Наследие

      

Вашингтон

1 марта 2024 года

             — Деда, а можно покормить уточек?              Цижэнь, стоящий невозмутимой белоснежной скалой среди расцветающего молодой зеленью парка, приоткрыл тёмные глаза и взглянул на топчущегося перед ним внука. Цзинъи уже успел извозиться в перезимовавших листьях клёна и состроить в песочнице замок, из-за чего прежде идеально выглаженная, чистая одежда тёплого персикового цвета стала грязно-коричневой, а из волос мальчика характерно торчали какие-то полусухие ветки. Наблюдая такую картину прежде, Цижэнь мог бы запросто впасть в раздражение и выдать целый список наказаний за подобную неосторожность и вопиющую неопрятность, но сейчас мужчина с высоты своего роста видел не весь этот уличный кошмар, а полные счастья глаза внука — прям как у щенка, которого выпустили на прогулку после долгого скучного дня. Очень нечасто Лань Мин так открыто веселился рядом с дедушкой, через раз соблюдая все требования и правила, и видеть его таким по-детски невинным и очаровательным было настолько в новинку, что он едва ли справлялся с собственными чувствами.              Когда Лань Цижэнь впервые увидел принесённого Сичэнем ребёнка, ему очень тяжело пришлось смириться сначала с удивлением, потом с отсутствием какого-либо возмущения (но для вида тяжело вздохнуть всё равно пришлось). Только позже Цижэнь ощутил, какое большое тепло расцвело в сердце при мыслях о внуке. В тот момент весь мир, все устои и правила рухнули, обличив явные недостатки в системе, по которой, бессовестно закрывая глаза на происходящие кошмары, жила их семья. Пришлось с самого начала пересматривать и корректировать всё, что было создано с кропотливым трудом, допускать и даже поощрять прегрешения, давать себе право не быть всезнающим и мудрым и идти на уступки. Ведь, как показала практика, пресечь на корню все ошибки нового поколения просто невозможно.              Воспитывая племянников, Цижэнь руководствовался одной главной целью — не допустить повторения ими судьбы их отца, Цинхэн-цзюня: никакие эмоции не должны были повернуть линию их судьбы вспять и уничтожить всё, к чему они стремились; но слишком рано все его планы и расчёты пошли под откос — мальчиков взрастила сама жизнь. Эпоха Вэнь, Аннигиляция Солнца, Золотая резня Кои — все события тех годов слишком сильно повлияли на Лань Ванцзи и Лань Сичэня, отточив их характер и заставив переоценить значение эмоций в жизни. То, что изнутри убивало отца, для его детей стало главной силой, подкреплённой незыблемыми, закаляющими и тело, и дух правилами.              С внуком к Лань Цижэню пришло осознание, что воспитывать ребёнка — это не просто обязанность, ответственность и в некоторых случаях бремя. Это самая настоящая награда, шанс на новое будущее и жестокий урок судьбы, позволяющий понять все ошибки прошлого. Глаза А-Мина начали говорить даже раньше, чем он сам. Уже на втором месяце он внимательно вглядывался в лицо дедушки, тянулся маленькими ладошками и улюлюкал, когда дотрагивался до его бороды. Он смотрел лишь на лицо, разглядывал его черты и изучал, но Цижэню казалось, что одной улыбки малыша хватало, чтобы принудить душу раскрываться навстречу его немому зову. Словно все грехи, все ошибки обнажались, выходили на суд к новорождённой душе, толком и не понимающей в этом мире ничего, кроме доброты и света, но уже обладающей главной мудростью жизни. Быть искренним. В первую очередь, перед самим собой.              Часто, именно потеряв, начинаешь ценить. А обретая шанс на искупление, пугаешься неизвестного. Внести изменения было необходимо не только в правила и устои, но и во внутренний мир. Взглянуть более зрело и взросло, без юношеской напыщенности и гордости на все свои ранние принципы, понять свою главную цель: воспитать ребёнка идеальным в глазах общества или сделать его счастливым; научиться гуманности и принятию своих же чувств. За те два года, что Сичэнь укрывался с ребёнком в Швейцарии, у Цижэня было достаточно времени на пересмотр своих же убеждений. Ведь, как бы там ни было, такое необходимое развитие зачастую возможно лишь тогда, когда приходится касаться чего-то нового и выходить из собственной зоны комфорта.              Лань Мин слишком отличался от детей, которых обычно доводилось учить Цижэню. Воспитанные им племянники и учащиеся школы Гусу Лань всегда были спокойны и сдержанны, следовали всем указаниям и почитали учителя. Но Лань Мин унаследовал взрывной характер своей матери, с которой Цижэню никогда не удавалось совладать. Тогда ему, ещё достаточно молодому и готовому вечно отстаивать свои позиции и взгляды, было легче полностью отказаться от проблемного, несогласного ни с чем ребёнка и отослать его подальше, чем попытаться найти к нему подход. Тогда ему была чужда и любовь, и понимание, что развитие детей — самый мощный двигатель для развития их родителей. Молодость была самой большой ошибкой, главной катастрофой, несмываемым позором в жизни Лань Цижэня, хотя бы потому, что он уже ничего не мог исправить.              