Если бы

К их приходу в гостиной действительно был накрыт непозволительно роскошный праздничный ужин. Стол сверкал свечами и ломился от угощений. Кэйа так и замер на пороге, присвистнув, мальчишки растерялись, а Дилюк наградил Аделинду мягким, благодарным взглядом. — Ади, тебе не стоило… Я же выписал тебе выходные… — Ну что Вы, мастер, — женщина, вся лучащаяся изнутри светом, склонилась в шутливом поклоне. — Я хотела Вас порадовать. К тому же, вижу, у нас гости, — она приобняла Альбериха совсем по-матерински, а тот тихо прыснул со смеху, уловив едва различимый аромат вина, исходящий от нее. — Ужин, приготовленный под бокал полусладкого, должен быть особенно восхитителен, не так ли, Ади? — он весело подмигнул ей. — Разумеется, — ответила горничная, нисколько не смутившись. Ее заботливые руки легли на плечи Беннета. — Зайчик, что случилось с твоей курткой? Ну-ка снимай да повесь на спинку во-о-он того кресла, я зашью. Рэйзор, ты так раскраснелся на морозе, не замерз? Разувайтесь, ребята, сейчас я каждому выдам по паре теплых носков. Пока она возилась с мальчишками, бывшие названные братья не смели сесть за стол — оба понимали, что женщина должна сделать это первой по праву их бессменного ангела-хранителя. Вскоре, наконец, звякнули друг о друга бокалы, и Винокурня погрузилась в атмосферу праздника. Вина налили даже мальчишкам, правда, предварительно хорошенько разбавив его виноградным соком. — Тут все так красиво, что мне неловко, — тихо шепнул Беннет на ухо волчонку. Тот поболтал ногами под столом и потянулся за запеченной куриной ножкой. — Рэйзору тоже было неловко. Но тут Аделинда и мастер Дилюк. Они хорошие, — заявил он, и его голос достиг ушей всех присутствующих. По гостиной прокатились смешки, Беннет покраснел от смущения, а волчонок, как ни в чем не бывало, впился зубами в мясо. Так, за светскими разговорами и закусками, и прошел остаток вечера. Под конец Аделинда упорхала подготавливать спальное место для Беннета — мальчик скромно последовал за ней, — а Дилюк осторожно поднял на руки Рэйзора, уснувшего прямо за столом, и понес в его комнату. Волчонок не проснулся — только зевнул широко и сладко, что-то проворчал и вжался щекой в чужую грудь. С такой ценной ношей на руках Дилюк преодолел лестницу, слегка надавил плечом на дверь, чтобы открыть ее, и уложил мальчишку в постель. После накрыл одеялом, подоткнув края, смахнул с его лба непослушную отросшую челку. Понаблюдал еще немного — Рэйзор причмокнул губами во сне, перевернулся набок и засопел. Дилюк развернулся к выходу и увидел Кэйю, который все это время наблюдал за ним из дверного проема. — Так заботишься о нем, — прошептал Альберих, и в этот момент его единственный видимый глаз отчего-то источал такое тепло, что Дилюк сумел согреться под его взглядом. — Пойдем, у нас осталось еще одно незавершенное дело. Дилюк отыскал свой фонарь в авоське Рэйзора, которую тот бросил едва ли не на пороге, и вместе с капитаном кавалерии они выбрались в ночную морозную свежесть. Рагнвиндр вдохнул полной грудью, подставляя легкому ветру согретые вином щеки, и задрал голову к небу, чтобы лишний раз не пересекаться взглядами с бывшим названным братом. Кэйе снова пришлось брать все в свои руки. — Теперь-то мы сделаем все правильно, м, Дилюк? — он ловко покрутил меж пальцев спичку, будто излюбленную счастливую монетку. — Подумать только, когда мы в последний раз запускали фонари вместе? Когда нам было по семнадцать лет? Дилюк зарылся носом в ворот пальто. — Когда ты был в отъезде, ты вспоминал о нашей традиции? — Кэйа весело, слегка пьяно сверкнул глазом, будто не догадывался, что его слова бьют Дилюка прямо в грудь. — Я каждый год запускал свои фонари на утесе Звездолова, загадывал каждый раз, чтобы ты, засранец, вернулся. И долго вглядывался в небо вдалеке, представляя, что однажды смогу увидеть — и узнать — твой фонарик, — он хмыкнул, и улыбка спряталась в уголках его губ, став слегка натянутой. — Жаль только, не имел представления, где ты находишься. Да и увидеть оттуда мог разве что крохотные точки фонариков из Ли Юэ. — Долго языком чесать будешь? — сердито спросил Дилюк. Ему вдруг сделалось ужасно стыдно — в те годы он ни разу не запустил в небо фонарь. Он, в общем-то, и праздники прекратил праздновать, зная, что это не сможет вернуть ему вкус к