Второй день рождения.

Голова адски кружилась. Я распахнул глаза, пытаясь сфокусировать зрение хоть на чем-то, но передо мной всё расплывалось и качалось, от чего меня уже начинало подташнивать. Я помассировал пульсирующие виски и судорожно завертел головой. Я не мог никак охарактеризовать место, в котором нахожусь. Передо мной словно была дымка, не дающая окружающим меня предметам обрести хоть какую-то четкую форму — всё вокруг меня было белоснежным, что аж резало глаз, не было ни дверей, ни окон, ни стен. Не было ничего. Я даже не вздрогнул, когда на моё плечо легла чья-то ледяная ладонь. Обернувшись, я тут же столкнулся со взглядом зеленых, даже можно сказать, изумрудных глаз. На меня сверху вниз смотрела невысокого роста женщина с необычными, но гармоничными чертами лица: неровный нос, ярко выраженные скулы, лисий разрез глаз, тонкие губы, острый подбородок, светлые, едва заметные брови и веснушки вплоть до ключиц. А на ее плечи волной спадали рыжие волосы. Одета она была в какие-то лохмотья, совершенно не подходящие под её аристократичную внешность. Пока я тихо изучал её взглядом, незнакомка смотрела на меня с явным недовольством и даже презрением. Она убрала свою руку от меня, цокнув. — Ты думаешь, ты хоть чем-то отличаешься от них? — девушка наконец заговорила со мной. Я скептически сдвинул брови, всем своим видом показывая, что суть её вопроса я не понял и понимать не собираюсь, пока она не задаст его по-нормальному. — Ну же, вы все смышленые. Догадаешься с трех раз, кто я? — она продолжает подначивать меня, в её глазах отражалось нескрываемое ехидство. Я нахмурился, стараясь сообразить и отыскать в голове ответ на её вопрос, но тщетно. Лицо я ее вижу впервые, да и с каких пор я вообще должен сидеть и гадать, кем эта девушка мне является? Моё фирменное оружие — прожечь кого-то взглядом, на этот раз не сработало. Озорство незнакомки никуда не подевалось, а лишь усилилось. — Неужели ничегошеньки в голову не приходит? А если я скажу, что это связано с твоей фамилией? — она хитро прищуривается. Я раздраженно и устало вздыхаю. — Я не хочу быть таким, как мать, — я выдвинул ответ, обычно используемый на всех семейных застольях при разговоре с родственниками по отцовской линии, относящимися ко мне крайне враждебно. Да, на меня по-прежнему косились, но слишком тупые вопросы, вертящиеся в голове моих собеседников, сразу же отпадали после этих слов и мне становилось на процент легче выдержать вечер в их компании и не вцепиться никому в глотку. Лицо незнакомки вытянулось в изумлении, а через мгновение она искренне рассмеялась. — Похвальная цель, но очень наивная, — она растянулась в улыбке, но похожа она была скорее на оскал, — приятно, что спустя века эволюции вышел хоть кто-то толковый и даже отчасти адекватный. Вот только, надолго ли ты таким останешься? — она рассуждала вслух, меряя пространство шагами — к слову, почему-то была она босая. — А что, моя фамилия для вас — больная тема? — я как бы невзначай уточняю и убеждаюсь в своей правоте, когда моя собеседница мрачнеет. — Ты знаком с моей историей лучше, чем ты думаешь. Агнет как-то обронила пару слов обо мне, — она не перестает выдерживать своеобразную интригу, желая, чтобы я сделал верные выводы сам. Внутри меня щелкнуло осознание, а следом в груди засаднило от тоски. Те славные времена, когда я впервые влюбился, имел возможность проводить с Евой время, и когда мать поведала мне о нашей генетической особенности… — Сабин, — я обратился к девушке, и её выражение лицо тут же сменилось, показывая интерес, — Сабин Майер, — я продолжил, на что она скривилась. — Не смей ставить эту фамилию рядом с моим именем, — Сабин грозно прошипела, — знал бы, сколько раз я молила богов о выкидыше, но Микаэль, сукин сын, не давал мне и пальцем лишний раз шевельнуть! Связывал меня каждый раз, как дворовую псину! — её голос сорвался на крик. — «Её душа мучается и не может найти покой спустя столько времени. Те события не отпускают её, она вспоминает их снова и снова и горит желанием отомстить. Но ей уже поздно что-либо предпринимать. Ее ведь больше нет», — я мысленно подвожу итог. По идее, сейчас я должен проявить к ней сочувствие, но в последний раз я по-настоящему переживал только за Еву, когда она содрала себе коленку восемь лет назад. В случае с Сабин я ничего не испытывал. Жизнь, однозначно, отнеслась к ней весьма несправедливо, но волновать меня это не должно. — Забудь уже. Станет легче, — единственное, что я смог выдавить из себя. Сабин задрожала, трогая ладонями свое раскрасневшееся от слез и гнева лицо и потихоньку приходя в себя. — Мне не нужны твои советы. Знаю ведь, тебе всё равно, как и всем, — она холодно процедила, убирая пальцами влажные дорожки со своих щек. — Зачем тогда явилась ко мне в сон? — я вскинул брови. По факту, это даже сном нельзя назвать, ведь спать добровольно я точно не ложился. Значит, она специально ввела меня в