Бег

      Летом за городом всегда хорошо. Юкичи любит это время года, когда он не тренируется в самурайской школе, а приезжает с Нацумэ-сенсеем и Огаем в их загородный дом. Правда, там они всё равно тренируются, но хотя бы не так долго и трудно, как в самурайской школе. В его школе у них почти нет времени отдохнуть и поговорить с друзьями. Постоянное отрабатывание приёмов, изучение каллиграфии и других искусств, которые должен знать самурай, — всё это занимает слишком много времени. В загородном доме наставника всё не так. Тут они тренируются только до обеда, а после отдыхают.       Юкичи нравится тренироваться с Нацумэ-сенсеем. Наставник действительно хороший учитель, и Фукудзаве всё понятно после первого же его объяснения. Огай не всегда всё понимает, но только потому, что постоянно отвлекается на то, чтобы поболтать с Элис. Юкичи даже немного завидно, потому что, во-первых, способности у него нет, во-вторых, Элис с ним не болтает, а в-третьих, когда Огай болтает с Элис, он не болтает с ним, Юкичи. И это обидно.       Но долго болтать ему обычно не дают, потому что наставник говорит отрабатывать упражнения и они начинают. Фукудзава с лёгкостью справляется со всем, и Нацумэ-сенсей хвалит его почти каждую тренировку. Это приятно. Ему нравится, когда его хвалят, и оттого Юкичи старается лишь больше. С каждым разом приёмы получаются всё лучше и всё легче, а Нацуиэ-сенсей продолжает хвалить его.       Огай тоже справляется, но всегда чуть хуже, чем Юкичи. Наставнику это обычно не нравится, и он ругает Мори, когда тот делает что-то не так. Огай дуется, даже порой пытается спорить, но это бесполезно: учитель ведь лучше знает. Об этом Нацумэ-сенсей не перестаёт ему напоминать. Юкичи смотрит на обиженное лицо друга и понимает, что за такое можно ждать месть после обеда.       После обеда тренировок больше нет. Они выходят в сад, и Нацумэ-сенсей садится на веранду почитать книгу, а мальчики отправляются гулять. Недалеко, разумеется, и ненадолго — им нужно вернуться перед заходом солнца, чтобы не потеряться. Но всё равно прогулки всегда нравятся Юкичи.       Вокруг их дома большое, как им, маленьким, кажется, поле, которое заканчивается густым лесом. Туда они не ходят, там можно легко заплутать, а вот по полю часто гуляют. Чуть поодаль от их дома на этом поле растёт огромное вековое дерево, возле которого они часто играют. Залезать на это дерево им строго запрещено, хотя Огай постоянно это делает, когда Нацумэ-сенсей с ними не гуляет и не следит за ними. А порой они просто играют в тени этого огромного дерева. Или же лежат, разговаривая. Лежать, правда, не для Огая. Он вообще не может усидеть на месте, ему постоянно надо что-то делать. Поэтому Юкичи вынужден всегда бежать за ним.       Огай идёт по полю и дуется. Ему всё ещё обидно из-за замечаний на тренировке. Фукудзава этого немного не понимает, но он осознаёт, что ему-то замечаний никто не сделал, а значит, он и не сможет понять. Мори же с досадой пинает камешек, потом идёт по полю, словно стараясь уйти как можно дальше от дома.       Несмотря на то, что Огай сам хмурится, Элис, идущая рядом с ним, улыбается своей вечной кукольной улыбкой. Юкичи она, по правде сказать, совершенно не нравится. Элис неживая, ненастоящая, и это чувствуется. Такое ощущение возникает у Юкичи, когда он смотрит на манекены в магазинах. Они кажутся людьми, хотя на самом деле они лишь пластик.       Но Огай любит Элис, и в глубине души Юкичи знает, что он любит её больше всего на свете. Ему даже немного обидно, однако он знает, что об этом лучше не заговаривать. Мори соврёт, скажет, что больше всего на свете любит его и Нацумэ-сенсея, а лжи Юкичи не переносит.       Поэтому он молчит, когда Огай, забыв все свои обиды, бежит за Элис, смеясь и едва не падая. Он молчит, когда Элис взбирается на большой камень, и Мори взбирается следом за ней. Фукудзаве хочется, чтобы его тоже позвали, но сразу его не зовут. Зовут лишь после, когда Огай вспоминает, что, вообще-то, ещё есть третий. Поворачиваясь к нему, он машет ему рукой: — Сюда, Юкичи! Пойдём к нам!       Он всегда говорит о себе «мы», хотя Нацумэ-сенсей ругает его за это. Говорит так, потому что он никогда не был один. У него всегда была Элис, и Мори помнит об этом.       