жизни. Не теперь, когда за короткий промежуток времени он потерял отца, возлюбленного и нерожденного ребенка. Все, что могло доставить ему извращенное удовольствие — это горько-сладкое чувство возмездия. Оно подкатывало к горлу каждый раз, когда лезвие его меча окрашивалось в кровь фатуйцев, и каждый раз оно оставляло на языке кисловатое послевкусие. Вероятно, это была тошнота. — Я рад, что ты вернулся, — произнес Кэйа на выдохе и без улыбки, а после снова просиял. — Что же, одно из моих самых заветных желаний исполнено. Сегодня придется придумывать новое. — Ты уж постарайся, — Дилюк чиркнул спичкой, готовый отправить свой фонарик поближе к звездам. Загадывать что-то конкретное он не решался — не был уверен, что имеет на это право. Чувство вины все еще скреблось голодной, отощавшей кошкой где-то под сердцем. Кэйа поднес фонарь к лицу и ткнулся в него губами. Это была старая детская привычка: будучи напуганным ребенком, который едва освоился на Винокурне, он всегда шептал свои желания в бумажный бок, да так, чтобы никто не услышал. Маленький Дилюк — жизнерадостный мальчишка с шилом в заднице — в такие моменты всегда затихал и пытался уловить хоть слово, но ему это никогда не удавалось. Сейчас Рагнвиндр инстинктивно прислушался, но на этот раз Кэйа, очевидно, и не думал скрывать от него своих желаний. — Хочу, чтобы каждый обрел свой дом, — произнес он с улыбкой, прикрыв глаза — еще бы склонился в молитвенной позе, паршивец. — Чтобы Дилюк позволил мне быть рядом. И чтобы он когда-нибудь по-настоящему простил меня. И себя. Дилюк сделал вид, что его ноги вовсе не подкосились от этих слов. Еще какое-то время они молча наблюдали за фонарями, взмывающими в небо. — Пора спать, — глухо напомнил Дилюк спустя пару минут неловкого молчания. Кэйа, весь преисполненный театральной наигранности, надул губы. — Не будь таким скучным. У меня есть предложение получше: сейчас по-тихому воруем бутылочку вина из погреба, пробираемся в твою комнату и распиваем из горла до рассвета. — А потом ты прокрадешься к себе и сделаешь вид, что спал всю ночь? Нам уже не по двенадцать, — Рагвиндр вдруг понял, что его губы растягиваются в редкой, непривычной улыбке. Альберих взмахнул ресницами и пораженно вскинул брови, словно вспомнив о чем-то. — Ты прав! Нам уже не по двенадцать. Поэтому нам даже не придется ничего красть, ведь все вино в погребах и так принадлежит тебе. В таком случае, тем более, чего мы ждем? И Дилюк, сам от себя не ожидая, покорился. *** Впервые за долгие годы они могли говорить обо всем и ни о чем одновременно. Конечно, главным болтуном из них двоих был Кэйа — к счастью, за все то время, проведенное в разлуке, он накопил сполна баек со службы. Дилюк слушал внимательно, кивал, усмехался в ответ на особенно забавные шутки и покачивал бутылкой вина, горлышко которой было зажато у него в кулаке. Иногда прикладывался к этому самому горлышку губами. Альберих наотрез отказался пачкать бокалы, мол, зачем посуду попусту переводить? И его открытый глаз уж больно хитро блестел, когда он забирал бутылку из бледных рук и пил по глотку, как-то подозрительно сыто облизываясь каждый раз. — Если ты собираешься морочить мне голову фразочками про «непрямой поцелуй», как будто я наивный идиот, тогда я лягу спать прямо сейчас, — не выдержал Рагнвиндр. Кэйа согнулся в приступе хохота, едва не разлив вино, но вдруг моментально посерьезнел. Его взгляд исподлобья прошиб Дилюка до мурашек. — А прямые поцелуи тебя устроят? — Я все же предпочту лечь спать. Вопреки своим словам, он не воспротивился, когда бутылка оказалась на полу, а чужие ладони обхватили его щеки. Он замер и прикрыл глаза в безмолвном согласии. Кэйа целовал нежно, едва касаясь сухими губами; поглаживал большими пальцами тонкую кожу под ресницами. Дилюк думал, что умрет прямо здесь и сейчас. Он так долго не знал ласки… Что даже забыл, как правильно целоваться. Поэтому позволял Кэйе вести, а сам призывно приоткрывал губы и иногда — в качестве профилактики — легонько кусался. Казалось, в этот момент он был готов и согласен на все. Прикажи Альберих вырвать свое сердце и отдать ему, он немедля вцепился бы скрюченными пальцами в свою грудь. На деле он оказался совсем не так смел. Когда проворные смуглые руки потянулись к пуговицам на его рубахе, он отпрянул в ужасе, приложившись