какой-то транс? Она же ведьма, как мне заявляла мать, быть может, умеет вытворять что-то подобное. Сабин фыркнула, гордо вздернув подбородок. — Хотелось поговорить с потомком, который ещё не успел наделать глупостей, — она вытащила из кармана своего ободранного платья какой-то флакон, — вы не способны нести людям счастье, и я — тому доказательство. Но я вижу в тебе то, что нет в них — ты более осознанный. Ты прекрасно всё понимаешь и видишь. И ты пытаешься прервать этот порочный круг. Но у тебя уже никогда не получится это сделать, моё проклятье слишком сильно, — она садится на колени рядом со мной, протягивая флакон мне, — выпей и покончим наконец с вашим чертовым родом. — Что это? — я скосил взгляд на плескающуюся жидкость, но на лице моем не дрогнуло и мускула. — Это… очистит твою душу. Ты будешь свободен от проклятия и ничего более не будет тебя волновать. Ты ведь этого хотел? — она что-то недоговаривает. Её нервная улыбка очень настораживает. — Почему тогда сама не выпьешь? — я задаю встречный вопрос, поставивший ее в тупик. Её глаза вдруг почернели, и я стал медленно подниматься на ноги, предчувствуя неприятный исход событий. — Поверь мне, моя душа обретет покой и свободу, когда я пропихну тебе это в глотку и ты сдохнешь, не успев продолжить свой блядский род! — она бросилась в мою сторону, но я лишь увернулся, не предпринимая попыток сбежать. Какой смысл этих догонялок, если это всё не по-настоящему? Мне бы найти способ, как проснуться… — Сдаешься без боя? Как жалко, — она дразнит меня, но в глазах её отражается чистая ненависть. Она замахивается на меня, и я впиваюсь ногтями ей в руку, оставляя на коже красные следы. Она мычит, а затем вскрикивает, когда издается хруст. — Каков толк убивать тех, кого сама же и породила? — я спокойно спрашиваю, не придавая мучениям Сабин особого значения. Ей такая формулировка не понравилась. И так трепыхающаяся от боли ведьма засопротивлялась ещё больше. — Я породила не по своей воле! — она принялась возражать. — Не по своей. Но прокляла всех нас ты. Благодаря тебе все мы вынуждены жить с одержимостью. И от таких монстров, как мы, полегло уже много людей. Некоторые погибали в муках. Но создательница этих монстров по-прежнему ты. Она до крови прикусила губу. — Ты не был на моем месте, чтобы осуждать меня! Если б ты только знал, сколько боли… — Я могу представить, — я прервал ее и заставил заткнуться, сжав её и так свернутую руку сильнее, — но своим проклятием ты навредила скорее не нам, а другим невинным людям, особенно тем, в которых нам было удостоено влюбиться. Чем же ты тогда лучше нас? Повисло тяжелое молчание. — Я пыталась снять проклятие. Много раз. Мы связаны по крови и порой у меня получается наблюдать за вами в качестве призрака. Я видела, как мучался какой-то юноша в подвале у твоей бабушки. Я испытала такой ужас, когда осознала что вы способны сотворить с теми, кого любите… — она всеми силами старалась отбелить свою репутацию и не хотела признавать очевидного, — но сделанного не воротишь. Мои способности ведьмы стали весьма ограничены после смерти, я почти бессильна. Но зато я могу прервать ваше чересчур активное размножение. А то плодиться вы всегда успеваете вовремя — до того, как ваши суженые захотят сбежать или убиться, — она едко пробурчала, морщась и дрожа от пульсирующей острой боли в запястье. — Что именно оно со мной сделает? — я отпустил её и молча поднял выроненный ведьмой во время нашей драки флакон и повертел его в руках. — Выпей и узнаешь, — она процедила. — Разве я не имею право знать последствия? — я намеренно провоцирую её и еле скрываю победную улыбку, когда она вновь приближается ко мне. Я легко сбиваю её с ног, будто она ничего не весила. Дура Сабин… Говоришь, после смерти ты стала почти бессильной? Ну так, может, проверим насколько? Она брыкается подо мной, когда я зажал ее худощавое тело между ног и открыл флакон, чтобы влить ей в рот. — Ублюдок! — она вопит и отбивается как может, пытаясь сбросить меня и впиваясь ногтями мне в штаны. — Ведьмы становятся сильнее, когда о них помнят. Тебе же с этим не позавидуешь — кто будет ежедневно думать о девушке, умершей ещё много веков назад? И всё время нашего разговора ты лишь создавала иллюзию своего превосходства, но на деле ты едва на ногах держишься. Зря ты полезла ко мне, — я больше не тяну, заставляя ее давиться собственным зельем. — Эгоист… Как и все они… — последнее, что она прохрипела перед тем, как огонек в ее глазах погас, алые губы стали почти одного цвета с кожей, а выражение ее лица обрело смирение. — Быть может, и так. Я не против. Иногда полезно подумать о себе тоже, — я равнодушно отвечаю и слезаю с неё. С каждой секундой силуэт Сабин становился всё более невзрачным. Она в прямом смысле становилась призраком со стеклянным взглядом. Её рука, дрожа, потянулась к моему лбу. — Пожалеешь, — она просипела, еле шевеля губами, после чего в моих глазах потемнело.