Шанс на искупление смертного греха, данный ему в маленьком милом личике, так сильно напоминающем о его собственной молодости, предстал настоящей благодатью и самым страшным наказанием. Малыш, даже не осознавая, ставил под сомнения все решения дедушки и заставлял его долго размышлять даже над самыми простыми, казалось бы, вещами. Терпимость же с каждой новой выходкой внука росла ещё больше. С возрастом мальчик всё больше и больше понимал требования и запреты дедушки, относясь с уважением ко всему, но не считал нужным их исполнять абсолютно всегда. Да, может, в школе и необходимо соблюдать тишину и не отвлекаться от уроков, но почему же дома всё должно быть так же? Зачем, возвращаясь из школы, снова садиться заниматься? Гораздо интереснее сходить погулять, например.              Так что теперь, после школы, в расписание Лань Цижэня плотно вошла прогулка с внуком, ведь если его, не растратившего и пяти процентов своей бешенной энергии на уроках, привести домой, то это могло бы закончиться крайне плачевно для квартиры в первую очередь. Лань Мин был ну очень активным и довольно проблемным ребёнком: вечно куда-то убегал или падал, собирал букеты цветов с клумб, ловил не пойми откуда взявшихся ящериц и выглядел при этом таким счастливым-счастливым, прямо изнутри светился восторгом и радостью жизни. И Цижэнь, даже не особо понимая, внимал этому детскому задору.              Он склонился над внуком, вытащив из его хвоста ветки и листочки под недовольное мычание мальчика: Цзинъи с превеликим раскаянием понял, что теперь придётся мыть голову.              — Их нельзя кормить хлебом, ты же помнишь? — со смиренным вздохом мужчина смахнул пыль с одежды ребёнка и подал ему руку. — Сходим за овсянкой в магазин и вернёмся.              — Они прокрякают нам спасибо, — хихикнул сам себе Лань Мин, широко и ярко улыбнувшись, и вцепился в руку дедушки. — Вот, мы правильно делаем, что кормим их, да? А то Дядя Вэй рассказывал, что на уток ещё и охотятся. Зачем их убивать, они же ничего плохого не сделали. Людям что, тоже кушать нечего? В магазине ведь так много мяса!              — Охота — это своего рода игра, Лань Мин, — усмехнулся Цижэнь на такую искреннюю невинность ребёнка. — Только игра для взрослых.              — Это плохая игра! Жестокая слишком, — фыркнул мальчик, забавно дернув бровью. — У взрослых нет игр, которые не причиняют никому вред?              — Увы, в жизни не бывает ситуаций, которые способны удовлетворить всех.              В Цзинъи с поступлением в подготовительную школу выявилась интересная черта: он внимательно слушал и хорошо запоминал в совершенно не подходящих для этого условиях. В школе он никак не мог сконцентрироваться и понять, что от него требуют, но спокойно воспринимал всё, что ему говорили, допустим, за обедом. Он улавливал суть всех рабочих разговоров отца и дедушки, задавал вопросы, интересовался, запоминал и мог даже оперировать полученной информацией, но при этом откровенно скучал, если не спал, на уроках. Цепкое внимание всё ещё было рассеянным: мальчик быстро отвлекался, и ему скоро всё надоедало, но то, что он усваивал во время своей непродолжительной тяги к знаниям, оставалось с ним в любых ситуациях. Потому Цижэню часто приходилось повторять Цзинъи пройденный в школе материал ещё и дома, когда ребёнок был настроен слушать, чтобы добиться от него хоть какого-то результата.              — Невозможно принять решение, которое будет устраивать всех, так же, как и невозможно совершить однозначно хороший или однозначно плохой поступок.              — Но если я разобью тарелку, то это точно будет плохо! — воскликнул Лань Мин, задрав голову. Он обожал спорить, особенно со взрослыми. Часто он мог нести полную бессмыслицу, но той уверенности, с которой Цзинъи её защищал в полемике, можно было позавидовать.              — Учитывай обстоятельства, при которых ты её разбил. Если это было намеренное действие, то, пожалуй, его можно отнести к плохому. Но, взглянув на причины твоего желания разбить тарелку, мы можем выяснить, что тебя заставили или тобой манипулировали, или ты сделал это в состоянии аффекта. Никогда не суди по тому, что лежит на поверхности, и ищи поводы и причины. Ты поймёшь, что прав, когда люди перед тобой станут слабы.              — Если так делать, то оправдать можно любого, — скептично цыкнул мальчик, вновь опустив голову и шурша листьями под ногами. — Никто не виноват, если их изменили не зависимые от них обстоятельства.              — Независящие, А-Мин, — поправил Цижэнь, выводя ребёнка из парка. Куда-то сюда должен был подъехать Лань Сичэнь. — И ты не прав. Вина накладывается на того, кто пренебрёг своей ответственностью. Если бы я попросил тебя проследить за тарелкой, а ты бы её разбил, то это сделало бы тебя виноватым, несмотря на все обстоятельства. Они только смягчают, но не избавляют от наказания, так же, как и незнание не освобождает от ответственности. Если у нас дома запрещено ломать вещи, и ты это знаешь, то ты должен понимать, что в это правило входит и пункт «не разбивать тарелки». Если ты её всё же разбил, то в любом случае получишь наказание…              В этот момент на парковку подъехал серебристый майбах, сверкнув на солнце зеркально чистыми дисками. Лань Мин, тут же позабыв о разговоре, с радостным криком ринулся к машине, но Цижэнь резким движением схватил его за капюшон, чтобы из-за глупого отсутствия страха ребёнок не попал под колёса. И насколько беззаветно дети верят родителям, да так, что не боятся даже потенциально опасных ситуаций в их присутствии? Мальчик, словно котёнок, которого взяли за шкирку, затих и поднял большие виноватые глаза на дедушку. Вскоре к ним вышел Лань Сичэнь.              — А-Мин, мы не виделись всего пару дней, а ты ни капли не изменился, — улыбнулся Лань Хуань, приняв в объятия таки подбежавшего сына и поцеловав его в висок. — Дай угадаю, голову ты так и не помыл, верно?              — Но она не выглядит грязной! — воскликнул мальчик, обхватив шею отца и уткнувшись в его шею. С загруженным периодом на работе Цзэу-цзюню не всегда удавалось забрать сына, из-за чего Лань Мин часто жил с дедушкой и очень сильно скучал. — Мы поедем домой? Завтра ведь у тебя выходные?              — Поедем, конечно, поедем, — почти промурчал Сичэнь, вытащив из волос сына веточку сирени. Преисполненный радости Цзинъи сразу же взялся дёргать отца за руку и рассказывать о прошедших днях, от нетерпения подпрыгивая и смеясь со своих же историй. Лань Хуань с самым заботливым и заинтересованным видом кивал, поглядывая на вернувшего себе всю невозмутимость и превратившегося в привычный заснеженный оплот спокойствия и правильности происходящего Лань Цижэня. Выслушав первый поток информации и рассуждений от сына, Сичэнь, предвидя ещё долгий словесный марафон, решил оставить его на вечер и быстро сменил тему: — Там в машине для тебя подарок от А-Лина, иди посмотри. Дядя, благодарю, вы очень мне помогли.              — Я надеюсь, ты привёз мне подписанный Цзян Ваньинем договор? Или опять резину тянешь? — критично осмотрел неловко улыбнувшегося племянника Лань Цижэнь, приметив у того необычно приподнятое настроение. Внешне это выражалось лишь в легко поднятых уголках губ, но в родных, знакомых глазах Цижэнь мог увидеть намного больше остальных. Потому он недовольно цыкнул, предвидя отрицательный (как и восемь раз до этого) ответ.              — Привёз, — вопреки всему ответил Сичэнь и улыбнулся уже явнее. — Но полёты в Чикаго обещают стать регулярными.              Лань Цижэнь очень скептично втянул воздух носом, но даже бровью не повёл. Лицо племянника не изменилось. Они молча смотрели друг другу в глаза целую минуту, пока Цижэнь, перестав бороться с нехорошими подозрениями, наконец вздохнул:              — Знаешь, у Ванцзи было такое же лицо, когда он пришёл ко мне с новостью о его свадьбе с Вэй Усянем. Так вот, избавь меня от переживания этого ужаса снова.              — Что вы, дядя. С новостью о свадьбе с Вэй Усянем я к вам не приду, — усмехнулся Сичэнь, опустив глаза. — Да и родство с фамилией Цзян для вас не в новинку, неужели вы будете противиться?              — Боюсь, тебя постигнет разочарование, — отвлечённо проговорил Цижэнь. Было видно, комментировать это он не намеревался. — Как бы там ни было, призываю тебя к благоразумию. Я не стану напоминать тебе, что семья всегда стоит превыше личных прихотей.              — Думаю, эти личные прихоти будут выгодны нашей семье, — прекрасно понимая, что дядя пребывает совершенно точно не в восторге от полученных новостей и явно собирается возразить ещё раз, Лань Сичэнь дипломатично выставил ситуацию в выгодном свете: — Цзян Ч- м, Саньду Шэншоу настроен на дальнейшее сотрудничество, кроме того, взял все расходы на открытие филиала Гусу Лань в Чикаго на себя. А как вам известно, дядя, несколько лет назад в Иллинойсе местное население создало слишком много хлопот по поводу нашего внедрения на их территорию.              Лань Цижэнь сделал вид, что поверил.              — Папа! — закричал Лань Мин из машины, высунувшись почти наполовину из окна и остервенело помахав белоснежным листом. — Здесь приглашение на день рождения А-Лина! Нам надо подготовить подарок!              — Солнышко, до этого ещё полгода жить, давай подумаем об этом позже, — возразил Лань Сичэнь, жестом призывая залезть в салон обратно и не добавлять ему тревог. Мальчик, на удивление, всё быстро понял, стушевался и спрятался за тонированным окном. Хотя, возможно, тут большее влияние произвёл мечущий молнии взгляд дедушки.       — Что ж, поступай, как знаешь, — выдохнул Лань Цижэнь, не в силах боле влиять на политику Лань Хуаня, и устало надавил на переносицу двумя пальцами.              — Извините, дядя, что путаю вам все карты, — сказал Цзэу-цзюнь и с поклоном отошёл к машине. — И спасибо, что присмотрели за А-Мином. Мы навестим вас в следующие выходные.              Лань Цижэнь тяжело вздохнул. Племяннику было совершенно не жаль.              Он никогда не прививал своим ученикам меркантильности или склонности искать во всём свою выгоду, но если Лань Чжань исправно соблюдал правила и стремился к справедливости и чести, то в глазах Лань Хуаня нет-нет, а мелькали хитрые, не заметные никому, кроме Цижэня и Ванцзи, искорки. И главное — не врёт, говорит фактами и чистую правду, но эта профессиональная черта скрывать невыгодную информацию и заострять внимание на мелочах проявлялась в нём каким-то необычным пламенем. В дипломатии невозможно быть честным со всеми, что противоречило воспитанию Сичэня, и тем не менее ему удавалось не обманывать прежде всего самого себя и действовать в установленных им же рамках дозволенного.              В этом, как ни странно, на него был похож Лань Юань. Мальчик оставался у Лань Цижэня не так уж и часто, будучи довольно домашним и не любящим спать не на своей кровати, но в гостях исправно бывал каждые выходные. В пример своему младшему брату и остальным ученикам школы Гусу Лань, его поведение и манеры Цижэнь мог без зазрений совести назвать приближенными к идеальным. Все правила ребёнок быстро схватывал, запоминал и, что немаловажно, соблюдал. По крайней мере всегда, когда Лань Юань находился в поле зрения взрослых.              Лань Цижэнь всегда возлагал множество надежд на Лань Чжаня, и тот его никогда не подводил. В том, что касается воспитания детей, младший племянник особенно порадовал: А-Юань действительно был прекрасным учеником и внуком, непроблемным, учтивым, готовым к получению знаний в любое время. Влияние педантичности Ванцзи было налицо, ребёнок отличался внимательностью и сосредоточенностью, никогда не перечил и пребывал в хорошем расположении духа. Только вот… Если Цижэнь был доволен Лань Чжанем, это вовсе не значило, что той же благодати удостаивался и его муж. Пусть Лань Цижэнь с грандиозным трудом принял их брак и даже усердно пытался быть терпимее к зятю, но вот видеть в старшем внуке пагубное влияние Вэй Усяня было выше его сил. Лань Юань был ангелочком во плоти с самого раннего возраста, но всё же невозможно было не заметить в его поведении слишком разнящийся с гусуланьской сдержанностью вэйусяневский азарт. Пусть Сычжуй никогда не был зачинщиком, но пособником — всегда. На кривую дорожку непослушания и шкодничества его часто сворачивал Лань Мин, и не сказать, что Юань был особо против.              И именно в вопросах, как избежать наказания за шалость, Сычжуй удивительно быстро перенял манеру преподносить новости у своего старшего дяди, Лань Сичэня. Говорил он, конечно, убедительно и извинялся сердечно, но шальной взгляд и довольная улыбка прямо-таки твердили, что ему нисколько не жаль, и вообще, это случайность и мы были вынуждены. В этом он кардинально отличался от Цзинъи: тот, когда его поймают на очередном проступке, даже не стеснялся сознаваться и гордо заявлял, что да, это он кинул в аквариум помидор, но! это потому что рыбки его попросили. «Честно-честно, пап, прям плавали и выпускали пузырьки изо рта, что хотят томатного сока».              На самом деле, по достижении восьми лет Сычжуй стал более смелым в выражении своих мыслей. Он долго разговаривал с родителями, выясняя что-то непонятное для себя, и часто его вопросы сбивали с толку не только Вэй Ина, но и Лань Чжаня. Их как-то не предупреждали, что ребёнок может однажды спросить о теории относительности, биографии Мадонны или из чего делается бетон. Но самым сумбурным был день, когда А-Юань заинтересовался темой семьи.              — Как появляются дети? — таков был вопрос, заданный мальчиком, повергший Вэй Усяня в огромную такую панику. Из его рта вывалилась печенька — завтрак, импровизированно выполненный спешащей на работу Вэнь Цин, и мужчина почувствовал себя застанным врасплох. И мало ему было горя, что Лань Чжань остался в Вашингтоне на работе, так ещё и ребёнок отвлёкся от микроскопа и пришёл спрашивать страшные вещи.              