У Фукудзавы сначала была мама. Потом Нацумэ-сенсей. А потом Огай. Последние два человека остаются в его жизни, и он не представляет себе жизнь без них. А у Огая всё по-другому. Он с самого детства один, и у него есть только Элис. Юкичи знает, что в глубине души Мори давно понял то, что не способны понять многие люди: ничто не вечно, люди приходят и уходят. Остаётся только то, что у тебя было с самого начала. У Юкичи с самого начала был только он. А у Мори всегда была Элис.       Он взбирается на камень и лишь теперь замечает, что Огай и Элис уже возле дерева. Раздражающая девочка подпрыгивает, указывая наверх. — Давай заберёмся! — Давай!       Юкичи спешно слезает с камня, почти скатываясь, и торопится к ним. — Подождите! Не надо! Нацумэ-сенсей запретил!       Но Огай его не слушает, уже подпрыгивает и пытается достать до первой ветки. Так всегда. Юкичи может сколько угодно бежать, сколько угодно звать. Мори не остановится. Всегда будет бежать впереди него, дразня, заставляя бежать за собой, словно обещая, что он в конце концов сможет поймать его.       Однако Юкичи никогда не сможет поймать его. А Огай не остановится, чтобы позволить ему это.       Когда Фукудзава добегает до большого векового дерева, ветки которого раскинулись, кажется, над всем полем, закрыв его от заходящего солнца, Мори уже на середине. Он упрямо лезет наверх, пыхтит от напряжения, хватается из последних сил за ветки, но лезет. Лезет, хотя мог бы попросить Элис просто поднять его туда.       Будь у Юкичи такая возможность, он бы так и сделал. Однако Огай не такой. Ему всегда надо преодолевать всё. С трудом, со сложностями. Он никогда не берётся за лёгкие задачи, всегда ставит себе планку повыше — иногда даже выше собственного роста — и старается перепрыгнуть через неё. Падает, сбивает колени в кровь, плачет, но всё равно старается. Фукудзава знает, что когда-нибудь он перепрыгнет эту планку. Тогда Огай поставит себе новую планку, ещё выше. И снова будет прыгать.       Он никогда не будет доволен результатом.       За ним хочется прыгать, хочется карабкаться выше. И поэтому Юкичи тоже пытается залезть на дерево. Но он не такой ловкий, как Огай, и это единственное, в чём он ему проигрывает физически. Поэтому Юкичи падает на землю уже после первой ветки и, потирая место удара, остаётся на земле наблюдать за Огаем.       А Мори уже на вершине. Он стоит там, на самой высокой ветке, и смотрит вокруг. С такого расстояния, разумеется, ничего не увидеть, но Фукудзава может поклясться: он видит, как горят глаза Огая. Ещё бы! Он увидел весь мир, обозрел его с высоты. Увидел, какой он необъятный, огромный, какой прекрасный.       Юкичи знает, что однажды Мори повидает весь этот мир. И однажды он будет принадлежать Огаю.       Фукудзава улыбается. Он уже не чувствует никакой зависти, глядя на Огая снизу вверх. Потому что понимает: так правильно. Пока он предпочитает справляться с тем, что ему по силам, Мори преодолевает себя. Пока Юкичи готов остановиться, когда понимает, что не может идти дальше, Огай продолжает бежать. И Юкичи никогда не будет претендовать на весь мир, тогда как Мори уже сейчас хочет его весь.       Ему никогда не догнать этого мальчика. Но он всё равно будет продолжать бежать за ним. — Юкичи! — до него доносится весёлый голос Мори. — Тут так хорошо, Юкичи! Тут так прекрасно! — Огай! Спускайся немедленно!       Это голос Нацумэ-сенсея, и Юкичи сжимается, понимая, что сейчас они оба получат. Огай — за то, что залез на дерево, хотя наставник запрещал ему это. Юкичи — за то, что не остановил его. Ему этого совершенно не хочется.       Мори наверху лишь пожимает плечами и начинает свой спуск. Фукудзава смотрит, как он ловко буквально перетекает с ветки на ветку, точно какой-то дикий кот. Он видит, что в глазах подоспевшего к ним Нацумэ-сенсея застыл страх. Однако сам Юкичи нисколько не боится. С таким, как Огай, ничего не случится. Всё будет хорошо.       Мори действительно благополучно спускается с дерева и становится перед ними с лёгкой улыбкой, словно говорит: вот, видите, ничего не случилось, вы все зря волновались! Нацумэ-сенсей подходит к нему и молча наклоняет его, ставя в нужное положение.       Юкичи знает, что сейчас произойдёт. Улыбка слетает с лица Мори с первым же крепким шлепком. Наставник всегда наказывает очень больно, при этом отчитывая строгим голосом. Юкичи знает это по себе. Но так же знает, что Огаю всегда почему-то достаётся больше. — Я говорил не забираться на деревья. Говорил ведь! А что ты сделал? Всё равно залез, — слова прерываются звуками шлепков, от которых Юкичи хочется заткнуть уши, но он ничего не делает. Просто не может двинуться с места. — Огай, я ведь говорил, что это опасно. Ты почему продолжаешь делать это? А если бы ты сорвался, а? Что бы ты тогда делал? С такой высоты можно шею свернуть, как ты не понимаешь!       