***

Я разлепил глаза. В ушах трелью звучал звонок на перемену. Одноклассники суетились, собирая свои пеналы и складывая учебники. Я тут же поднял голову с парты и выпрямился, сидя на стуле. Я быстро пробежался по своим записям с урока: по началу почерк был ровный, как обычно, а затем он становился всё невнятнее с каждой буквой, превращаясь в неразборчивый бред — видимо, с этого момента я начал терять сознание. Я быстро упаковал всё в рюкзак и ретировался из кабинета. С каких пор я вообще должен волноваться о каком-то незначительном сне? Я должен думать об учебе. Я почти что влетел в туалет и вцепился дрожащими руками в умывальник. Мой взор устремился на висящее напротив зеркало: через него на меня смотрел растрепанный и слегка помятый парень, которым мне хотелось быть в последнюю очередь. С детства я был приучен к опрятности, и этот перфекционизм тянулся за мной и все последующие годы моей жизни. Я раздраженно начал копаться в рюкзаке в поиске гребня. Если забыл дома, — а лучше забыл, ведь я не прощу себе, если потерял, — придется расчесываться пальцами, чего мне совсем не хочется. Моим длинным волосам способна помочь только нормальная расческа, а не подручные средства. — Не это ищешь? — голос вошедшего одноклассника заставил меня обернуться, в его руках блестел тот самый нужный мне гребень, — лови, — он бросил мне находку и насмешливо хмыкнул, — ты обронил, пока мчался сюда сломя голову, — внешне я виду не подал, но тем не менее проснулось чувство вины из-за моей рассеянности. Не верю, что я мог настолько безответственно обойтись с такой вещью. — Прям-таки Золушка, — он подстегнул меня, на что я лишь незаметно закатил глаза и ничего более не сказал — просто молча начал приводить в порядок спутанные пряди. Клайн, смазливый и до боли общительный троечник, не вылетевший из этой школы только за счёт обеспеченных родителей. Задирой его нельзя назвать, наоборот — всегда он был довольно справедлив. Его искренность и лень совсем не вписывались в здешние рамки, но это и подпитывало интерес учеников к его персоне — для них он был как глоток свежего воздуха. Я же всеобщего восторга не разделял. Как же злили его вечные плоские шутки и жалкие попытки подружиться со всей планетой, включая меня… Наверное, спасибо ему за возврат гребня, но это не означает, что теперь мы закадычные друзья или хотя бы хорошие знакомые. Да и дело не только в нём. Я в целом старался избегать каких-либо связей во время учебы. И неважно, будь то отношения или просто общение. Я не был типичным ботаником, который заикается, когда к нему кто-то обращается, нет. Просто не хотелось тратить лишнее время на социализацию. Единственный человек, с которым мне было бы интересно пообщаться, живет почти за две тысячи километров от меня. И то в ближайшие лет шесть мне можно не пытаться с ней встретиться — Авдеев не подпустит. Мысль о моей пока что непостижимой цели пускает внутри меня волну раздражения, потому я не удержался от колкости: — Нравится смотреть, как я расчесываюсь? Неужели девушки уже не так привлекательны для тебя? — в любой другой ситуации я бы не потерял самообладание так просто — к взглядам и перешептываниям за спиной я уже привык, но любое воспоминание о Еве вновь сдирало корку начинающей постепенно зарастать раны, отчего я мрачнел с каждым днём всё больше и ходил озлобленный на весь мир. Я до сих пор помню наш последний день, проведенный вместе: как я помогал ей собирать вещи перед отлетом, как я пытался намекнуть ей писать мне на почту хоть иногда, как надеялся, что ей не станет на меня всё равно, как только она сядет в самолет. Но ей стало. За прошедшие пять лет на мой e-mail адрес не пришло ни одного письма. Я был бы не против написать ей сам, но увы, не знал даже куда мне отправлять свои тексты размером в десятки страниц, наполненные кучей вопросов и просьб. Может, оно и к лучшему, что я не могу ей ничего