыхавшегося бежняжку, да начинает то щекотать, то щипать, местами даже кусать или таскать на руках так, чтобы иметь возможность причинить небольшой дискомфорт или даже потрясти того — и это всё для того, чтобы выведать слово, которое загадал ребёнок.  Надо же выиграть было, ну. Шону хоть и шестнадцать, но иной раз и он с головой в эти игры окунался. А что ещё делать?  Даниэлю нравилось быть в роли жертвы. И пусть даже иногда действительно было неприятно физически какое-либо действие, но морально — младший просто балдел. Балдел от этих чужих рук, что так ловко и быстро бегают по собственному телу, то заламывая, применяя силу, чтобы не сбежал, то начиная щекотать, пробираясь под одежду донельзя холодными кончиками пальцев, пытая изо всех сил, как только можно.   Со временем Шон стал замечать скрытый подтекст всех игр с Даниэлем, ведь два плюс два сложить вовсе не трудно — ребёнку нравилось внимание старшего. Нравились прикосновения, взгляды — Дэн постоянно ошивался рядом под предлогом страха заблудиться или банального нежелания тусить один на один с собой, но каждый раз потом Шон знал и со временем даже научился не только предсказывать реакцию на то или иное действие — Шон в целом знал, чего именно сейчас захочет Даниэль.  И пока ребёнок оставался ребёнком, старший Диас решил не поднимать этих тем — вдруг он себе понапридумывал всяких подростковых глупостей? Вдруг Дэн действительно просто поиграться хочет, а Шон в каждом действии и взгляде младшего ищет нечто такое, за что, будто бы, собирается поймать брата и отчитать, как строгий родитель? Вдруг Шон — параноик просто? Ведь находиться так долго в компании одного лишь младшего брата— как тут крышей не поехать, когда, извините, организм требует одного, а мозг твердит совершенно иное?  Именно поэтому было принято решение поговорить об этом позже. Гораздо позже, когда они оба чуть подрастут. Шон надеется, что слишком поздно не станет. Он надеется, что он отчасти параноик, как бы странно это не звучало.  Забавно, но Даниэль тоже собирается поговорить об этом с Шоном, но гораздо, гораздо позже. Тогда, когда чуточку подрастёт, наберётся смелости и сил. Тогда, когда Шон не будет периодически испуганно шугаться от него в ответ на иногда весьма неоднозначные действия или намёки.  Даниэль будет действовать медленно и осторожно, шаг за шагом буквально, чтобы не спугнуть своего глупого, старшего брата. Ведь если для Шона всё это — игры, не более, то для Даниэля это отличная возможность постепенно сближаться с братом, узнавать его всё больше и больше, и…  Он будет действовать осторожно. Он сам будет очень осторожен. И тогда всё получится, обязательно.