Юкичи видит, как Мори жмурится всё больше и больше с каждым шлепком, как дёргается, но не пытается выбраться. На его лице упрямое выражение, и свою вину он признавать не собирается. Непонятно, это из-за его упрямого характера или же потому, что он нисколько не жалеет о своём проступке, ведь вид сверху того стоил, но видно, что извиняться Огай не собирается.       Наказание тянется ужасно медленно, как кажется Юкичи. Ему хочется, чтобы всё уже поскорее закончилось, однако ничего не прекращается. Нацумэ-сенсей всегда подходит к таким вопросам обстоятельно, и избежать этой участи нет никакой возможности. Вот и сейчас шлепки продолжают раздаваться ещё долго, и Мори кривится от них, слегка поджимая ноги, но не прося пощады. Им обоим кажется, что это длится невероятно долго.       Однако в конце концов Нацумэ-сенсей отвешивает Мори особенно сильный шлепок и заставляет его выпрямиться. Огай смотрит куда-то в сторону и потирает отшлёпанное место. Он никогда не смотрит в пол после наказаний, в отличие от Юкичи. Всегда стоит с гордым видом, который наверняка сильно раздражает Нацумэ-сенсея, потому что тот всегда ещё некоторое время выговаривает Огаю всё то, что, в общем, уже говорил. Мори кивает, не глядя на него, и просто ждёт. — Всё, идите с глаз моих, — устало говорит Нацумэ-сенсей, когда наконец понимает, что Огаю по боку его лекция. — Домой. Живо. — Пойдём, Юкичи! — Мори сразу же подрывается. — Кто последний до дома, тот дурак! — Огай! — восклицает Нацумэ-сенсей, всплеснув руками. — Несносный мальчишка!       В ответ Мори только показывает наставнику язык и убегает, смеясь. Юкичи смотрит на Нацумэ-сенсея, однако тот лишь машет рукой. — Беги, а то Огай навернётся где-нибудь ещё. Или обидится. — Ещё непонятно, что хуже, — хмыкает Юкичи.       Нацумэ-сенсей смеётся и взъерошивает ему волосы. Жест такой простой и одновременно такой приятный, что у Фукудзавы замирает сердце. Он смотрит на Нацумэ-сенсея и думает, что хочет его обнять. Но не делает этого. Самураи не должны показывать эмоции, так ведь?       Он ещё не знает, что после ужина Нацумэ-сенсей сам обнимет его и долго просидит с ним, слушая его рассказы и размышления. Потому что даже самураям нужны любовь и забота.       Юкичи ещё не знает этого. Пока он разворачивается и бежит за Мори, который уже так далеко, что его едва видно посреди поля. Уже темнеет, и Фукудзава с трудом угадывает силуэт бегущего мальчика. Слышит только его звонкий смех и подтрунивание над тем, какой Юкичи медленный, — словно звук колокольчика в жмурках. Дразнит, подсказывает, где человек, но не даёт точно найти его. Всегда надо как бы угадывать, где он. И всегда надо стремиться, тянуться к этому звуку.       Юкичи бежит за Огаем, ориентируясь на его звонкий смех как на звук того колокольчика. А сам, глядя на бегущего мальчишку, поражается, как быстро у него меняется настроение. Только он стоял, морщась от наказания и обиженно кривя губы, выслушивая нотации Нацумэ-сенсея, — и вот уже бежит куда-то, смеясь над Юкичи и опять играя. Словно и не было этого наказания, словно ничего не было.       Фукудзава пока слишком маленький, чтобы понять то, о чём уже начал догадываться. Но, повзрослев, он поймёт, почему Огай так себя вёл.       Потому что этого мальчика никто и ничто не может остановить. Его могут затормозить, могут заставить подождать какое-то время, могут даже заставить потерять время. Но никто не может его остановить. В конце концов Огай находит возможность вырваться из любой ловушки, любой западни. Он собирается с силами и выходит из любой ситуации с высоко поднятой головой, хотя порой кажется, что это просто невозможно. А потом, стиснув зубы, ставит себе ещё более высокие цели и стремится к ним. Стремится изо всех сил, добивается своего, чего бы ему это не стоит.       Обо всём этом Фукудзава ещё не знает, хотя уже смутно догадывается. Уже тогда, когда он бежит за Мори по полю вечером летнего жаркого дня и слушает его звонкий смех и подтрунивания, он понимает две важные вещи.       Огай будет бежать к своим целям всю свою жизнь. А он, Юкичи, всю свою жизнь будет бежать за ним.