Как сказать ребёнку такую простую истину? Щёки Вэй Ина как-то неожиданно налились кровью — очень редкое явление с его-то уровнем стеснительности. Только вот говорить о таком со своим маленьким сыном казалось настолько неправильным, что у него даже язык не поворачивался пошутить или съязвить. А А-Юань смотрел таким внимательным, заинтересованным взглядом, готовый внимать всему, что скажет отец. Усянь всегда пугался вот такого интереса к своей персоне. Он должен быть авторитетом! Знающим всё на свете лицом! Тогда он, собравшись с силами и остатками какого-то мировоззрения в голове, начал:              — Понимаешь, А-Юань, для появления детей необходимы два человека: мужчина и женщина и… эээ…              На спасение Усяня, в коридоре хлопнула входная дверь. Спустя несколько секунд шуршания, на кухню прошёл Вэнь Нин.              — Я забыл рассаду, — неловко, будто даже извиняясь, улыбнулся он, легкой походкой пройдя мимо Вэй Ина и по пути погладив племянника по голове. Усянь позавидовал его блаженному спокойствию. Когда Лань Сичэнь урегулировал вопрос с личными делами наследников фамилии Вэнь в базе Гусу Лань, те смогли быстро наладить свои бытовые и финансовые дела: с помощью Ляньфан-цзуня Вэнь Цин устроилась в самую передовую хирургическую клинику в Сан-Франциско, а Вэнь Нин открыл сеть цветочных магазинов и таскался со всякими травами, бутонами и огородами почти сутки напролёт. Они действительно стали счастливее, когда спустя такой длительный период войн и преследований смогли зажить обычной человеческой жизнью. — А-Юань, ты полил примулы?              — Полил, — кивнул ребёнок. — Дядя, а как рождаются дети?              Вэнь Нин и бровью не повёл. Поставив несколько контейнеров с рассадой перед медленно жующим и внимательно слушающим Вэй Усянем, он взял два горшка с красиво цветущими кампанулами и присел к племяннику.              — Смотри вот сюда. Видишь, у одного цветки белые, а у другого фиолетовые? Это девочка и мальчик. У них есть специальные такие клеточки для размножения, и, когда сливаются две из них, образуется зародыш, из которого потом развивается новое растение. У людей также.              — Сливаются две клетки? А где? А почему всего лишь две? — удивлённо похлопал глазами Лань Юань. — Но они же маленькие.              — В материнском организме. Клетки потом поделятся, мы же недавно с тобой смотрели, как происходит рост организма. — Вэй Ин уважительно присвистнул. Он видел, что вообще-то Вэнь Нин очень торопился, но довольно спокойно и терпеливо ждал, когда интерес мальчика исчерпает себя.              — А как они сливаются? — снова спросил А-Юань, обрадовавшись понятному ответу.              — У растений для этого есть органы — пестики и тычинки. У людей есть такие же. Ты знаешь, чем девочки отличаются от мальчиков? — Вэнь Нин, поняв, что дело малым не обойдётся, сел перед племянником в позу лотоса и, будто веселясь, похлопал по коленкам. Ему всегда нравилось смотреть, как Сычжуй изучает что-то новое.              — Девочки носят платья, — нахмурился Лань Юань, очевидно не поняв сути вопроса. — Они умные и очень красивые.              — Это, всё, конечно, правильно, но на физическом уровне различия есть в половой системе. У мальчиков есть пенис, с помощью которого в женский организм вводится нужная клетка. Там происходит слияние клеток мамы и папы, после этого малыш остаётся развиваться у мамы в животе.              От лёгкого и непринуждённого тона Вэнь Нина у Вэй Усяня чай пошёл носом.              — Дети обязательно рождаются у мамы? — хмурясь и обдумывая новую информацию, Лань Юань вдруг повернулся к раскрасневшемуся сморкающемуся отцу. — Но у меня мамы нет. Папа ведь не мог меня родить, да?              — Не мог, — кивнул Вэнь Нин, усмехаясь резко побледневшему, измазанному в крошках печенья и чае лицу Вэй Ина. — Тебя, как и всех детей, родила мама. Но так получилось, что во время родов она умерла, и тебя отдали на воспитание нам. А уже потом мы с Вэнь Цин приняли решение, что с Ханьгуан-цзюнем и Вэй Усянем ты будешь в большей безопасности, чем с нами. Они не твои родные родители, но они очень сильно тебя любят, солнышко. И мы тебя любим.              — Я тоже вас люблю, — кивнул Лань Юань и, вроде бы до конца исчерпав своё любопытство, успокоился. Он потянулся к цветку и ощупал лиловые лепестки — они совсем не были похожи на крупные розовые бутоны лотосов, которые привозил папа со своей работы в Юньмэн Цзян, но в своей простоте нисколько не проигрывали.       Вэй Усянь, тем временем откашлявшийся и уже вливший в себя остатки чая, потрепал по плечу посмеивающегося от неловкости Вэнь Нина. Только сейчас по его лицу стало заметно, как же на самом деле он нервничал.              — Надо же, какой ты молодец! — похвалил Вэнь Нина Вэй Ин и признался: — Я бы никогда, наверное, не смог бы объяснить ни это, ни секс…              — Кстати, а что такое секс? — подал откуда-то снизу голос сын, подняв большие-большие глаза на отца и дядю.              Усянь подавился собственной слюной.              