затылком об изголовье кровати. Невинной девицей он не был и не дрожал осиновым листом перед занятием любовью. Причина была совсем другая, и понимал это даже Кэйа. — Что такое, свет мой? — вздохнул он еле слышно, будто боялся напугать Дилюка громкостью голоса. Рагнвиндр был пьяноват и взбудоражен, поэтому, неожиданно для самого себя, раскрыл правду. Хотя и не всю. — Шрамы, — тихо ответил он, опасаясь смотреть Кэйе в глаза. — Дилюк, я знаю, что в своем странствии ты не цветы и травы собирал. Неужели ты думаешь, что шрамы могут оттолкнуть меня? Тот удрученно покачал головой. Он всегда знал, что неполноценен, как омега: не было у него ни мягких черт лица, ни покладистого характера, ни сладости в естественном запахе. Ему повезло, что Кэйа выбрал его еще до совершеннолетия. И сейчас он не собирался задаваться вопросом, почему Альбериха все еще влекло к нему, хотя за прошедшие годы он наверняка повстречал достаточно более приглядных омег. И хотя он был готов признать, что более не считает свое тело привлекательным — не после того, как его изуродовали в сотне изматывающих схваток, стеснялся он не всех шрамов. Шрамы он на себе собрал разные. И небольшие, точкообразные, оставленные стрелами из лука, и длинные, рваные, как от неосторожного удара топором. Были, конечно, и следы от ожогов. Как много, он не знал — давно потерял им счет. Было бы странно, останься его тело чистым, как нетронутый холст. Не после того, как он исходил Тейват вдоль и поперек с мечом в руках. Благословение Архонтов, что он вообще остался жив. Но этот длинный шрам в нижней части живота, слишком аккуратный и побелевший, оставленный явно не руками недруга… Кэйа не должен был его видеть. Не сейчас. Желательно, никогда. Безымянному лекарю из крохотной глухой деревушки пришлось делать разрез без всякой анестезии, чтобы извлечь из него мертвый плод. — Что в тебе так болит? Дилюк сморгнул слезы, которые тут же сорвались с ресниц и покатились по щекам, но были пойманы подушечками чужих пальцев. Теплые губы по-птичьи ткнулись в уголок его искривленного подавляемым рыданием рта, а после его окутало жаром объятий. Кэйа долго молчал, позволяя ему выплакаться у него на плече. — Ты не обязан рассказывать. Если захочешь, никогда не рассказывай, — руки Альбериха ласково перебирали его волосы. — Я могу только догадываться, сколько ты пережил за эти годы. Я никогда не спрошу тебя ни о чем сам. Но если расскажешь, я никогда не осужу и не отвернусь от тебя. Он дал ему еще немного времени прежде, чем добить словами окончательно: — Я так тебя ждал. Я больше никогда и ни за что не отпущу тебя. Тут уж Дилюк расплакался совсем уродливо. Он всхлипывал, дрожал, пачкал одежду Альбериха слезами и соплями, намертво вцепившись в его предплечья. Впервые после смерти отца он мог поплакать, зная, что он не один. Что его не выпустят из объятий, пока не станет легче. Сколько это продолжалось, он не знал. Но, по крайней мере, на его плач не сбежались дети, оставшиеся на ночевку. — Хочешь чаю? — спросил Кэйа, когда он притих. Его губы оставили поцелуй на взмокшем от пота виске. Дилюк кивнул. — Тогда я спущусь вниз? — отрицательное мотание головой. — Хочешь со мной? — Угу, — Дилюк нехотя отстранился и утер лицо рукавом рубахи. Следуя по темным коридорам, выученным наизусть, они прокрались в кухню. Пока Кэйа ставил чайник, Дилюк распустил волосы, чтобы прикрыть ими свое заплаканное лицо, и устроился за столом. Горячий напиток согрел горло и отрезвил. Они сидели друг напротив друга в тишине, не потрудившись зажечь свечи, но лунный свет освещал лицо Кэйи достаточно для того, чтобы Дилюк мог им любоваться. Сейчас они допьют чай, вернутся в комнату и лягут спать в обнимку, чтобы проспать до обеда, напрочь позабыв о заботах. Этого знания ему было достаточно для того, чтобы полностью успокоиться. Им предстояло во многом разобраться; во многом признаться друг другу. Наверху, в угловой комнате спал Рэйзор, волчонок, пробудивший в нем неизведанную родительскую привязанность. Дилюк не хотел загадывать наперед, но в данный момент обещал самому себе, что постарается дать ему всё, что будет в его силах: наставничество, дом и, возможно, может быть, даже семью. Он непременно подумает об этом завтра. — Спасибо, — прохрипел он, разомкнув сухие губы. Сегодня он уснет не в одиночестве.