сказать сейчас. Не хотелось бы создавать о себе впечатление как о навязчивом сталкере. Первый год после нашего прощания я провел в терзаниях и разочаровании, первым делом по возвращению домой проверяя наличие новых уведомлений в почтовом ящике компьютера. Потом в какой-то момент я начал чувствовать постоянное давление в висках, странные мысли и порой сны с участием Евы: как я делаю с ней страшные вещи, запираю, прячу от всего мира, но в конце радуюсь и истерично смеюсь, что она наконец снова рядом. Я стал бояться самого себя. Мне было мерзко смотреть в зеркало, видеть черты лица и поведения своей матери, опасаться, что я стану таким же. Я стал легко раздражаемым, как-то я даже забросил усердную учебу, что было мне совсем несвойственно и говорило о высоком уровне моего отчаяния. Я потерял всякую мотивацию существовать, ведь в груди я ощущал зияющую дыру, высасывающую из меня все остатки жизненной энергии, с которой со мной когда-то поделилась Ева. Пусто. Холодно. Бессмысленно. Уже ближе к старшей школе моя эмоциональность пошла на спад, сменившись смирением. Тогда я более-менее пришел в себя и вновь взялся за ум, решив несмотря ни на что получить наилучшее образование. Каждый новый день был похож на предыдущий: дом-школа, школа-дом. Но в тщательно распланированных по часам занятиях было моё спасение — отвлекаясь на учебу, я не успевал тратить время на самокопание, а значит мне было легче держать себя в узде. Именно по этой причине я стал ложиться спать сразу после выполнения всех дел, хотя мой вампирский организм того не требовал. Я крепко сжал гребень в руках, пытаясь успокоиться. Клайн хохотнул на мою дерзость. — Да не в этом дело, — он скрестил руки на груди, — просто не понимаю твоих этих вечных мрачности и эгоизма. Тебя били в детстве? — я, опешивший от такой наглости, медленно поворачиваю к нему голову, но на лице своего собеседника не вижу никакой насмешки, а лишь чистый интерес. Я плотно сжал челюсти. — А тебя, видимо, не воспитывали, раз задаешь такие вопросы. Я даже отвечать на этот бред не буду, — я процедил и бросил гребень в рюкзак, намереваясь уйти отсюда поскорее и закончить этот неприятный диалог. — И это всё? — недоуменно почесав свой светловласый затылок, Клайн нахмурился, — ну и ужас. Ты хоть умеешь с людьми контактировать? Такие чувства, как эмпатия, любовь там… знакомы тебе вообще? — прилетает мне в спину. Я замираю на месте. В глазах всё плывет от внезапного прилива гнева. Ну конечно. Я же такой ледяной, эгоистичный и нелюдимый. Я же не могу ничего чувствовать. Да, и это просто отличная идея спрашивать меня об этом лично. А если я отвечу ему, что да, я знаю каково это любить, он посмеется?! Ведь не может же такой как я испытывать что-то подобное! — Заткнись, — я выпалил, изо всех сил сдерживаюсь, чтобы хорошенько не навалять ему за каждое небрежно оброненное слово в мою сторону. Клайн будто бы и не слышал меня: — Извини-извини, не хотел задеть. Просто, знаешь, это забавно и даже в какой-то степени мило наблюдать, как твой обычно хмурый одноклассник убивается по девчонке. Это же её имя написано на гребне? — он кивает в сторону кармана рюкзака, в который я только что убрал гребень. На его задней стороне и вправду было корявыми буквами написано «Ева». Дети часто подписывали свои вещи перед тем, как уходить в садик или идти гулять на детских площадках, потому на гребне и красовалось имя его прошлой владелицы. Это был её гребень, который она как-то оставила у меня, а я был не в силах вернуть его, да и выбросить тоже. И теперь я храню его, как настоящую драгоценность, и крайне аккуратно им пользуюсь. — Я до сих пор не понимаю, какое тебе дело? — мой голос спокоен, но ощутимо уязвим из-за такой больной для меня темы. Клайн ухмыльнулся. — Хотелось дать совет. Типа просто подойди к ней и пригласи куда-нибудь. Воровать её вещи, ну, как-то стремно что ли. Так ты ей никогда