***

Вашингтон

10 марта 2024 года

      — Врёшь.       — А вот и нет!       — Покайся, А-Юань, врать в этом доме запрещено! — в праведной злости Лань Мин стукнул брата по голове какой-то бумажкой.              Втянувший шею в плечи Сычжуй в беспокойстве обернулся — вдруг дедушка услышит их крики и придёт посмотреть, чем они тут занимаются. Ещё минут пять назад они сидели вполне себе спокойно: младший брат хвастался красивым приглашением, которое ему передал Цзинь Лин, а Лань Юань благородно вторил его радости, не сообщая, что получил такое же ещё два дня назад по приезде из Сан-Франциско. Сейчас же Лань Мин в своём возмущении был очень похож на дедушку, если исключить то, как смешно раздувались его ноздри от шумного дыхания.              — Как это тогда работает? — всё так же негодовал Цзинъи. Он так сильно разволновался, что аж подскочил на ноги. — Как можно! Из этого же люди писают! Это что получается, в женщину надо…              — Нет, А-Мииин, — сквозь зубы протянул Лань Юань, хватая брата за плечи и заставляя его снова сесть. С годами расцветшая в Сычжуе мизофобия сейчас пробила в колокола. Что-то он как-то и не подумал в этом ключе, когда расспрашивал дядю. — Я уверен, это происходит более… чистоплотно.              Лань Мин всегда был впечатлительным и заводящимся с пол-оборота, и когда брат рассказал ему все известные пикантные подробности очень личной жизни взрослых, тот нехило так раззадорился. Как такое вообще может быть! Ему вот папа и даже дедушка говорили, что его взяли в доме малютки, уже готового — с руками и ногами, правда, маленькими, но потом они выросли, и никто ничего никуда не пихал!              — Ерунда это всё! — заключил Цзинъи, нахмурившись. — У А-Лина вон, тоже мамы нет, а значит — тебе просто соврали. Твой дядя ведь не фамилии Лань? Повезло, наверное, он может врать и не стоять потом в углу.              Мальчики глубоко задумались. Сычжую доводы брата казались достаточно весомыми, но и не верить своему дяде он не мог. Похоже, они явно что-то упускают… Что-то очень очевидное.              — Но у А-Лина мама точно-точно была. Я видел её фотографии у папы в телефоне, — не стал так просто сдаваться Лань Юань. — Да и, А-Мин, ты вообще уверен, что у тебя мамы не было? — обратился он к Цзинъи, сразу же поймав крайне красноречивый тёмный взгляд.              Судя по следующей реакции Лань Мина, он счёл предположение старшего брата крайне оскорбительным:              — Я тебе! Ещё раз! Повторяю! Мой папа ни в кого ничего не совал! Вот же мерзость…       На этот раз вышло достаточно громко, чтобы Лань Цижэнь услышал вопли младшего в детской. Мужчина с тяжёлым вздохом отложил тетради второклашек, взятые на проверку домой, и поднялся, бесшумно отодвинув массивный деревянный стул. В детской сразу как-то стало потише: то ли Лань Юаню удалось утихомирить Лань Мина в одиночку, то ли они оба что-то натворили, а теперь пытались замести следы своего преступления. Конечно, был третий вариант — что они до сих пор увлечены чем-то не одобряемым в этом доме, и у Цижэня есть шанс поймать их на горячем.              Он тихо подошёл к двери в детскую и тремя пальцами подтолкнул дверь, чтобы та раскрылась чуть больше. Воображение Цижэня уже рисовало страшные картины произошедшего. Зная эту гремучую смесь, — натворить они могли что угодно: помноженный на бесконечную энергию Лань Мина пытливый ум Лань Юаня превращал мальчишек в бомбу немедленного действия. Может, в приоткрытое на фрамугу окно влетел какой-нибудь блестящий весенний жук, и А-Юань с горящими глазами принялся его ловить, а Лань Мину что, в стороне что ли оставаться? Может Сычжуй потом разрешит его съесть — святое это дело, во имя науки же! Возможно, что Цзинъи, преследуя какие-то свои, понятные только ему цели, схватился за люстру и ввиду своего тощего телосложения повис на ней, раскачиваясь, как на качелях. Зная Лань Юаня, он бы его даже подкачивал, а то и вовсе по кругу провернул, имитируя аттракцион. Может, они играли в прятки, и Лань Мин снова залез в тот маленький просвет между шкафом и стеной и опять чуть не уронил его… В общем, ожидать можно было всего и сразу, причём сейчас Цижэнь волновался не столько за интерьер своей квартиры, сколько за самих мальчишек. Не поранились же они? А то Цзинъи скорее себе руку отрежет, чем сознается в том, что его укусила змея. А Сычжуй своих (почти) никогда не сдаёт.              Вопреки всем страшным ожиданиям, когда дверь с едва слышным скрипом открылась, на Цижэня тут же уставились две пары больших-больших глаз. Причём те, что были светлыми, как водная гладь, смотрели с нежным детским раскаянием, а те, что вобрали в себя всё благородные оттенки ночи, еле-еле скрывали в себе какую-то не определимую опытом Цижэня эмоцию. Вокруг мальчиков, образуя странного вида гнездо, в разброс лежали чистые листы А4, на некоторых было что-то нарисовано, но при этом комната выглядела так же, как обычно.              Лань Мин вскочил на ноги, словно пружинка, и яростно сделал шаг вперёд, оставляя спешно поднимающегося старшего брата за своей спиной. И если Сычжуй уже принял виноватый вид и собрался извиняться, то в Цзинъи такого даже не наблюдалось.              — Вы чем здесь занимаетесь, господа? — невозмутимо спросил Лань Цижэнь, когда дети продолжили молчать — то ли вспомнили уроки этикета о том, что в разговоре первое слово всегда подаёт старший, то ли ещё что.              Очевидно, что Лань Мин хотел в очень подробной форме ответить на вопрос дедушки, но Сычжуй резко приложил к его рту руку и в извинении поклонился.              — Прошу прощения, нам не стоило шуметь, — проговорил Лань Юань быстро, пока Лань Мин пытался отнять его руку от лица. — Мы обсуждали нашу сегодняшнюю поездку на фамильное кладбище, дедушка. Как скоро это случится? Мы очень волнуемся.              Лань Цижэнь подумал, что его следующие поколения родственников над ним издеваются — неужели они все уверены, что он настолько выжил из ума, что аж поведётся на самую неприкрытую ложь? Хотя, возможно, в исполнении Сычжуя обман был достаточно хорош, чтобы его мог не распознать любой непосвящённый человек, однако Цижэнь знал мальчика практически всю его жизнь, и воспитавшего А-Юаня Лань Ванцзи он сам когда-то взращивал с рождения. А повадками они все на одно лицо — хоть ври, хоть говори правду, оттого их ложь Цижэнь угадывал и раскалывал легко. Но Лань Юаню отдать должное надо — приплёл семейную традицию и будто бы даже не соврал — они готовились к этому дню весь последний месяц, и поутру действительно были взволнованы этим.              Не успел Лань Цижэнь ответить, как раздался дверной звонок. Он жестом показал детям ждать и развернулся, направляясь к двери.              В аккурат с тем, как дедушка отошёл от детской шагов на пять, Лань Юань шумно шикнул, резко отнимая ладонь от лица брата — тот, не стесняясь, взял и укусил Сычжуя за палец. Слюняво так укусил, чтоб неповадно было. Они не рисковали разговаривать, пока дедушка стоял перед кем-то на пороге, но Лань Мин, благодаря своей выразительной мимике, в полном объеме донёс до старшего брата всё своё возмущение. А вот не надо было ему рот затыкать! Он сам знает, когда надо помолчать, а когда трепать языком!.. Ну, почти… В теории, короче, знает точно!              Лань Юань — а точнее, его многоуважаемая мизофобия — подобную дерзость незамеченной оставить не мог никак, потому молча стал вытирать обслюнявленную руку о белую футболку брата, мол, слюни твои — ты и будешь тряпкой. Конечно, Лань Мин стал яростно защищать честь своей совсем новой одежды (а степень новизны всегда определялась тем оттенком серого, который приобретали вещи после того, как мальчик их поносит), оттого принялся резко отталкивать брата от себя. Они едва не перешли на откровенную драку, как вдруг Сычжуй на грани слышимости уловил, что в квартиру зашло несколько людей, и, быстро шикнув на Цзинъи, встал прямо за его спиной. Лань Мин, что удивительно, сразу же понял всё верно, тоже вытянувшись и даже прикрыв брата собой.              Это тоже его новая привычка, взявшаяся из ниоткуда.              Спустя недолгое время Лань Цижэнь, выйдя из прихожей и с удовлетворением увидев внуков на том месте, где он их оставил, поманил их к себе рукой. Из притенённого коридора к детям вышли их отцы.              — Папа! — быстро воссиял Лань Мин, только завидев улыбающегося ему Лань Сичэня, и побежал обниматься.              Лань Сычжуй же, сверкнув невнятным лицом перед Лань Ванцзи, сказал что-то о том, что ему надо в раковину, и прошествовал мимо озадачившегося отца и деда.              Когда Лань Юань вернулся, Лань Цзинъи уже повязали лилейную ленту с вышитым узором голубых облаков. Ванцзи, закончив разговаривать с дядей, взглянул на своего сына повнимательнее — концы длинных рукавов его белой водолазки намокли, но лицо уже вернуло своё обыденное, спокойное выражение.              — Извините за задержку, — снова извинился мальчик, подойдя к отцу и обняв его за талию. Лань Чжань очень нежно, будто бы даже осторожничая, погладил того по голове. Может, что-то таки у него случилось?       Похоже, что мокрые рукава заметил не только Ванцзи, потому что Лань Мин, перестав вертеться вокруг отца, вперил свой взгляд в Сычжуя и, пока его губы хитро расползались в улыбке, небрежно бросил:              — Неженка.              