не понравишься, — он пожимает плечами, и в его глазах заметна ехидная искра. Это стало последней каплей для меня. Клайн Браун, оказался ты не в то время, не в том месте и не с тем человеком. И тему, что ты подобрал, та ещё дрянь к твоему несчастью. Я хватаю его за воротник свитера и со всей силы ударяю о стену. Клайн простонал от боли и неожиданности, на белоснежном кафеле отпечатались алые разводы крови с его разбитого затылка. Я вцепляюсь ему в шею, придушивая и царапая, вымещая копившуюся все эти годы ярость, обиду и отчаяние. Да как он смеет ещё осуждать меня?! Он не знает, через что я прошел! Он не знает, в каком одиночестве я проживаю день за днём! И он поплатится! Поплатится за каждую насмешливую мысль и слово в мою сторону и в её сторону. Клайн в панике пытается ослабить мою хватку, но тщетно — что может сделать бессмертному какой-то человек? — Остынь… Кха-кха, — он тянется к моим щекам и слабо бьет меня по ним ладонями, пытаясь отрезвить, но я игнорирую это. Он что-то неразборчиво хрипит напоследок, старается уговорить меня отпустить, но нет, Клайн, об этом стоило подумать минутой раньше. Вкладываемая мною ярость никуда не исчезает, она лишь множится и не дает мне остановиться. Но я и не собирался этого делать, я наоборот хочу чтобы этот момент длился вечность. Но ничто не вечно, особенно человеческое тело. Я с ужасающим безразличием наблюдаю, как он цепенеет, его глаза закатываются, а рот так и остаётся открытым. Я скинул бледного Клайна на пол и, тяжело дыша, смотрю на свои дрожащие руки, запачканные в его крови. В самом деле, что на меня нашло? В детстве я был куда менее нервным и вспыльчивым. Неужели у меня настолько успела поехать крыша за эти пять лет? Нельзя сходить с ума сейчас, мне нужно нормально закончить школу и поступить. Я не сумасшедший. Я не сумасшедший. Я не сумасшедший. Я в порядке. Я в порядке. Я в порядке. Я вдыхаю и выдыхаю, прокручивая в голове успокаивающие фразы, но до конца прийти в себя мне не дают — сзади я слышу крик какого-то парня, по всей видимости решившего так не вовремя зайти в туалет. Я насильно втаскиваю пытающегося сбежать свидетеля обратно за дверь и грубо поворачиваю его лицо к себе за подбородок. — Это ты его убил, ты меня понял? Клайн Браун долгое время унижал тебя, ты очень зол на него, давно хотел отомстить. И тут он снова начал приставать к тебе, тогда ты набросился на него. И сейчас ты побьешь его, измажешься в его крови сполна и будешь сидеть рядом с его телом до приезда полиции. А меня ты здесь не видел, ты забудешь меня. Я не причастен. Ты меня услышал? — я применяю гипноз, на ходу придумывая другую, выгодную для меня версию событий, которую он расскажет на допросе. Когда испуганный до жути мальчишка кивает, я отпускаю его и бросаюсь к раковине, быстро отмывая свои руки от крови. — Чёрт, на его трупе хоть не осталось моих волос? — я досадливо вспоминаю о возможных уликах, ведущих ко мне. Чтобы больше не наследить, я убираю волосы в тугой пучок и мысленно молюсь, что сюда никто не зайдет ещё в ближайшие минут пять. В противном случае придется гипнотизировать солидное количество людей, что было бы весьма некстати. Ещё и с отпечатками пальцев надо что-то делать. Хотя, быть может, пронесет? Большинство ударов на данный момент нанес Клайну загипнотизированный мною парень, да и найдут рядом с телом именно его. Есть ли смысл тогда пытаться искать подозреваемых дальше, когда убийца прямо перед носом? — Хоть бы не попались дотошные следователи, — я бормочу себе под нос и ретируюсь в коридор, настороженно оглядываясь. Даже не знаю, поможет ли в моем случае психиатр. А с таким плачевным ментальным здоровьем к Еве приближаться явно не стоит. Я вздохнул. Что ж, ещё целых шесть лет. Не бывает же совсем неизлечимых случаев. Возможно, я ещё способен что-то поменять в себе? Или мне суждено сходить с ума всё больше и больше с каждым годом?