Но Лань Юань лишь приоткрыл один глаз, взглянув сначала на брата, а потом на отца, и обратился к дедушке.              — Дедушка, а разве правильно, что Лань Мин едет с нами сегодня? — похлопал большими глазами он, всё ещё не выпуская из рук приятную ткань папиной рубашки. — Он ведь так и не сдал вам правила посещения семейного кладбища.              Улыбка Цзинъи вмиг спала с его лица. Теперь он злобно прожигал взглядом Лань Юаня, прячущего свою довольную физиономию за отцом.              Лань Сичэнь повернулся к сыну, вопросительно на того глядя, мол, мы же учили, и ты мне сказал, что сдал, ещё неделю назад.              О нет…              — Ничего. Сдаст сразу в машине, — ответил Лань Цижэнь, повязав свою ленту и передав ленту Лань Юаня Ванцзи.              Лань Мину точно крышка!              Времени злиться на брата не было, к тому же — давайте будем откровенны — Цзинъи первый начал. Теперь ему очень быстро нужно добраться до свода правил и хотя бы глазами пробежаться по тому материалу, что он учил с отцом давным-давно назад. Он чувствовал себя, как маленький грызун, загнанный в клетку с опаснейшими хищниками. Он тут же, тут же, не теряя времени, быстрым шагом направился в прихожую — там лежала копия необходимой ему книги, потому что он сам её туда положил, когда утром папа его сюда привёз. Лучше бы и не привозил вообще! Но что имеем, то имеем…              В их семье уже очень давно существовала традиция во второе воскресение марта посещать фамильное кладбище. И, конечно же, посещение этого места имело церемониальное значение. Существовал специальный свод правил, соблюдение которых являлось обязательным для всех прибывших, и помимо стандартных «не шуметь, не бегать, не смеяться» были и более необычные. Например, на могилах родителей строго запрещалось говорить вслух, а статуям бабушек следовало низко поклоняться три раза, в то время как статуям дедушек — лишь один. Правила эти следовало выучить к семи-восьми годам, чтобы впервые посетить кладбище и услышать об истории собственной семьи.              Но вот Лань Мин не помнил ничего из того, что учил когда-то с отцом. Однако, наверное, ему сильно повезло — папа был как-то непривычно задумчив, оттого и не внимателен к тому, какую беседу вёл Лань Мин с дедушкой. Через раз правильно называя ответы, мальчик едва ли не умирал, растекаясь по заднему сидению. Это пытка! Настоящая пытка!              — Назови последовательность своих действий на могиле своей матери? — буднично спросил Лань Цижэнь, но тут же как будто осёкся, встретившись с острым взглядом Лань Сичэня.              — Низкий поклон, приветствие вежливым именем или титулом, затем весь разговор или молитва говорится про себя, — так же на автомате ответил Цзинъи, окончательно устав нервничать из-за этой проверки. Лань Юань сейчас ехал со своим папой на бугатти широн и наверняка не страдал, потому что сдал этот свод ещё до своего отъезда к тёте и дяде в другой город. Н-да, вот он попал…              Вдруг с воспоминанием об А-Юане к Цзинъи пришла мысль ещё и об их недавнем разговоре. Мальчик недоверчиво посмотрел на вдруг прекратившего допрос дедушку и, решив, что на сегодня его испытывать прекратили, обратился к отцу.              — Папа-а-а? — протянул он, схватившись тоненькими пальцами за водительское кресло, за которым сидел Лань Сичэнь.              — Да, солнышко? — после тихого и менее заметного «мм?» произнёс Лань Хуань, бросив быстрый взгляд в зеркала заднего вида, и уже потом посмотрел на ребёнка через салонное зеркало.              — А у тебя была мама? — спросил мальчик вкрадчивым голосом. Лань Цижэнь на переднем пассажирском едва не закатил глаза — мол, конечно, была, ещё какая, чёрт бы её побрал, была.              — А-Мин, у каждого человека есть мама.              А Лань Сичэнь эту тему как обходил стороной, так и собирался обходить и дальше, только вот семейная традиция никак с его желаниями не вязалась. Он даже надеялся, что сын допустит достаточно ошибок, чтобы дядя запретил ему появляться на кладбище, но Лань Мин, видимо, под адреналином, вспомнил всё едва ли не дословно, путая правила лишь в тех случаях, когда речь шла о родственниках с отцовской или материнской стороны.              — Значит, мама есть и у меня?! — удивился Цзинъи, пока не поняв, что же такое он почувствовал: не то разочарование в отце (он что, действительно в кого-то запихивал то самое???), не то непривычный интерес. — Кто она? А для чего вообще нужны мамы?              — Мы уже подъезжаем, Лань Цзинъи, давай оставим этот разговор на потом, — безапелляционно осадил его дедушка, и машина тотчас остановилась.              Цзинъи действительно пришлось на время забыть о своих вопросах и окунуться в историю своей семьи.